Тысячи снов
Ночью гремят
Несколько слов
Спой для меня
Сквозь облака
Мысли летят
Еще пару слов
Спой для меня
В замке, больше похожем на пещеру, заросшую грибами, лесом и мхами, мерзопакостно и до ужаса опасно, хотя Королю фей не прельщает пользоваться услугами охраны. Его логово охраняют длинные сколопендры с острейшими членистыми лапками, огромная белая и пушистая моль, саранча, стрекозы нечеловеческих размеров, мутанты, вытягивающие хоботки, чтоб пососать крови, с тонкими крыльями, которые поднимают вытянутые тела в воздух, и прочие прелестные твари. Мерлин каждый раз морщится, проходя по древесному подземелью, одурманивает чудовищ, усыпляет их и осыпает их сладко пахнущими цветами. Все вокруг, до того смердящее сыростью, холодом, слизью и чересчур сладким нектаром — сводит челюсти, — на пару минут преображается, укрытое под слоем розовых нежных лепестков. Те еще через миг, такой жалкий, но длинный и нужный, начинают гнить, чернеть, засыхать, уподобляться удобрению. Мерлина даже оскорбляет, что здесь так пренебрежительно относятся к его цветочному искусству, но смиренно идет дальше — все же не в украшательстве этого дрянного места его цель. Все-таки не за этим он сюда пришел. То, что он ищет, кого он ищет — в темной глубине. Там царит мертвая тишина, и лишь изредка падающие с потолка хладные капли подземных вод и стрекотание вздрагивающих крыльев Короля ее бесцеремонно рушат.
Король. Король Оберон. Король мха, насекомых и бездны. Король чистейшей ненависти к людям. Мерлин вспоминает его яростный и недовольный взгляд, предназначенный для всего в этой вселенной, а особенно — для него — для него одного, такого великого и непревзойденного в том, чтоб выбешивать и заставлять Оберона терять дыхание от желания уничтожить, и внутри, в груди, заходится сердце, а на губах играет новая, свежая, довольно-котовая улыбка.
Мерлин проходит через узкий коридор с высочайшими стенами, переходящими в готические арки, и оказывается в королевском зале — он масштабен, масштабен настолько, что ненароком начинаешь чувствовать себя жалкой, мельчайшей блохой. Поодаль, практически по центру стоит трон — отвратительно высокий, отвратительно широкий, отвратительно изысканный. Оберон разлегся на нем с удобством, прикрыл глаза длинными ресницами и спал, не посапывая, даже как будто бы не дыша. Его тонкие ноги закинуты на один подлокотник, обитый мягкими, бархатными тканями, на другом — мирно лежащая голова, распластавшаяся смоль волос, закованная в голубоватую, звездную корону. Мерлин подходит ближе и протягивает руку, стараясь высосать из него сладостный сон. Тот отделяется от хозяина и отлетает лишь на пару сантиметров от головы прежде, чем Оберон хватает его насекомовидной рукой, члены которой отливают синевой бабочки морфо.
Оберон открывает глаза — блестящие, синие и злые, — усаживается на троне приличнее, закинув длинные ноги друг на друга, высовывает язык и кладет на него сновидение, не отводя взгляда от Мерлина, замершего на месте и с нетерпением ожидающего продолжения банкета. Когда Оберон проглатывает добычу цветочного мага, он морщится, причмокивает и недовольно вздыхает.
— Голодное время, милорд? — спрашивает Король, говоря громко, звонко — голос прокатывается по всей огромной зале, постукивает по стенам и эхом улетает вдаль. Он зевает, изящно прикрывает рот рукой, возвращает руки в человеческий вид и скучающе подпирает голову кулаком. — Серьезно думал, что я позволю тебе подобную самодеятельность? Ты жалок.
— Странно, я был так ласков, и все равно разбудил, — Мерлин стучит посохом по полу, медленно подходя ко трону, но останавливается в метрах так семи. Он поднимает глаза на восседающего и потирает подбородок, делая вид, что хоть что-нибудь в этом мире может заставить его сомневаться в собственной правоте. — У тебя такой чуткий сон.
