Шутки Ками

«Несмешная шутка, Ками» — первое, что думает Тобирама, замечая проступающее на запястье имя.

«Соулмейт — твоя половинка души, тот, кто никогда не предаст. Тот, кого ты любишь, тот, кто любит тебя. Соулмейт — это дар Ками» — твердят легенды. Жаль, они не говорят простую, но приносящую боль истину: если у тебя есть соулмейт, не обязательно, что его соулмейтом будешь ты. Может, войн было бы меньше, знай это люди.

Дар Ками… Как же! Не дар — проклятье. Для шиноби — смерть, если соулмейт окажется врагом и не почувствует тебя. Ты-то ему ничего сделать не сможешь, а он убьёт легко.

Для Тобирамы его соулмейт — смерть вдвойне. Уж лучше бы ненавистной парой оказался Учиха, это пережить можно… Но как жить, если на руке — имя собственного брата?

«Хаширама Сенджу» — гласит витая чёрная надпись — личный приговор Тобираме. И, словно добивающий удар, на запястье Хаширамы алеет изящно выписанное «Мадара Учиха».

Тобирама не нужен своему соулмейту. За это он ненавидит клан Учиха ещё больше — за то, что он породил Мадару, который забрал у Тобирамы и брата, и любовь.

Он ненавидит Учиха. И когда появляется момент отомстить им, отомстить ему, Тобирама бьёт, не задумываясь.

Слабое место Мадары — Изуна, его младший брат. Первый и самый интересный враг Тобирамы.

Изуна — хрупкий, невысокий, стройный, но одним ударом может отшвырнуть Тобираму на пару десятков метров. У Изуны нежная улыбка и мощные гендзюцу, превращающие людей в скулящих животных, привычка вцепляться в противника зубами и страстная любовь к пению прямо во время боя (в основном — частушек). Изуна — Учиха, и этим объясняются все противоречия его характера.

Тобираме нравится сражаться с Изуной. Даже с учётом их взаимной ненависти, с ним интересно. Можно протестировать новые тактики и техники, словить приступ весёлых галлюцинаций (Сенджу никогда не понимал, почему гендзюцу Изуны оставляют после себя ощущение годового запоя), просто подраться на равных. «Лучший враг, верный враг — без тебя будет скучно…» — думает Тобирама с внезапным сожалением. Но в глаза бросается колючая грива Мадары, в очередной раз сцепившегося с Хаширамой, и сожаление тает, как дым. Смерть Учиха Изуны необходима Тобираме Сенджу немедленно.

Привычная схватка, знакомые уловки — огонь, вода и сталь. Изуна наверняка замирает на месте, прислушивается чутко к малейшему шороху, мониторит пространство, пытаясь разглядеть в густом пару противника. Сегодня ему повезёт: Тобирама скрываться долго не собирается. Незачем.

Бросок кунаев. Учиха точно рефлекторно уклонится, но ему это не поможет: даже если и заметит ловушку, всевидящий шаринган не спасёт его от удара на скорости света.

Всё проходит, как по нотам. Хирайшин не даёт осечек — и вот Изуна уже висит на едва-едва успевшем подбежать старшем брате, кашляя кровью. Сразу не умер — плохо. Тобирама-то в сердце целил, да проклятый враг умудрился-таки как-то сместиться. Хотя… Так даже лучше. Целителей у Учиха, способных вылечить такую рану, нет. Значит, Изуна будет умирать долго… На руках у бессильного помочь Мадары.

Единственным слабым местом плана был Хаширама. Точнее, небольшой шанс, что Учиха согласится на предложение мира в обмен на излечение брата. (В том, что ани-чан предложит заключить мир и исцелить младшего из Учиха Кьедай, Тобирама не сомневался).

