Ростки безумия

Одинокий белокурый мальчик странствовал по собственному сознанию, разрушаясь о скалы удушающих воспоминаний. Он находился на тонкой, едва заметной грани беспредельного отчаяния и слепой надежды. Брошенный, но по-прежнему продолжающий уповать на иллюзию беззаботного будущего, гарантированного наличием семьи. И плевать какой ценой.

Прохладный душ не принес ожидаемого облегчения и очищения. Мальчик с яростью пытался соскоблить россыпь безобразных синяков, боль от которых блекла на фоне гибели его наивной детской души. Вода обрела ярко-красный оттенок, а на хрупких запястьях рождались новые порезы украденным кухонным ножом. Проблеск спокойствия маячил на конце ножа, когда острие высекало продольные полосы одна за другой.

Его мечты о семье неумолимо исчезали, растворяясь в тошнотворных последствиях еженощной встречи с очередным монстром, зовущимся сводным братом. От него самого не осталось ровным счетом ничего, кроме невыносимой боли и острых обломков сердца, что безостановочно вонзались прямиком в душу, нанося непоправимый вред и марая алыми разводами остатки терпения.

Однажды стало совсем невыносимо. И мальчик перестал верить.

Эндрю Доу лишился мыслей о будущем, когда на запястьях не осталось свободного места, не покрытого решеткой белесых шрамов. Его надежды растворились в отвращении и жалости к самому себе. Держаться за жизнь и дальше стало казаться смехотворным, пока он не нашел цель, накрепко привязавшую его к настоящему. Защита. Эндрю стал щитом поначалу для Аарона, а затем и для Ники с Кевином. Он яростно бросался в чужие битвы, пытаясь обеспечить безопасность близких, ведь свою собственную войну он проиграл уже давно.

Эндрю Миньярд сокрушался. Он мучительно гнил изнутри, чудовищно умирая от саднящей боли, хорошо скрываемой за маской наркотического веселья. Таблетки лишали контроля над собственными чувствами, что только усугубляло его состояние. Он стал пропускать приемы, пытаясь понять, может ли он чувствовать хоть что-то.

Парень, лишенный спокойного сна, выбирался на крышу, пытаясь всколыхнуть давно забытый страх высоты. Он убегал в свой островок безопасности, отчаянно желая уединения. Но блондин так и не смог прогнать гостя, что так нагло ворвался в его обитель и самолично решил разделить его одиночество.

Они встречались под покровом ночи, делили сигареты и фальшивое чувство свободы, наслаждаясь раскинутым пред ними ночным видом на университетский городок. Эндрю не задавал вопросов, молчаливо принимая чужое присутствие. Таинственный гость и не рвался разрушить устоявшуюся тишину. Однако в один момент уютному безмолвию пришел конец.

Эндрю не уверен, кто из них решился начать разговор первым, но был готов записать этот день в полупустую папку по-настоящему хороших воспоминаний.

Они говорили ночами напролет, на самые разные темы. Голос незнакомца, так и не назвавшего свое имя, проникал в самые глубокие царапины души Эндрю, куда еще никто не добирался. Увлекательные истории парня, половина из которых по его признанию являлась полной выдумкой, влекли за собой подальше от проблем настоящего. От недовольств Кевина по поводу полусонного состояния Эндрю на тренировках, от невысказанных, но заметных переживаний Аарона о состоянии брата, от дружеских расспросов Рене. Но блондин не захотел делиться своим знакомством ни с кем из них. Он лишь молча ускользал на крышу, чтобы провести очередную ночь за душевными разговорами, в которых стал нуждаться подобно воздуху.

— Можешь звать меня Нил, — приоткрыл он завесу тайны в один из вечеров.

— Эндрю.

— Дрю, — тихо проговорил парень.

— Нет, Эн-дрю, — буквально по слогам произнес Миньярд, скрывая удивление от прозвища, которое не слышал до этого.

— Хорошо, Дрю, — забавляясь повторил Нил, зарабатывая сотое закатывание глаз за этот вечер.

Эндрю никогда не притворялся. Он всегда был таким, какой он есть. Многим это не нравилось, за что его и прозвали монстром, чудовищем. Миньярд не желал исправлять их, даже не пытался объяснить, что ему приходилось встречать настоящих монстров и что они намного хуже. Парень игнорировал сказанное, что всеми воспринималось как молчаливое согласие. По большей части ему было все равно. Но из уст одного единственного человека Эндрю бы не выдержал подобной фразы. Только для него Миньярд действительно пытался казаться теплым, всеми силами стараясь скрыть вечную мерзлоту внутри себя. Ради того, чье существование окрашивало его серые будни и делало его жизнь менее невыносимой.