— Твои мерзкие цветы на милю слышно, — Оберон шмыгает носом как в подтверждение своим словам и недовольству. — Естественно, я уже знал, что ты явился, — Король поднимается со своего законного места нехотя, поправляет длинный иссиня-черный плащ, разминает крылья и накручивает на палец короткий клок шерсти с массивного воротника. — Только вот для чего?
— Соскучился, — недолго думая, отвечает Мерлин. Оберон останавливается на невысоких ступенях и смотрит на того исподлобья.
— Дорогой, — Оберон усмехается, перебирает пальцами, спрыгивает к Мерлину и хватает его за щеки, сжимая ладонью челюсть, — я лучше тебя во всем, но более всего — во лжи. Если думаешь, что сможешь меня покорить этим дешевым трюком, то вынужден расстроить.
— Эфто не трюк, я дейфствительфно софскуфчилфся, — Мерлин говорит через силу. Оберон изгибает брови и тут же меняется в лице, которое теперь так и сквозит детско-наивным непониманием. Тот отпускает его лицо, и маг продолжает с врожденным спокойствием: — А сон твой хотел съесть, потому что не поел перед вылазкой. Прошу простить за мою бестактность.
У Оберона дергается нижнее веко, он фыркает и хочет его ударить. Вместо этого Мерлин перехватывает его ладонь и целует тыльную сторону, на что тот резко выдергивает ее и отходит назад, точно испуганная длань, окруженная со всех сторон.
— Мерзкий мужеложец, — выплевывает Оберон, из-за чего цветочный маг легко и тихо посмеивается. Королю же совсем не смешно: он весь сотрясается от переполняющего его возмущения. Складывается ощущение, будто он сейчас расплачется, закричит, если не завизжит, и начнет рвать на себе волосы. Но он старается, действительно старается держать себя в руках, поэтому досчитывает про себя до десяти, выравнивает дыхание и складывает оскверненные Мерлином руки на груди. — Не сидится в своей башне. Найди себе хобби. Научись вязать крючком. Только не попадайся мне больше на глаза.
— Для того, кто притворялся мною, ты слишком жесток, — Мерлин расслабленно прикрывает глаза, и Оберон вспыхивает смущением, отворачивая раскрасневшееся лицо.
— Нет причин вспоминать об этом, если не желаешь меня уколоть и посмотреть свысока, — он задирает подбородок, чтобы поглядеть на Мерлина как раз с этого “свысока”. — Это дело давно минувших веков, я был молод и глуп и не знал, насколько ты в действительности неумеха.
— Я шучу, — цветочный маг прикрывает растянувшиеся в широкой улыбке губы ладонью, а Оберон замахивается, чтоб точно ударить. Мерлин успевает проскользнуть за его спину, положить голову на плечо и осторожно обнять за талию, не сминая крылья. — Мне просто безумно нравится, когда ты краснеешь, как альпийская девственница, и начинаешь оправдываться за свои детские поступки.
— Ублюдок, — Оберон пытается вырваться, но кольцо из мерлиновских рук как стальное — не поддается. Его прижимают к себе, и он охает, когда чужие губы ластятся к коже сгиба шеи. Король мха почти-почти растворяется, до того смягчается и обмякает, что его вот-вот перестанут держать ноги, отличающиеся неимоверной силой. Ему стыдно и мерзко, но и приятно, и он запускает тонкие пальцы в чужие белые волосы, требовательно-опасливо их сжимая.