И Хаширама, конечно же, предлагает перемирие. Предсказуемо. Клятый Мадара колеблется и, кажется, уже вот-вот готов согласиться, и план грозит разбиться… Но ситуацию спасает Изуна. Одно «Не верь им, старший брат!» — и Мадара, отринув сомнения, сбегает с поля боя вместе с раненным братом, а за ним спешно следует отряд Учиха, прикрывая спину своему лидеру.

Повезло. Одним махом убрать сильное орудие противника, дезориентировать вражеский клан — он видел, как тревожно вскинулись остальные красноглазые, и обещание своей жестокой смерти в их взглядах прочитал — Изуна был настолько любим соклановцами, или это просто дань традициям и досада от поломки второго по силе оружия? — и ввергнуть его главу в отчаяние — это многого стоит.

Теперь всё будет хорошо. Мадара, этот демон в человеческом теле, не сможет подобраться ближе под личиной друга и навредить Хашираме.

— Тобирама, прошу тебя! — брат бледен, как Шинигами, но смотрит упрямо, лихорадочно, — Помоги мне, брат! Я должен вылечить Изуну-куна…

— Зачем? Учиха — наши враги, ани-чан.

— Хотел бы я сказать, что исключительно ради мира между нашими кланами, но не могу. Я на самом деле такой эгоист, Тора: я не хочу, чтобы Мадара возненавидел меня… Я не смогу жить с его ненавистью. — Хаширама горько улыбается, стискивает своё запястье, пряча ладонью обжигающую метку соулмейта.

— Он уже тебя ненавидит. А сейчас у нашего клана появился перевес в силе, мы могли бы отомстить наконец за братьев и покончить с этой войной!

Хаширама не отвечает. Лишь молчит — страшно, с отчаянием, понимая, что скоро всё кончится. Без помощи младшего брата он не найдёт Учих: обладатели шарингана умели скрываться, как никто иной, но на одежде Изуны осталась поставленная мимоходом печать-маяк, которая завязана исключительно на своего создателя — на Тобираму.

Тобирама чувствует, как начинает покалывать холодом его метка, отзываясь на чувства Хаширамы. Его соулмейту больно, и он чувствует это — проклятая связь, проклятые Ками и их игры!

— Хорошо, я помогу. Но если что вдруг случится… Я предупреждал. — знал бы кто, сколько усилий требуется, чтобы не закричать. Его соулмейт любит другого — напоминает издевательски метка, взрываясь льдом в плоти. «Да и плевать, — отвечает ей Тобирама, стараясь не кривиться и не хвататься за запястье, — Главное, что я могу быть ему полезен хотя бы так…»

Невысказанное «пожалуйста, пусть это не будет ошибкой» тает горьким привкусом полыни.

Маяк приводит их прямо во временный лагерь Учиха. Глупые красноглазые не проверили одежду Изуны, только убрали её поближе к пределам становища — неужели подумали, что Тобирама постеснялся оставить какие-нибудь «подарочки»? Зря. Они слишком хорошо о нём думают.

На удивление, никого, кроме Мадары и Изуны, в лагере не наблюдается. И рядом тоже — сенсорика ясно показывает только этих двоих. Остальные словно сквозь землю провалились — ни малейшего следа; может, и в самом деле ушли. За медикаментами, к примеру, или ещё за чем.

Хаширама опрометчиво выходит прямо к Мадаре, бросает демонстративно на землю оружие. Тобирама поневоле подходит ближе, готовясь защитить старшего, случись что.

Настороженный Учиха вскидывается мгновенно, глухо рычит, как зверь, закрывая собой раненного брата.

— Пришёл добить, Сенджу? — выплёвывает он, бешено сверкая глазами, — А какие речи для всех пел: мир, дружба, счастье.! Прав был Изуна: вам нельзя верить.

Брат вздрагивает, как от удара, и решительно снимает доспех, поднимает руки вверх и медленно идёт в сторону Учих.

Тобирама давит нецензурный стон. И с чего он думал, что Хаши будет хоть сколько-то благоразумным? Мадара же его сейчас порвёт, как биджу — гражданского!

