Спать хотелось почти невыносимо. Детское — Ей было хотя бы семь? Шесть? — тело не было приспособлено к подобному издевательству и противилось даже не просто сбитому, а отсутствующему режиму сна. Однако «Тсунаеши» с каким-то мазохизмом радовалась дискомфорту и тошнотворному чувству ломки, не прекращающемуся с момента первого пробуждения в этом мире. Тёмные тени под глазами пугали Нану, однако приносили мрачное удовлетворение ей самой, от чего становилось слегка стыдно перед женщиной. Хотя кому она врала: единственное, что её волновало, это нежелательное внимание к ней. Однако Емитсу практически игнорировал своего младшего ребенка, уделяя куда большее внимание сыну, наличие которого стало таким же шоком, как и попадалово. А Нана… Савада Нана была такой же, какой «Тсунаеши» ее помнила по оригиналу: добрая, ласковая и до жути оторванная от реальности, игнорирующая то, что не вписывалось в рамки адекватности. Это было отмечено еще за первую неделю прибывания здесь… Хотя стоило ли теперь этому удивляться?

Отмахнуться от заботы Наны было до неприличия просто: стоило только предупреждать её о прогулках и говорить что-то типичное, наподобие: «Доброе утро», «Спасибо/Пожалуйста», «Спокойной ночи», — и ее разве что гладили по голове, прося быть осторожнее. Как итог: после непонятной болезни, в результате которой умерла настоящая Тсунаеши, последние дни девочка пропадала на улицах, приходя домой лишь на ночь, а то и вовсе только для перекусов. Маленький ребенок почти жил на улицах круглыми сутками, а это никто не замечал.

Смешно.

Уединение. Ночные прогулки. Одиночество. Это было необходимо для того, чтобы в покореженное произошедшим сознание уложилось понимание своего нынешнего положения. Разум подделки перестраивался; обрывочные знания, коих все равно не хватало для полноценной жизни, усваивались по новой телом с чужой душой, которая даже не знала языка. Приходилось вооружаться детскими книжками с картинками из домашней библиотеки и учить хотя бы начертания иероглифов, интуитивно угадывая значение и произношение отдельных слов. Заодно и разрабатывалась мелкая моторика: взрослое сознание угнетало нахождение в крохотном теле, и приходилось заново смотреть на вещи из-за буквально изменившейся точки зрения. Тело было маленьким, коротким и неповоротливым. Как и положено ребенку.

«Тсунаеши» ребенком не была.

Даже ощущение вкуса еды, которую заботливая Нана в щедром количестве укладывала в контейнеры навынос, казалось другим. И «Тсунаеши» не могла понять ни почему так, ни сколько вообще она ест в соотношении с обычными взрослыми порциями. Чужое тело, детский возраст, другая страна, другой мир… Что именно из этого было причиной? А может все сразу? Это даже в какой-то степени захватывало. Было почти захватывающе изучать новую себя, хотя некоторая тревога все равно клубилась в груди из-за Емитсу, который мог что-то сделать. Вроде бы и не было смысла обращать на него внимание после его показного равнодушия, но разум, помнящий, кем на самом деле являлся гайдзин с японским именем, не давало выбросить его из мыслей окончательно. Несколько раз «Тсунаеши» задерживалась дома, особенно в первое время, когда слабое после лихорадки тело не могло нормально функционировать. Выходить из комнаты было страшно, но приходилось выбираться как минимум в туалет и ванну, однако на это реагировала только Нана, следя, чтобы ее дочь случайно не поранилась. Всех устраивало то, что маленькая девочка безвылазно находилась в комнате и почти не издавала звуков. Когда же «Тсунаеши» выходила, ни отец, ни его сын этого не замечали. Емитсу знал, слышал ее, но просто отводил взгляд, делая вид, что ее нет. Что же, это было не худшим вариантом.

Выводить себя за пределы двора было сравнимо с перетаскиванием котенка за шкирку из его коробки. Она ничего не знала о мире за окном, даже о мире внутри дома, но на улице хотя бы было меньше людей, которые могли уличить ее в обмане, по крайней мере «Тсунаеши» на это надеялась. Притворяться глупым неосознанным ребенком, каким выглядел брат в общении с отцом, было невозможно. У нее не получалось улыбаться даже своему новому болезненно бледному отражению. Осмотр территории дал доступ к наполненной карапузами детской площадке в конце большой дороги между частными дворами, проходу на какую-то торговую улицу с магазинами и кафешками по обеим сторонам от проезжей части и общественному парку уже в отдалении от площадки и тем более от дома, где было множество кустов, деревьев и лавок. Там во второй половине дня гуляли подростки и женщины с колясками, но если отойти от речки и мостика над ней, то народу становилось меньше. Впрочем, даже так на читающего книжки ребенка мало кто смотрел.

И все равно было странно смотреть вокруг на мир и живущих своей жизнью людей после того, как упал с крыши девятиэтажки. «Тсунаеши» помнила свою смерть — и тем нереальней казалась жизнь вокруг и ее собственная. Билось сердце, были целы руки, ноги и голова, а в воспоминаниях отпечаталось приближение к асфальту и начало смачного падения до того, как ее мозги и прочие внутренности разлетелись во все стороны. Было странно. Все вокруг, такое яркое и подвижное, казалось ненастоящим. Однако сильных эмоций почему-то не было, лишь как факт в голове, что это теперь ее новая жизнь, за которую, вероятно, придется еще побороться. После перемещения в этот мир в ее памяти не стерлось ничего, словно она просто заболела и именно с этим были связаны физические изменения.

Даже забавно смотреть на мир в новых красках. Было ли произошедшее глупостью или стечением обстоятельств, рациональны ее действия или нет — абсолютно плевать. Цели нет. Да и не особо хочется что-либо предпринимать. А, собственно, почему бы не прожить жизнь условной амебы? Разве плохо жить просто без каких-то стремлений? Нет. Большая часть мира так живет, и вроде никак от этого не страдает. «Тсунаеши» хмыкнула, сонным взглядом упираясь в какую-то скамейку, на которую тут же улеглась. Рюкзак под голову в подобие хоть какой-то подушки, ветровка вместо покрывала. Летние ночи были теплыми, хотя ей не было дела до того, что может случиться с этим телом. Она не просила второго шанса и всегда готова окончить все вновь. Просто… Она сделает это чуть позже. Она слишком устала.