Мерлин морщит нос, выдыхает на кожу прежде, чем ее закусить. Оберон запрокидывает голову назад, открывает рот и сдерживает подступающие слезы. Нет, ему совершенно не больно. Волнительно. Безумно. Он будто в горячке, в трансе, который ему не нужен и не нравится, в подвешенном состоянии. Это как быть листом в пышной кроне дерева, оседланным жуком и с тонкой, едва держащейся за ветвь ножкой — того и гляди, сравняешься с грязью, медленно оторвавшись и упав. Мерлин зализывает укус, красный след, оставленный на тонкой белой коже, и он опускает голову, трясясь, словно трава на ветру, в тени лесов и влаге родника. Цветочный маг только облизывается, отпускает его, однако тут же берет за руку и ведет к трону. Оберон замечает, за какую руку его так смело взял Мерлин — за ту, что покрыта панцирем его скверны, его самых страшных чувств, желанием убивать, калечить, ранить — строить несметное количество надгробий, устраивать кладбища на континентах. Этой самой рукой Оберон собирался сделать из этой планеты мир мертвых, а сейчас сладко благоухающий, великий и прекрасный, непревзойденный и нежный Мерлин, улыбающийся ему, несмотря на всю желчь, держит его за эту руку. Пальцы автоматически сжимают чужую ладонь сильнее.
Король кусает губы и сжимает челюсти, не зная, что его ждет, не понимая, что от него требуется. Оберон знает: Мерлин любит развлекаться с мужчинами в постели, несмотря на его постоянные россказни о том, как приятно ему смотреть на красивых девиц. Оберон знает, как мягки его губы, как верток язык, как властны и ласковы одновременно руки, сжимающие талию или бедра, какие пошлые, грязные и возбуждающие речи тот может шептать на ухо, обдавая жаром. И он знает, как Мерлин уперт — уже которое столетие бегает за ним, то дразня издалека, из своей чертовой башни, то наведываясь к нему, горделиво, надменно проходясь по владениям, залезая в его покои все равно, что в осиное дупло.
Оберон знает: Мерлин всегда выходит победителем, как бы ты ни сопротивлялся.
Когда они поднимаются и совсем близко стоят к престолу, Оберон хочет оттолкнуть незваного гостя.
— Не смей даже думать о том, чтоб коснуться его, — он указывает свободной рукой на сидение, будучи ревнивым и по отношении к своим по закону вещам.
Вместо того, чтобы оправдываться, перечить и льстить, Мерлин усаживает его и опускается на колени между чужих, острых и пленительных — тот проводит по каждому носом. Оберон впивается ногтями в подлокотники и завороженно наблюдает за ним, ощущая, как внутри растет желание оттолкнуть, крикнуть “убирайся!” и остаться наедине с собой еще на вечность.
— Да, мой король, — Мерлин смело утыкается в его пах, жадно вдыхает запах и захватывает зубами краешек петлицы, чтобы вытянуть из нее пуговицу брюк. Оберон хватается за его плечи, отстраняет, не смотря, и тот оцеловывает внутреннюю часть локтей сквозь воздушную ткань блузы. — Я дотронусь только до тебя.
— Перестань говорить все эти отвратительные вещи, — Оберон нервно сглатывает, скользит пальцами без черных когтей по шее Мерлина и берет его за подбородок, поднимая лицо.
— Заткни меня своим членом, — томно, горячо, даже искренне, с вызывающей улыбкой на лице. Тот опирается руками на его колени, приподнимается и целует губы. Оберон сжимает чужую глотку, но позволяет облизывать свой рот — что внешне — губы, что внутри — зубы, небо, сплести языки.
Внутренности сжимаются в ком. Оберон осторожно кладет руки ему на предплечья, сжимая, и закрывает глаза, расслабляясь, пока чужой язык блуждает по рту, и губы, на которых как будто всегда оседает сладкий нектар, сминают его. Мерлин отрывается, нехотя прекращает поцелуй, тянет нить слюны, которую позволяет слизать ему на рефлексе, спускается поцелуями на подбородок, шею, вплоть до кадыка. Когда его руки хотят залезть под блузку, Оберон вжимается в спинку трона и отворачивает лицо, не имея сил глядеть на цветочного мага — слишком много стыда в нем.
— Не надо, — Мерлин останавливается, слегка поглаживает посередине груди и спрашивает на ухо: “Почему?”, — я уродлив.