Внутри поднимается багровая волна ненависти. Как Учиха смеет обвинять Хашираму… Как у этой твари вообще язык поворачивается ани-чану что-либо говорить после того, сколько проблем и страданий он ему причинил!

И только он открывает рот, чтобы поставить демона на место, как Хаширама сам резко отбивает язвительный выпад Мадары:

— Не добить. Вылечить. Не ради мира, но ради тебя, — старший говорит быстро, отрывисто, словно задыхаясь, закатывает рукав водолазки, разматывает в секунды бинт и демонстрирует Учихе его собственное имя на метке, — Пожалуйста, Мадара, позволь исцелить его!

«Абсурдная ситуация. — мрачно усмехается Тобирама, — Учихе это нужно позарез, но мы его зачем-то уговариваем».

Мадара застывает, глядя на медленно приближающегося Хашираму. Его раздирают сомнения, он не может поверить, он измучен страхом за брата и вымотан боем и переходом. Он не знает, что Сенджу может потребовать в плату за излечение, и лихорадочно перебирает варианты. Ловушка? Подстава с оплатой? Искреннее желание? Что движет Хаширамой?

Мадара не знает. Мадара хочет и должен решиться, как брат, но не может сделать этого, как глава клана. Мадара пойман.

Всё решает тихий стон боли и неловкое движение в стороне, где лежит Изуна. Младший из Учиха Кьедай пытается подняться, кривится, прижимая ладонь к забинтованной ране и горячечно зовёт брата, умоляя уходить. «Живым не место в мире Екаев, — шелестит он в полубреду, — Уходи, братик, пожалуйста, уходи!»

Это словно ломает Мадаре хребет — он коротко кивает Хашираме и, сгорбившись, отходит в сторону.

Брат с молчаливым, осторожным счастьем кивает в ответ и шагает к раненому, опускается на колени, активируя медтехнику. Тобирама становится рядом с Мадарой, бдительно осматриваясь: вдруг вернутся другие члены вражеского отряда, или самому Учихе в голову что-нибудь взбредёт и он нападёт… Стоит быть готовым ко всему.

К счастью, никаких неожиданностей не происходит: никто не нападает. Они не двигаются с места полчаса, пока Хаширама лечит слабо вырывающегося, мечущегося в бреду Изуну. Мадара каждый раз вздрагивает, слыша стоны брата; Тобирама с неким удовлетворением думает, что месть отчасти удалась — Учихе больно. Пусть и не настолько, насколько скоро будет самому Тобираме.

(В том, что Мадара примет предложение руки и сердца мира, младший Сенджу не сомневается).

Когда через несколько недель они вчетвером до хрипоты обсуждают создание общей деревни, Тобирама думает, что Учих тогда всё-таки стоило добить. Клятые красноглазые упрямы до невозможности. И если Мадара ещё хоть как-то смягчается, глядя на Хашираму (Тобирама искренне старается не замечать, как абсолютным счастьем вспыхивает ответный взгляд брата), то на Изуну действует только прямой приказ его старшего. И то не всегда.

Тобирама раздражённо щурится, отмечая, что компромат на его противника уже не просто необходим, а скорее в категории «нужен ещё вчера». К сожалению, никаких рычагов воздействия на Изуну у него пока нет… Исключая Мадару. Но Мадару трогать нельзя — добрый и дружелюбный ани-чан за свою любовь любого порвёт. Плохо.

Младший Учиха перечёркивает очередной пункт в черновике и ледяным тоном объясняет его нежизнеспособность, вспарывая высоким стилем мозг окружающим. Невысказанное «в гробу я видал вас и ваши идиотские идеи» читается в его взгляде легко и быстро. Но взгляды к делу не пришьёшь, а потому предъявить Изуне нечего.