Он был одним из немногих, на кого Эндрю было не все равно.

Он был единственным, кому было не все равно на Эндрю.

Блондин понял это еще тогда, когда вслед за едва слышным «Да или нет?» последовал осторожный, изучающий поцелуй. Миньярд не должен был допустить этого. Он с детства знал, что ему не позволено иметь что-либо, приносящее ему счастье. Как только парень впускал в свою жизнь хоть что-то хорошее, злобная судьба выдирала это с корнями, оставляя его вновь опустошенным. Эндрю предупреждал, пытался игнорировать, не появлялся на крыше несколько дней кряду. Он ожидал, что Нил сбежит, исчезнет, как и все остальные. Но вернувшись, обнаружил его, все так же сидящим у самого края. Миньярд подсел рядом, робко соприкасая кончики пальцев с рукой, покрытой шрамами. Они молчали, изучая друг друга лишь глазами, будто знакомясь заново.

— Я — книга, концовкой которой все недовольны, — поделился блондин.

— Я готов ее дочитать, — последовал непоколебимый ответ.

Эндрю прикрыл глаза в поддельной раздраженности, прекрасно зная, что парень перед ним снова умопомрачительно улыбается.

Они знали практически все и в то же время совсем ничего. Они поведали историю возникновения абсолютно каждого шрама, но даже не заикались о своих дневных жизнях. О том, на кого они учатся и чем занимаются в свободное время. Эндрю и не хотел распыляться на подобное, когда мог узнать более ценную информацию.

Был лишь один вопрос, так сильно мучивший Миньярда, который он так и не осмелился произнести. Блондину было жутко интересно, где же Нил был все это время. Он появился внезапно и так чертовски вовремя. Он приходил под покровом ночи и приносил с собой спокойствие и столь необходимый воздух, когда Эндрю судорожно тонул в пучине собственного отчаяния. Он превратился в константу жизни блондина, находясь на крыше в любое время ночи, сидя у самого края и ожидая, когда Миньярд зажжет и протянет ему сигарету.

Его ярко рыжие волосы заменили солнце, искрясь даже посреди глубокой ночи и даря надежду на исцеление. В его глазах цвета моря плескалось трепетное и юное озорство, что уже давно было чуждо Эндрю. Нил принес с собой едва уловимый запах кедра и, пусть и мимолетное, ощущение безопасности. Миньярд боязно схватился за эту возможность и буквально восстал из собственного пепла сожалений и руин страхов.

Он жаждал каждой встречи, чтобы поделиться одними из последних тайн, ведь они уже успели заглянуть в самые далекие уголки сознания друг друга. Они вместе прошли сквозь тяжелые воспоминания, обсудили столь редкие, но оттого ценные веселые моменты, обнажили друг перед другом свои души.

Они говорили о многом. О разном.

— Я люблю цветы, — тихо признался парень, борясь с непослушной челкой.

— Я буду выращивать для тебя цветы, — неожиданно даже для самого себя произнес Эндрю, перехватывая чужие пальцы и замирая на мгновение.

Они обменивались обещаниями.

Они лепили собственное будущее, полное надежд.

Лишь одна тема ни разу не поднималась во время их ночных откровений. Эндрю не чувствовал, что готов, а Нил, будто зная, даже не приближался к теме изнасилования.

Блондин молчал бы и дальше, но не смог скрыть своего увядшего состояния. После разговоров с Нилом он засыпал под утро окрыленным, по-мальчишески влюбленным. Но в какой-то момент его кошмары вернулись. Чудовища его воспоминаний стали вытеснять спасительный образ рыжих кудрей из сознания. Фантомы грязных касаний обжигали даже не тело, а саму душу, выжигая клеймо неудачника, неспособного когда-нибудь по-настоящему полюбить и быть по-настоящему любимым.

Порой Эндрю приходилось беспомощно смотреть на то, как его собственные монстры поглощали Нила, кусочек за кусочком стирая следы веселья на радужке его глаз, отбирая жажду жизни. Наблюдать за тем, что они творили с Нилом, было во стократ хуже, чем проживать подобное наяву самостоятельно.

— Все нормально? — обеспокоенно спрашивал парень.

— Да, — обжигался собственной ложью блондин.

Эндрю раскрыл много отвратительной правды о своей жизни, но не мог найти в себе сил конкретно на эту. Ему заведомо было противно от мыслей, что могли возникнуть в голове его рыжего спасителя.