Жестокие слова заставляют того крепко обнять, уткнуться носом в щеку и печально покачать головой.
— Я никогда так не думал, Рон, — Оберон улыбается через силу, берет его ладонь и прижимает к своему лицу, впитывая тепло. — Позволь увидеть твое тело, я его жажду.
Он кивает и расслабляется, самостоятельно вытягивает края блузы из-под брюк. Ладони Мерлина проскальзывают под них и поднимают, открывают худой живот, слегка выпирающие ребра и темные аккуратные соски. Тот осматривает их и голодно облизывает губы. Присасывается, неспешно обводит языком. Оберон простанывает, запускает в длинные волосы пальцы, сжимает и поглаживает затылок. Мерлин слюнявит его кожу с сидящим в нем сотни лет вожделением, страстью и надеждой на призыв действовать увереннее. Тот поднимает глаза — у них умоляющее выражение. Оберон надавливает ладонью на макушку, и маг спускается вниз, оцеловывает живот, почти сдирает с него брюки и высвобождает из-под ткани член. “Ох”, — выдает Мерлин, обхватывая ствол пальцами и ведя до уздечки. Король шипит и закрывает глаза от удовольствия, собирает белые локоны в кулаке и наседает. Всем своим видом просит: “Ну же, возьми его в рот”. Мерлину не нужно повторять дважды: тот открывает рот и пропускает влажную головку, сжимает ее губами и толкается в уретру кончиком языка. Ласкает ее, водит вверх-вниз, ставит язык ребром и берет член до основания и слез с искрами. Оберон громко и высоко простанывает — действительно как девственница — и толкается в чужое горло, желая остаться в нем навсегда. Мерлин старательно облизывает по всей длине, активно двигает головой и рукой. Ест его, как изголодавшийся зверь. Закатывает глаза, пока, выпустив член изо рта, трется об него лицом, размазывая по нему преякулят. Высовывает язык и кладет на него головку, слегка бьет ей себя. Оберон почти что не в силах это наблюдать. Он поражается тому, как Мерлин, его пресвятейший Мерлин ведет себя так грязно, так старается ублажить, будто за это ему заплатят несказанные богатства — сокровищница Гильгамеша и рядом не стояла с тем, за что как будто борется тот. Оберона удивляет, что таким того делает он — постоянно старающийся задеть чувство собственного достоинства цветочного мага червь.
Мерлин нашептывает на плоть, как околдовывает: “Мне нравится твой член; я бы отсасывал тебе еще век; так вкусно, сладко; накормишь меня своим семенем?” Оберон почти не разбирает (и слава господу?) слова, но согласно кивает на каждый звук, хоть отдаленно похожий на них. Он гладит спину, голову мага, шепчет его имя, шепчет, что ему хорошо, и останавливает Мерлина, оттянув назад за волосы. Тот послушно держит открытым рот, в который попадает ровно две капли спермы, остальное идет на щеки, нос и губы. Она стекает по нему, падает на пол и накидку Мерлина. Маг сглатывает, что было на губах и языке, встает на ноги, тянет за собой Оберона и разворачивает его спиной к себе. Оберон сгибается, опираясь руками на трон, и вздрагивает — Мерлин резко снимает с него и блузу, и брюки, и белье, оставляя нагим, раскрывая тело полностью. Ему некомфортно до тошноты. Видны все стыки молочной и черной кожи. Она покрыта железной чешуей, которая жестка, шероховата на ощупь. Гадкая. Пальцы рук заканчиваются длинными, толстыми ногтями-остриями, а на ноги совершенно невозможно смотреть — что-то от лап кузнечика, что-то — от монстра, в существование которого невозможно поверить.