Хаширама снова отвлёкся, влюбленно созерцая Мадару, и ответить ничего не может, равно как и сам Учиха — биджева связь соулмейтов, устанавливающаяся между ними, требует уделять больше внимания друг-другу, нежели окружающему миру, и туманит разум сильнее, чем настойка дурмана. Тобираме приходится спорить с Изуной вместо брата, игнорируя жжение в метке. Плохо — в одиночку сложнее, какие-то моменты он может упустить… Ладно хоть Учиха тоже один. По крайней мере, они относительно равны.

Впрочем, спорить с Изуной неожиданно интересно. Он умеет стоять на своём и прогибаться, изображая поражение, а потом вскидываться и захлестывать неосторожного противника, как зыбучие пески — абсолютно иначе, чем на обычном поле боя. Там он предпочитал нападать резко, ставя целью откинуть врага вихрем атак уже мёртвым, мгновенно отступая в случае неудачи, дабы сыграть в прятки-догонялки и забросать неудачливого «преследователя» иллюзиями до смерти. Там — веселые песенки или нецензурные выкрики, здесь — высокая затейливая речь и холодная вежливость. Как будто Изуна там и Изуна здесь — два разных человека.

Стоит признаться — спор с Учихой и попытки параллельно вывести его на чистую воду Тобираму увлекли. Равно как и самого Изуну. Шипение, скрежет невидимых скрещивающихся клинков, полыхающий между ними злой, ядовитый огонь — оказывается, Тобираме этого не хватало.

Из захватывающего выяснения отношений на тему «кто составлял этот идиотизм, по недоразумению названный проектом деревни» Тобираму вырывает резкая волна боли, калёным железом проходящаяся по нервам. Он едва не падает, вцепляется в стол (кажется, слышен треск дерева) и изо всех сил удерживает рвущийся с губ вскрик. Напротив зеркальным отражением замирает Учиха, и совершенно не ясно, что происходит. Нападение, их отравили, биджу в гости заявился?

Дышать. Вдох — выдох, мерно, спокойно, отстраняясь от болевых ощущений, ища источник проблемы…

Метка. Метка прожигает плоть тысячами голодных молний, видит сенсорикой Тобирама и поворачивает голову в сторону старших братьев. Что с Хаширамой? Что послужило причиной для ярости соулмейт-связи?

Уж лучше бы не смотрел.

С братом всё хорошо. Даже слишком хорошо. Совершенно счастливый Хаширама целует проклятого Мадару, лучась довольством и любовью к миру и одному конкретному Учихе, не замечая ничего вокруг.

Тобирама слепнет и чувствует, как его сердце разлетается в мелкую ледяную пыль.

Тихий шёпот «не смотри» отдаётся в разуме раскатом грома.

Его хватают за руку и тащат куда-то в сторону, за пределы палатки, в которой проходило обсуждение. Прижимают к чему-то горячему, заставляют уткнуться лицом в какую-то ткань (пахнет медовицей и хвоей — машинально отмечает сознание) и велят дышать.

И Тобирама дышит. Медленно, глубоко, в попытке успокоить оставшееся от сердца крошево. Боль, концентрированным ядом расползающаяся от метки, утихает, словно разбиваясь о незаметный чувствам монолитный щит из жара, темноты и аромата хвои с медовицей.

Постепенно разум проясняется; замирают, переставая тревожить нежное тело, ледяные осколки того, что ещё недавно было сердцем; место жаркой боли занимает равнодушное ничто. Тобирама поднимает голову.

Изуна, держащий его, выглядит не менее мёртвым, чем сам Тобирама.

— Кто? — свой голос кажется отвратительно вязким и слабым, но ответ нужен, как воздух, и Сенджу не может промолчать. Он помнит, как скрутило Изуну. Он должен знать, кто соулмейт Изуны. И если это Хаширама — убить Учиху. Потому что любящий безответно Учиха рано или поздно сходит с ума и становится угрозой.

