Семь

— Ну, наверно, пошли?

Ветер противно морозит щёки, коленки задрыгли после сидения на холодном снегу. Олежа выглядит потерянно, и Дима думает, что пора его отсюда уводить. Всё-таки смотреть на собственную могилу — такое себе.

— Всё, что нужно было, мы и так уже узнали.

— Да. Пойдём… — Олежа всё ещё будто не здесь, но внезапно его взгляд становится осмысленнее. — Погоди, там идёт кто-то.

Он щурится, вглядываясь, и словно неверяще вдруг распахивает глаза. Дима непонимающе поворачивается туда же, куда и Олежа, и видит подозрительно знакомую мрачную фигуру. Лицо кривится от одной лишь догадки. Этот-то какого хрена здесь забыл?!

Тем временем Антон идёт в их сторону, глазами застряв в букете в своих руках. Большие белые лилии в магазинной обёртке. Идёт заторможенно, отрешённо, даже на дорогу не смотрит. Дима с Олежей пока эту могилу искали всё кладбище облазили, матерясь, а он вот…

Смыться ещё не поздно, но Дима переводит взгляд на Олежу, и тот только сильнее ушёл в себя. Смотрит на Звёздочкина как на восьмое чудо света. «То же мне, явление Христа народу», хмуро думает Дима и замечает тёплую улыбку на Олежином лице. Он шепчет что-то одними губами. Диме кажется, что это «пришёл».

Звёздочкин останавливается перед могильной оградой и лишь теперь замечает его, едва уловимо вздрагивая. Молчит растерянно, бросив коротко взгляд на крест с фотографией и возвращая обратно на Диму. Дима понимает, что, наверное, его присутствие здесь выглядит странно — они же с Олежей при жизни не общались. Хотя Антону откуда знать?

Тот выглядит так, будто его застали врасплох, но всё же внутренне собирается и рожает приветствие. Дима в ответ кивает. Чувствует нужным объяснить всё, пока не начались неудобные вопросы, взять ситуацию под свой контроль.

— Решил, вот, прийти память почтить. Всё-таки, в его комнате теперь живу. — Антону до его объяснений никакого дела. Должно бы радовать, но это почему-то злит. — А ты? Какими судьбами.

Вопрос сам собой разломался на части, а Звёздочкин опять отвёл глаза и задумался, чуть приоткрыв рот, но слова ещё не придумав. Да что ж все сегодня как не свои?

— Скажем так: мы были знакомы.

У Олежи вылетает то ли грустная, то ли нервная усмешка. Вылезший прут ограды в метре от него мелко дрожит. Дима ни черта не понимает, чувствует себя некомфортно и хочет уйти.

— Ну, бывай, — бросает поспешно и излишне легко, хлопая Антона по плечу. А тот даже не реагирует. Вот мудак.

Дима ретируется, торопливо скрипя снегом, но, дойдя до дерева, понимает, что Олежа не летит за ним, и резко останавливается. Думает, как окликнуть его так, чтобы Антон не заметил, но у того, похоже, можно чечётку на голове сейчас сплясать и он ухом не поведёт.

— Хей, пс! Братан. Олеж.

Олежа медленно поворачивает в его сторону голову, глазами всё ещё цепляясь за Антона.

— А? А. — Моргает и почти выходит из транса, наконец осмысленно смотря на Диму.

— Мы идём?

— Да. Надо.

И Дима чётко видит, что он себя пересиливает. Не хочет же уходить. Шестерёнки в голове крутятся сами собой. Что-то между этими двумя явно было такое, что заставляет сейчас обоих связь с космосом ловить. И это что-то явно Диму не касается. Он решает не задавать лишних вопросов.

— Хотя погоди. Я это… тут за деревом покурю.

Олежа благодарно ему улыбается.

— Спасибо. Я… потом тебе как-нибудь всё расскажу. Правда.

— Иди уже.

Дима достаёт зажигалку и лениво прислоняется к холодному стволу клёна спиной. Или это осина какая-нибудь?.. Без листьев хрен поймёшь. Дым смешивается с паром от дыхания, унося тревоги и тяжесть мыслей наверх. Пусть путаются теперь в ветках, а не в голове. Руки привычно лезут за телефоном и открывают диалог с Олей. Дима пишет честно: «думаю о тебе». И плевать, что слащаво и банально. Надо будет ей цветов подарить. Только нормальных, живых, а не пафосный магазинный букет. Жаль, клумбы все в снегу. Может, в горшке? Блин, нет, вдруг она не любит, или ставить некуда…

— Всё. Пойдём.

Олежа рядом светится, прижимая призрачный букет к груди. Сначала шарф, теперь букет. Что дальше, он на призрачной машине приедет? Это, наверное, возможно, есть же всякие аварии там…

Олежа его задумчивость интерпретирует по-своему.

— Это… Я подумал, что раз, технически, это принесли мне, то я могу забрать. При жизни мне никто цветов не дарил.

Он нежно смотрит на лилии, и в глазах его сквозь счастье пробивается горькая тоска. Дима понимает, что в глубине души догадывается обо всём и без его объяснений. Тоже смотрит на букет и только сейчас замечает:

— А чё их семь?

— В смысле?

— Ну, — он немного мнётся — всё ещё неловко говорить с Олежей о смерти. Даже стоя на кладбище недалеко от его могилы. — Покойникам, типо, обычно чётное количество.

Олежа удивлённо хмурит брови, пересчитывает цветы и меняется в лице, будто что-то для себя открывая. На вдохе резко тянется взглядом в сторону ограды.

Но там уже никого нет.