Оберон поднимает голову, чтобы не видеть уродливую часть себя, и жмурится, когда слышит, что Мерлин сзади раздевается. Он заглядывает за плечо и видит, как ниспадает светлая накидка, освобождаются волосы, распростертые практически до пола, а подтянутое тело скрыто под черным облегающим одеянием. Маг легко расстегивает застежку между ног и стягивает с себя и его, полностью обнажаясь. Оберон резко отворачивает голову, тяжело дыша, а собравшись с мыслями, с должным вниманием и жадными глазами рассматривает каждую частицу Мерлина: крепкую грудь, едва заметный пресс, пах, усеянный белыми волосками, и член — Оберон уже тянет руку, но вовремя возвращается в здравый рассудок и притягивает ее к себе, к груди, сгибая в локте, осторожно ставит на подлокотник. Мерлин громко хмыкает, прижимаясь к нему, проводит ладонями по спине, заставляя выгнуться, и тянет назад за волосы, параллельно входя на всю длину. Король даже не замечает — только удовольствие, разливающееся по всему телу, где-то в глубине, во внутренности — в подноготной. Он прекрасно осознает — это чистой воды магия. Та великая, истинная, та, которая так ластится под руки Мерлина, словно кошка, выпрашивающая сметану. Его искуснейшего из искуснейших, его настоящего Мастера, его Кумира, его Божества. Оберону всегда твердили: Король — наместник божий. Но кто тогда Мерлин? Этот сладкий плут, его запретный плод? Не то что инкуб, а настоящий суккуб, высасывающий из него похоть, помогая вырываться ей наружу? Мыслитель, что откроет ему все тайны мироздания? Герой, что спасет его, вытянет из пепла и решит все проблемы? А Оберон чувствует себя принцессой — слабым, зависимым, женщиной, вторым полом, чем-то и важным, и неважным одновременно, тем, кому всегда придется за себя бороться. Оберон готов скинуть с себя корону — он так устал носить ее на своей главе, так устал от ответственности, от этих высоких стен, от седалища трона, от репутации, от внушаемого слуге-народу страха. Но каждый раз, когда Мерлин называет его своим королем — о, он готов вознестись. Прямо как сейчас, когда Мерлин задерживается в нем еще дольше, чем при предыдущих проникновениях.
— Я мечтал об этом так долго, Рон, — Мерлин склоняется над ним, целует лопатки, зашеек, убирая волосы. Он всхлипывает и громко стонет, когда цветочный маг проникает в него жестче, требовательнее, до шлепка кожи о кожу. — Скажи: тебе нравится? Я таю.
— Да, да, да… — судорожно повторяет Оберон и самостоятельно насаживается на член Мерлина, крутит бедрами и оседает головой на руки, не в силах держаться ровно. Он весь горит, пламя обуревает и ослабевший его дух. Горячи и слезы, что стекают по щекам. Он не хочет выглядеть столь жалко в чужих глазах, но и не может противиться этому щиплещему ощущению что на глазах, что в сердце. — Мне нравится, мне очень нравится… молю, не останавливайся… не бросай меня…
— Твой сломленный голос — песнь, — Мерлин наклоняется к уху и нашептывает ему такие вещи, от которых Оберон содрогается хуже осинового листа, раздетого ребенка жестокой зимой и крещенного, что купается в ледяной воде. — Ты игнорировал мою любовь и презирал меня, чтобы этот момент напитался дьявольской сладостью? Чтобы сейчас так яростно насаживаться на меня и стонать, как дева, с рождения лишенная девственной чистоты? Мучал меня, чтоб удовлетворить себя так, чтоб хватило на целую жизнь? — Мерлин не груб, напротив, с каждым словом он все медленнее и медленнее, все не ощутимее, невесомее касается Оберона. От этого хуже, чем от жесткого, неаккуратного траха без любви. Из-за этого кружится голова, ломит кости, рвет глотку и заливает глаза солью. Это его казнь. Момент головы с плеч. Гильотина. Виселица. Допрос с пристрастием, где все становится явственным, прозрачным. Мерлин задает последний вопрос: — Неужто ты так сильно хотел меня растоптать, Рон?