— Мадара. — у Учихи пустые глаза и неестественно спокойная улыбка.

— Хаширама. — отвечает он на незаданный вопрос и, немного помолчав, всё же спрашивает, — Как давно?..

«Как давно ты знаешь?»

— С шестнадцати. А ты?

— С двадцати.

— Не повезло.

Недолгое молчание.

— Что делать будем?

— А что мы можем? — горько усмехается Тобирама, — Только смириться. И сделать всё, чтобы они были счастливы. И никогда не узнали.

— Тоже верно… — Изуна выглядит странно колеблющимся, словно желает предложить глупость, но понимает, что это глупость, и никак не может принять решение, что же ему делать.

Тобирама облегчает его выбор.

— Как ты справился с болью? — спрашивает он, пытаясь выглядеть заинтересованным. На самом деле ему всё равно; даже если Шинигами явится сейчас его забрать к себе, Тобираме и тогда будет плевать.

— Гендзюцу. Полезная вещь, если правильно использовать. — Учиха так же равнодушен, — Тобирама, можешь…

Он досадливо закусывает губу, шипит, слизывая капельку крови, и упрямо продолжает, наступая гордости на горло.

— Можешь присмотреть за мной? Чтобы не навредил им. Я просто крышей поеду сейчас, если что, убей, пожалуйста, скажешь, несчастный случай, расскажу, как сделать, чтобы точно поверили и шаринганом не подкопаться было, — частит, сбивается, но упорно продолжает, — Считай это последним желанием, хах, только…

Тобирама обрывает его, закрывая ладонью рот. Насколько же всё фигово, что гордый и по-настоящему ненавидящий Сенджу Изуна просит его о таком? Биджевы Ками и их шутки.

— Хорошо. — отказать равняется предать, предать себя в первую очередь, — Ты можешь наложить на меня это гендзюцу, которое боль от связи блокирует?

— Могу, — не задумываясь, отвечает, — Только оно лишь при физическом контакте с создателем — то есть со мной — работать будет. Без этого условия лишь на себе использовать можно или на очень-очень близких родственниках.

— Значит, походим под ручку, — пытается изобразить ухмылку Тобирама, — Две цели одним кунаем… Не против же?

— Жить тогда тоже вместе будем? — осторожно уточняет Учиха, — Как им объясним?

— И спать в обнимку, да. Хорошие шиноби должны терпеливо выдерживать любую боль… Я плохой шиноби: такое не выдержу, — откровенность за откровенность, — Ну… Не знаю. Притворимся парочкой?..

Идиотский момент. И связь идиотская. Но если они будут везде ходить вместе, слухи рано или поздно всё равно пойдут… Легче с самого начала разбить странные пересуды самим.

— Неплохой вариант. Тогда стоит иллюзию на запястья накинуть… Якобы соулмейты и все дела. Точно прокатит. На какой руке твоя метка?

Тобирама даёт ему руку, с интересом наблюдая, как хмурится Изуна и оплывает имя на запястье, меняясь с причудливо-витого «Хаширама Сенджу» на рвано-чёткое, похожее на шрамы от когтей «Изуна Учиха».

Изуна с прищуром осматривает свою работу, крутит рукой Тобирамы, проверяя, не слетает ли иллюзия при движении, и довольно хмыкает, показывает своё запястье. «Тобирама Сенджу» — гласит тонкая синяя вязь. И когда только успел…

— Нормально?

— Отлично. Идём? — его имя настолько натурально и верно смотрится на руке Изуны, что Тобирама даже задумывается, не соврал ли тот о личности своего соулмейта. Но то, насколько мертвеет Учиха при мысли о возвращении, ярче всего доказывает истинность его слов. Такое не подделать.

Изуна нервно кивает.

— Дай мне пару секунд, — просит он, прикрывая глаза. А потом вместо смертельно напуганного парня появляется привычный по схваткам самоуверенный нахал. — Вот теперь можно, да!

