Урок пианины

Левочка Дамантов был глух на оба уха и слеп на три сразу глаза. Ему было все равно на символы и цвет, подавно плевать на звучания голосов и, куда уж дальше, нот. Уродливые значки, которые раскрывал перед ним его доблестный педагог, петляли перед глазами, как удавки на сосновых суках. И как бы бедный он не бился, чтобы вытащить из мальчика хоть что-то стоящее, их занятия проходили без толку.

Николай Борисович Скрипко был в глазах общественности лицом терпимости и благочестия. Влачащий не очень захудалое существование, но все же являющийся по профессии своей музыкантом, он был преприятен и преготов оказать услуги всем тем, кто жаждал обучить свое чадо основам музыкальной грамоты. Что уж говорить о внуке бывшего директора гимназии, где он обучался! Гимназические годы вспоминались многим с ужасом и скверной, к ним относился и Скрипко, но именно поэтому, от какого-то досихпошнего страха перед страшным могучим мужчиной в мундире, он согласился взять его внучка в ученики. 

Впрочем, что об этом чувстве морального долга? Левка был полный и кромешный идиот — он всегда приходил вовремя, криво вдетый в синюю форму, неловко оглядывал квартиру чужую, настоящее лицо мучений, и садился за скрипучее пианино, пережившее, наверное, и Елизавету Петровну

— Нет, Левочка, при Елизавете Петровне был клавесин. 

— А чому тогда Моцарта на пианине играем? Они же с нею одонолитки*.

Николай Борисович на это страшно кривил свое бледное лицо, и пучил два голубых глаза. Леве эта гримаса никогда не нравилась. 

Больше всего ему не нравилось, что из-за каких-то там светских норм и этикетов он должен после латыни, словесности и географии, садиться и упражняться в игре треклятой пианической. 

Вот и очередной раз он поставил руки на клавиши, так ему как по рукам залетели линейкой, и больно так, что аж на глазах слезы появились. 

— Микола Борисыч, я как должен играть, если Вы меня по пальцам бьете?

— А как ты руки ставишь, блоха противная? Что я деду твоему скажу, что его внучок Лева за год занятий даже этому не научился. Рука должна быть нежной, пальцы должны держать округлую форму, ладонь ниже клавиши не должна лежать и нежно-нежно, как жмиль! — Николай Борисович аж хрюкнул от злости, от чего Лева засмеялся, и ему отвесили уже подзатыльник.

— Да чего деду, Микола Борисыч? Он для галочки меня к Вам шлет.

— На юбилее попросит, чтобы ты ему сыграл, увидит, какой ты бездарь, а я без копейки останусь. 

— Надо было нормальную работу искать, а не в консерваторию поступать.

— Хамло! — воскликнул с ужасом Скрипко, и занятие они провели в гнетущей тишине. Николай Борисович поправлял свои тяжелые темно-русые кудри, хмурил брови и поглядывал на противного Леву. Ну его может к черту? Чего его такого терпеть? Ну нельзя же так, ну что он скажет его деду? Извольте, внучек Ваш ни во что не годится… Так он останется не только без Левы, но и вообще безо всех. Такой влиятельный человек, пусть и на пенсии.

— Левочка, скажи мне, что тебе заважает*? Может нам надо как-нибудь по-другому к тебе подойти. — необычайно ласково проговорил Скрипко.

— Ну Вы вот меня бить не будете, так я Вам чего угодно сыграю-с.

— Лева, опять рука криво стоит! — в общем, договориться у них не получилось.