— Я всегда тебя любил! — вскрикивает Король, не выдерживая, и они замирают. Оберона прорывает: он позволяет себе действительно что разрыдаться и продолжить исповедь, которую носил в себе столько, сколько жил: — Я хотел быть как ты! Я хотел, чтобы ты меня заметил! Я использовал твой образ, потому что ничего не могло мне польстить столь сильно, как вера людей в то, что я — это ты. Я раскаиваюсь, я признаю, что я жалок. Я ненавижу себя, Мерлин! Я ненавижу, что не достоин тебя. Я ненавидел, когда ловил твой образ где-то поблизости — я не хотел, чтоб ты лицезрел меня, не хотел встречать, смотреть в твои прекрасные глаза, слушать твои речи, преисполненные мудрости, замирать от твоего смеха, что лучше любой соловьиной трели — потому что ничего из этого не стоит меня! — Оберон утыкается лбом в бархат и рвет его когтями — к черту трон, корону, величие, бессмертие, человечество — он растоптан самим же собой. — Я чудовище, я жалкое создание, я отвратителен. Прости, что я так сильно тебя полюбил, прости, что оскверняю тебя, прости, что соблазнил, сам того не ведая, но в душе — желая того больше жизни. Мерлин…
Цветочный маг поднимает его, придерживая за грудь, скользит рукой до подбородка, поворачивает заплаканное лицо к себе и целует губы — нежнее, чем при первом поцелуе, мягче, осторожнее и… любовнее. Оберон хватается за него и просит продолжить, двинув бедрами назад. Мерлин разрывает поцелуй, толкается в него и сразу набирает темп, томно вздыхая и произнося:
— Мне безразлично, насколько ты отвратителен — я буду рядом с тобой, даже если весь мир отвернется от меня. Я буду на тебя глядеть. Я буду с тобой говорить. Я буду смеяться благодаря тебе. Я буду делить с тобой ложе. Я буду твоим и только твоим. Как и было раньше, мой Король.
Оберон шепчет “люблю”, кивает и полностью отдается в чужие руки. Мерлин ласкает соски пальцами, проводит вниз и обхватывает член, надрачивает и доводит его до бурного оргазма. Сперма течет по бедрам и попадает на осточертевший бархат — Оберон не против его испачкать столь пикантным образом. Мерлин кончает чуть позже, заполняя собой и шепча “прости” — тот правда чувствует себя виноватым, и Король целует его в висок, успокаивая. “Спасибо” слетает с губ бабочкой с великолепными крыльями. Они ложатся на ступенях, чтобы перевести дух, и Оберон сворачивается калачиком возле бока Мерлина, который с легкой улыбкой на устах перебирает локоны цвета вороньего крыла.
В какой-то момент тот берет его за руку, и они оказываются на постели в покоях Оберона. Спальня намного меньше и скромнее, чем мрачно-огромный тронный зал, поэтому в ней морально легче находиться. Мягкая шелковая постель принимает их усталые, разгоряченные тела с мертвой лаской, и они заключают друг друга в объятия. Оберон утыкается в грудь Мерлина носом, и тот переплетает их ноги, прижимая к себе и поглаживая спину.
— Останься, — просит хозяин ложа, на что цветочный маг качает головой, вздыхая.
— Знаешь ведь, что мы несовместимы в магическом отношении, — Мерлин ненароком морщится, оглядывая окружение. — Тут все пропитано твоей маной, которая потихоньку высасывает из меня все соки.
— Прости, — Оберон приподнимается, гладит по щеке, оцеловывает лицо, а после — садится на постели, складывает руки так, будто просит милостыню, и закрывает глаза. — Я готов сделать так, чтоб тебе не было больно.