Возвращаются они, крепко держась за руки. Всё ещё целовавшиеся Хаширама с Мадарой отвлекаются от своего занятия только из-за громкого кашля Тобирамы и некоторое время удивлённо смотрят на младших, силясь понять, что этим извергам нужно.

— Вы куда-то уходили? — наконец произносит Хаширама, собравшись с мыслями.

— Да так, дела были, — неприязненно отвечает Изуна, старательно изучая стол. Смотреть на брата и его соулмейта он не может даже в маске: слишком больно, слишком велик риск сорваться.

— Отото? — Мадара выразительно вскидывает бровь, задумчиво задерживая взгляд на правой руке младшего брата, что покоится в крепкой хватке Сенджу Тобирамы, — Что случилось?

Тобирама демонстративно вздергивает их переплетённые руки, показывая имена на запястьях, и притягивает Изуну к себе, словно обнимая. Жаль, но Учиха действительно не шутил, говоря о возможности своего срыва… Вон, сейчас едва клыки не скалит — и это в маске-то!

— Соулмейт-связь случилась, Учиха. Не слышал о такой? — как же он ненавидит Мадару… Жаль, придётся терпеть его ради брата. И ради младшего Учихи тоже: Тобираме совершенно не нужен небольшой конец света, который тот наверняка устроит в случае гибели любимого брата.

— Не с тобой разговариваю, Сенджу. Изуна, всё нормально?

Изуна улыбается. Широко, ярко, открыто… И только Тобирама чувствует, как сильно он сжимает его руку.

— Всё отлично, нии-сан, не переживай, — мурлычет Учиха, — У нас связь короткая очень — последствия долгого не-принятия, потому ещё долго разлучиться не сможем. Без физического контакта болью скручивает дико.

Мадара чуть расслабляется: объяснение прокатывает. Всё же соулмейт-связи — дело неизученное и у каждого по-своему проявляющееся. Им дико повезло, что слово «связь» объяснит всё.

— Причинишь ему вред — убью, — кратко предупреждает Тобираму старший из Учиха Кьедай, угрожающе сверкнув шаринганом, и возвращается к черновику договора. — Вы уверены, что этот пункт нам жизненно необходим?..

Повезло. Просто повезло.

Им везёт ещё не раз: никто не замечает гендзюцу Изуны; тела почему-то не реагируют друг на друга, как на врагов, позволяя спокойно находиться рядом; кланы верят их обману… Будто Ками, извиняясь за нелепую шутку, сломавшую им жизнь, разрешают творить, что душе угодно.

К осени всё приходит в относительное равновесие. Новорожденная деревня — Коноха — собирает вокруг себя кланы и гражданских. Безопасность, спокойствие, достаток — что ещё нужно людям?

Тобирама криво усмехается, мрачно сверля взглядом бутылку саке.

Их с Учихой-младшим не увидеть врозь: бой ли, дом ли — всегда вместе, уже машинально сплетая руки. Поначалу было тяжело: ругались жутко, никак движения не могли скоординировать… Потом свыклись с мыслью, что жизнь теперь у них одна на двоих, сработались…

Изуна, оказывается, любит готовить — категорично отогнал Тобираму от плиты, попросив лучше постоять рядышком спокойно, подавая ингредиенты, а после заняться садом. Уборку и документы поделили пополам, равно как и учеников. С тренировками пришлось сложнее: заново перерабатывали свои стили, подгоняя под вынужденное положение. Заодно случайно выяснили, что у Тобирамы получаются неплохие щиты, если использовать основой выплеск эмоций, оформленный чакрой (как Ки), а Изуна может создавать и накидывать усиливающие гендзюцу на партнёра и таким образом способен даже заставить его организм залечить небольшие повреждения (исключительно на силе самоубеждения).