Однажды он выложил все, что у него было. Парень произносил слова бесстрастно, впиваясь взглядом в одинокое здание на горизонте, стараясь привязать себя к настоящему, чтобы не потеряться в ужасающих иллюзиях прошлого. В конце рассказа Эндрю все же осмелился взглянуть на притихшего собеседника. Он мог физически ощутить, как блеск голубых глаз постепенно мерк и угасал, подобно безнадежно догоравшей свече, дотлевая последними подобиями искр. Миньярд вскочил с места и ушел, не желая слушать чужие сожаления.

Он появился на крыше лишь спустя несколько ночей. Блондин подсел к ожидавшему парню и молча уставился на догорающий горизонт.

— Они обезобразили тебя до невозможности, — тихо подытожил Нил.

Спустя бесконечность разглядывания профиля блондина он прикрыл омуты бескрайнего неба, откуда Эндрю черпал вихри свободы. Миньярд тревожно ожидал разочарования и жалости, а может быть и гнева. Он сам не мог сказать точно, что из этого было бы хуже. Но, покопавшись в своем сознании, нашел ответ. Однозначно было бы намного тяжелее, если бы он не смог увидеть эти голубые глаза вновь, какая бы эмоция в них не плескалась.

Эндрю растерянно смотрел на чужое хмурое лицо, не произнося ни слова. Тем временем румяные веки медленно открылись и утопили в глубине блеска сапфировых глаз.

— У тебя есть вопрос. Спроси меня, — попросил Нил.

— Да или нет?

— Не этот. То, что ты боишься спросить уже долгое время.

— Для начала ответь мне на это.

— С тобой всегда «да».

Эндрю мягко коснулся чужой скулы, и накрыл губы парня своими, растворяясь в поцелуе, полном отчаяния и жажды забыться. Нил прав, у него действительно был вопрос, тревожащий его душу уже долгое время. Но парень не был готов услышать ответ. Он боялся, представляя худшие варианты, которые только мог вообразить.

— Спроси меня, — не унимался Нил, даже спустя пару дней.

Эндрю сжимал зубы и мотал головой, отказываясь принимать новую истину. Он злился на парня за то, что тот не давал ответа на очевидный, но не заданный вопрос, за то, что требовал его озвучить. Они по-прежнему обсуждали любые мелочи жизни, но в конце Нил всегда заканчивал их встречи мрачным: «Спроси».

В одну из ночей Эндрю все же осмелился. Парни долго молчали, разделяя последнюю сигарету на двоих. Руки блондина мелко подрагивали в тревожном ожидании ответа на вопрос, ради которого ему пришлось собираться с силами слишком долго.

— Скажи, — тихо начал Миньярд, глубоко вдыхая, чтобы суметь проговорить остальную часть. — Почему мы видимся только по ночам?

Ему казалось, что сердце перестало биться. Даже шум города под ними умолк на мгновение, будто тоже судорожно ожидая ответа. Нил, его прекрасный, любимый Нил, горько улыбнулся, проливая слезы на холодный бетон между ними.

— Потому что я не настоящий, — послышался тихий ответ.

И Эндрю почувствовал, что вновь сокрушается.

Галлюцинация. Жестокая шутка помутневшего разума.

Внутри блондина что-то надломилось и встало поперек, закупоривая дыхательные пути, заставляя задыхаться. Сердце, что до этого замерло в ожидании, стало биться с удвоенной скоростью, рискуя проломить кости и выпрыгнуть из грудной клетки. Эндрю и сам был готов вырвать ненужный орган, причиняющий лишь больше разрушающей боли.

Он думал постоянно. Боялся невероятно. И надо же, произошло именно это.

Последний якорь, который заземлял его и не позволял потеряться среди волн кошмаров из прошлого, оказался вовсе не якорем, а парусом, несшим его все дальше в пучины безумия.

Блондин ворвался в общежитие, не беспокоясь, что он мог разбудить соседей. Его подпитывало отчаяние, когда он яростно сбросил с себя ботинки и заперся в ванной. Парень пытался взглянуть на свое отражение, но не сумел задержать взгляд дольше пары секунд. Собственный вид в зеркале казался ему излишне жалким, отвратительным. В порыве злости Эндрю с размаху ударил по зеркалу, надеясь, попасть по своему глупому лицу. Послышался оглушительный грохот, скорее всего окончательно разбудивший всех его соседей по комнате, за которым последовал дождь из множества осколков, что осыпались на прохладный кафель.

Блондин беспомощно осел на пол и, гневно сбросив нарукавные повязки, в безнадежности схватился за один из крупных осколков.

Эндрю Миньярд не нарушал данных обещаний. Он провел полосу вдоль запястья и прикрыл глаза, растворяя в тишине едва уловимый шепот слов:

— Я буду выращивать для тебя цветы. Извини, что на могиле. Извини, что на своей.