Он направляет все потоки маны в себя и пожирает энергию, что окутывает его свечением, ощущением абсолютной власти и могущества. В этом вся сила Короля мха и опаснейшей беды человечества. Оберон увеличивается в размерах, обе руки чернеют, покрываясь хитином, а ноги твердеют и становятся более прочными, облепленные массивными чешуйками. Когда он раскрывает глаза и нависает над Мерлином — сжимает губы и боится коснуться чужой кожи. Мерлин смотрит вниз, на увеличенный член, и облизывает губы. Мерит на глаз, кладя орган на живот, присвистывает и шепчет: “Хочу его в себя”. Оберон удивляется его словам, но, прижав руки к постели над головой мага, сжимая запястья, проводит членом между ягодиц. Тот дрожит — и от внезапной смелости и грубости Оберона, и от греховного желания — быть трахнутым этим огромным, длинным членом, неизвестно, докуда способным достать.
— Войди.
И Оберон повинуется, тут же входит. Понимает, что Мерлин растянут — опять то ли магия, то ли одержимость величайшего из магов его жалкой, ни на что не годной фигурой. Член медленно проникает все дальше и дальше, пока яйца не бьются об ягодицы. Мерлин выгибается в спине, что головка члена упирается в подтянутый живот. Тот стонет, плачет и приподнимается, чтоб слегка выпустить его из себя. Высовывает розовый язык и постанывает. Точно шлюха. Точно сука, что недотрахали. А Мерлин действительно недотрахан — терпел чуть ли не четыреста лет, наблюдая за возлюбленным издалека, из-за стены, выстроенной чужой завистью, восхищением, скорбью и такой же, как и у него, сильной любовью. Оберон втрахивается, рыча, но тут же останавливается, скулит-шелестит и просит прощения. Его руки, изуродованные проклятиями, гладят нежнее матери, ласкают жарче любовника, подчиняют лучше Артура, Карла и прочих. Мерлин обнимает за шею и просит на ухо: “Отымей меня. Я хочу скакать на твоем члене. Позволь мне, мой Король”. Оберон закатывает глаза, слыша сей томный голос, похабную просьбу, и падает на постель спиной, позволяя Мерлину оседлать его. Тот опускается полностью на весь член и кричит, всхлипывает, проклинает судьбу. Ему никогда не было так хорошо, никогда столько плоти тот не вбирал в себя. Он тает на глазах. Растворяется в воздухе. Оберон требовательно и боязливо хватает его за бедра, боясь, что Мерлин действительно исчезнет, пока его задница, от ягодиц до нежной, обласканной дырочки, наливается красным, словно плод, надкусанный Евой. Также краснеют и колени, на которые он опирается, пока поднимается и опускается, заглатывая анусом член, и белые плечи, сгорающие в жаре, и аристократичные щеки, нежно оцелованные влюбленным Королем. Мерлин плачет — он втрахивается в него по самое не хочу. Внутренние стенки саднит, от заполненности болит голова и живот, и при этом лишь эти ощущения способны довести Мерлина до разрядки, о которой он мечтал.
Цветочный маг кончает, испуская дурманящий цветочный аромат и как будто всасывая сперму Оберона в себя, сжимает член стенками. Он шипит от боли, но простанывает любимое имя, изливаясь с еще большим удовольствием в чужое чрево. Мерлин оседает на нем, ложится на груди, соскакивает с члена. Король обнимает его своими теперь огромными конечностями, целует волосы, обещая все богатства и радости этого мира — и все одному Мерлину. И тот счастлив, и отвечает взаимностью, и целует кожу, губы, голубые глаза.
— Выплати мне моральную компенсацию — хорошую штуку придумали смертные.
— Что мне нужно сделать?
— Любить меня так, как ни одну женщину: от матери до жены. Не искать мне замены. Не увиливать от пылких признаний в чувствах. Не уходить. Не бросать. И хорошо трахать.
— Мы заключаем эту сделку.
И королевская печать поставлена — прямо над сплетенными вместе пальцами любящих рук.
Даже если утром останусь один
Я проснусь все равно
Ведь со мной будет жить до конца времен
Та мелодия, что уже спета
Несколько нот
Вместе сыграй со мной
Может, я тот
С кем ты не раз споешь
Пару слов
Спой для меня