Самым трудным моментом оказался сон. Спать в объятьях бывшего врага обоим было неловко. Но — смогли, перебороли себя, и Тобирама сейчас с трудом представляет, каково это, спать без горячей тушки Изуны под боком, заменяющей печь, одеяло и временами даже футон. (Забавно, но при гигиенических процедурах с самого начала стеснения не было).

В целом, всё было неплохо. Они привыкли к друг-другу, кланы привыкли к их неразлучной паре, старшие братья привыкли к тому, что младшие прячутся от них… Всё было хорошо.

До сегодняшнего дня.

— Тобирама, хватит саке хлестать. — недовольный Изуна отодвигает заветную бутылочку с алкоголем подальше, на её место переставляя блюдо с закусками. Заботится… И ленится потом отпаивать похмельное тело Сенджу чудодейственными настойками.

— Да ладно тебе, такой повод… Когда ещё узнаешь, что твой соулмейт сочетается браком с другим человеком? — глухо смеётся Тобирама, забирая саке обратно, — Не хочешь, чтоб я напился, как свинья, так помоги. Или слабо, м?

Изуна фыркает, вырывает у Сенджу бутылку и выпивает. Залпом. «Не слабо». — отмечает Тобирама, зачарованно наблюдая, как Учиха откидывает в сторону пустую тару, что жалобно звякает и разбивается (убирать это точно будет Изуна, а не он).

— Доволен? — мрачно шипит взъерошенный и злой Изуна. Наверно, Тобираме бы испугаться да спать пойти… Но он недостаточно выпил, чтобы спокойно заснуть, и пьян слишком сильно, чтобы быть адекватным.

— Нет, — придвинуться ближе, перекинуть чужой длинный хвост на плечо и уткнуться в него лицом, обнимая его владельца, — Помурчи мне, пантера…

У Изуны волосы длинные, удивительно мягкие, словно кошачья шёрстка, хотя и стоят вечно дыбом, густые, тяжёлые, пахнут едва ощутимо малиной. Учиха весь состоит из трёх ароматов — хвоя, медовица, малина. Вкусно.

Окутывает привычным жаром. Горячий, может, даже горячее, чем обычно — от саке, что ли? Впрочем, всё равно; главное, что живой, а значит, может прогнать мертвенный холод, грызущий Тобираму. Он прижимается ближе, игнорируя тихое шипение Учихи, практически заползая на того.

— Сенджу… — обречённо вздыхает Изуна, всё-таки обнимая его в ответ, дабы не упал и самого Изуну на пол не свалил, — Если у меня призыв — кошки, это не значит, что я мурчать умею, бака.

— Тогда просто будь рядом, — поднять голову, поймать взгляд, не опасаясь получить иллюзию, — Не хочу… Умирать в одиночестве.

В ответ его больно щёлкают по лбу и тихо, угрожающе рычат:

— Биджу тебе, а не смерть и одиночество, зараза белобрысая. Ты от меня и в Чистом мире не отделаешься, понял?

— Понял, — можно рассмеяться, не притворяясь, что всё хорошо — нервным, дробным смехом, зная, что понимают.

Глупо, нелепо. Чёртовы Ками.

— Знаешь, я бы хотел, чтобы моим соулмейтом был ты. Неправильно, да? Отрицать. Желать что-либо. Прятаться. Притворяться, что всё хорошо. Стоило себе глотку вспороть, как узнал. Так было бы… Честнее. И перед ним, и перед тобой.

— Нет. — резкое, злое, а взгляд беззащитный, потерянный, — Не смей нести чушь, ясно, Тор-р-ра? Ты нужен ему: не как любовь, но как брат. Ты нужен деревне, своему клану. И… Я бы тоже хотел знать, что мой соулмейт — ты.

Мягкое прикосновение. Глаза в глаза, непрерывная нить, вцепиться крепче, не отпускать. Больно, больно, страшно, одиноко. Не оставишь? Прошу, не оставляй. Ты нужен мне.

Дико, неправильно. Им предназначены другие. Они умереть должны были давно; может, и от рук друг друга.

Не один.

Глупо. Сильнее, ярче, отчаянно; жадно вырывать чужое тепло, чувствуя, что сопротивления нет — отдают добровольно, тянутся следом.

Вплести руку в чужие волосы в попытке стать ещё ближе. Одно дыхание на двоих, у нас одна жизнь, чувствуешь? Падение в бездну. У бездны чужие глаза, нежные руки, мягкие губы и такое же крошево вместо сердца.

Не спастись от судьбы, не уйти от беды — путь проложен богами, с него не свернуть. Но ломаются под ногами серые плиты, тени утягивают во тьму, где бьётся чужое неровное, обречённое пламя. Пламя рвётся навстречу, но не обжигает, вползает под кожу, к ледяным осколкам на месте сердца, сворачивается клубком и вспыхивает сверхновой, заставляя гореть. И не ответить на призыв — кощунство.

Две умирающие звёзды сливаются в одну. Гигантская, живая, чёрно-белая — она мерцающей рекой разбивает окружающую тьму и рвётся наверх, сжигает серый камень могильного пути и устремляется в небеса…

Утром Тобирама с трудом открывает глаза. Всё болит так, словно он неделю с Хаширамой в сенмоде без передышки махался, а во рту словно Шукаку танцевал. Память ехидно ржёт, подбрасывая картинки вечера, и Сенджу слабо краснеет, вспоминая, что они с Учихой вчера устроили.

Изуна лежит рядом, с крайне задумчивым выражением лица разглядывая своё запястье с меткой.

— Мы ещё живы? — хрипло озвучивает вопрос века Тобирама, страдальчески морщаясь от танцев дятлов в голове. (Зачем Рикудо создал биджу-дятлов?!)

— Кажется, да. Но после этого я уже не уверен, — озадаченный Изуна протягивает ему руку, — Или у меня глюки, или Ками вновь решили поиграть, или мы всё-таки умерли…

На запястье красуется отнюдь неиллюзиорное «Тобирама Сенджу».

Тобирама мгновенно забывает о боли, глупых воспоминаниях и прочей муре, лихорадочно смотрит на своё запястье. «Изуна Учиха». Переводит взгляд на руку Учихи. Его имя никуда не пропадает. На свою. Имя Изуны тоже с хохотом исчезать не думает.

— На гендзюцу проверил. Нет их. В принципе нет. Ни того, которое от боли, ни того, которое маскировочное… Ничего. — Изуна смотрит удивительно робко, — Как думаешь… Может…

Тобирама трёт руку, удостоверяясь, что это не чернила. Нет, чисто — не стирается. Прислушивается к себе… Тонкая, звенящая нить тянется к лежащему рядом Изуне, пульсирует в такт ударам сердца, которое снова есть, которое бьётся в унисон с сердцем Учихи.

Выдыхает прерывисто и сгребает Изуну в объятья.

— Да, — и плевать, что голос совсем не по-шинобьи дрожит, — Это правда. Мы свободны, Изуна…

Учиха вцепляется в него до хруста рёбер, верит мгновенно и в кои-то веки улыбается по-настоящему: робко, неуверенно, искренне, счастливо. Связь натягивается, гудит, упрочняясь, из хрупкой нити превращаясь в толстый канат. Вместе.

За окном бьётся рассвет. Там, в небе, за солнечными лучами улыбаются смущённые Ками, глядя на счастье своих детей.

А людям на земле всё равно. Они живы, они свободны… Они рядом. И наконец есть на кого положиться, есть тот, кто принимает целиком и полностью — вместе, вместе, больше не один… И, Ками, как же это хорошо.

Конечно, не всё так светло и радужно, будут и трудности, и проблемы… Но всё это — не сейчас, не здесь. Сейчас всё хорошо. И потом — тоже, уж они постараются.