Сегодня

Пусто. Юджи подрывается мгновенно, судорожно шарит рукой по постели — совсем ещё тёплая, недавно был здесь. Где? Куда? Мечется взглядом по комнате: дверь заперта, окно закрыто, ванная?..

Шорох.

— Юджи.

Он оборачивается, следуя голосу. Свалившаяся со стула футболка, приоткрытая дверца шкафа, выглядывающий из-за неё Мегуми. Живой. Здоровый. С натянутой наполовину толстовкой — замёрз, вот и встал. Можно выдохнуть. Юджи и выдыхает, но взгляд не отводит. На всякий случай. Вдруг пропадёт, как сон.

Мегуми заканчивает очень быстро. Вот он сбрасывает с головы капюшон — а вот уже стоит рядом, уложив свою ладонь Юджи на голову. Осторожно ерошит волосы, гладит, стирая недавний ужас. Юджи выдыхает ещё раз, много спокойнее, чтобы качнуться вперёд, обвить Мегуми руками за пояс, притянуть поближе, как любимую подушку.

Мегуми тёплый. Прикосновения уверенные, но деликатные, ласковые. Мегуми умеет гладить правильно — Юджи довольно ворчит, уткнувшись носом в его живот. Ткань толстовки мягкая, приятная, но сейчас раздражает. Хочется больше тепла. Человеческого. Настоящего. Живого.

Мегуми проскальзывает свободной рукой под футболку и накрывает загривок Юджи. То ли крепче прижимает к себе, то ли греет. Это его безмолвное «извини». Юджи знает, Мегуми не хотел его пугать. И будить не хотел. Думал взять что-нибудь тёплое и вернуться в кровать. Юджи по-кошачьи трётся щекой о карман толстовки — успокойся, всё нормально — и поднимает взгляд.

— Сколько времени? — голос после сна слегка хрипит. Юджи это даже немного нравится: похоже на тигриное рычание. Совсем немного. Капельку.

— Пять. Рассвет.

А у Мегуми спросонья голос мягче. Да и сам он, когда сонный, весь мягкий и уютный. Пушистый-пушистый, как кот. Или призывная гончая. Юджи знает: Мегуми умеет спать вполглаза, вскидываться от каждого движения и распознавать любой шорох. Но здесь и сейчас он дома, в безопасности, и доверяет Юджи. Мегуми доверяет ему куда сильнее, чем кому бы-то и ни было (возможно, сильнее, чем стоит).

А Юджи приходит в голову идея, как сделать это утро немного позитивнее. Она ребяческая, глупая и откровенно нелепая. Ровно такая, какая нужна.

— Сегодня я проснулся потому, что рано солнце встало…

Мегуми выглядит откровенно непонимающим. Юджи давит смешинку (безуспешно — вместо того, чтобы вырваться изо рта, она поднимается к глазам и пляшет бесенятами) и продолжает, стараясь скопировать привычную рабочую невозмутимость Мегуми.

— Солнце, вернись в кровать. Без тебя холодно.

Это похоже на дурацкий подкат из сборника «самые клишированные пикап-фразы всех времён». Это, может быть, он и есть. И, может быть, Юджи надеется, что он сработает.

Мегуми высоко поднимает брови — Юджи запоздало вспоминает, что у него была куча времени в компании с Годжо-сенсеем, а значит, иммунитет ко всем шуточкам, — и фыркает. Громко так. Насмешливо. Оттягивает от себя Юджи. Аккуратно-аккуратно, но настойчиво. Сообщает:

— Кто рано встаёт, тому Ками счастья даёт.

И неуклюже мажет губами по щеке.

Это просто касание — лёгкое, нежное, краткое. Приятное. Оно такое первое, и Юджи тянет улыбаться и хочется научиться мурлыкать, потому что, ну, мурлыканье — высший показатель удовольствия и вообще круто. А ещё хочется коснуться Мегуми самому, потому что это ответ, понятный и чёткий. Потому что раньше такого не было.

Вместо этого он говорит:

— Пойдём на кухню? — потому что поцеловаться они ещё успеют, а накормить Мегуми надо бы прямо сейчас. Голод у него по утрам зверский, словно ест и за себя, и за всех своих шикигами разом и на весь день. Юджи, в общем-то, тоже ест много — сказывается наличие Сукуны в теле, — но с утренним аппетитом Мегуми ему не сравниться.

— А умываться?

Мегуми говорит с сомнением, явно борется с желанием схватить Юджи в охапку и утащить в царство еды. Наверно, напоминает себе, что взрослый и должен следовать распорядку… Или ещё что-то в этом духе.

— Потом, ещё успеем — отмахивается от слабых возражений Юджи, поднимаясь. Зацапывает Мегуми поудобнее в руки, чтобы точно никуда по дороге не делся, и ведёт на кухню. Кормиться.

***

Внизу, на общей кухне, ощутимо прохладнее. Опасно, открыто, опасно, колотит в висках. В тени что-то шуршит, булькает, движется — это Мегуми сложил печати, подзывая зверей на стражу. Тревожная сирена в голове стихает; Юджи выдыхает, улыбается благодарно и тянется к холодильнику. Яичница или омлет, вот в чём вопрос.

Мегуми за спиной тихо выбирает чай. Как-то так сложилось, что Юджи занимается едой, а Мегуми — напитками. Разделение обязанностей. Как в бою. У Мегуми чай вкуснее. Юджи лучше готовит. Все довольны.

Обычно к ним на кухне присоединялась Кугисаки, которая брала на себя сервировку и десерты. Но сейчас она спит. Можно было бы и разбудить — поесть не откажется, после упадёт спать обратно, — но Маки-семпай, у которой теперь живёт Кугисаки, подъёма не оценит. Тем более, что легли девочки наверняка далеко за полночь. Нет уж. Пусть спят.

Юджи мерно стучит ножом, нарезая помидоры.

«Теперь» — странное слово. Слово-стена. Всё, что до него — уже ничего не значит.

«Теперь» началось два месяца назад. Когда они вернулись со станции Шибуя живыми. К сожалению, не все. Не вернулся Нанами. Годжо-сенсей, «клетку» с которым успел забрать Гёто Сугуру. Многие, многие мирные.

Юджи правда не знает, почему его не казнили сразу по возвращению. Он не удержал Сукуну. Сукуна уничтожил людей. Но Юджи ещё жив. И конвоя поблизости не видать. Почему? Наверно, дело в Мегуми. А может, и в Сукуне. Юджи не очень помнит первый день «после»: то ли не в себе от травм, то ли просто всего было слишком. Кажется, Сукуна выбирался в тот день. Или нет. Мог ли он наговорить что-то? Мог, конечно.

Юджи предпочитает не думать об этом.

Когда они вернулись со станции Шибуя, как-то так вышло, что Маки-семпай забрала Кугисаки к себе в комнату. Кугисаки не протестовала. Кугисаки беспокоил шрам на лице в форме ладони. Шрам от руки Махито. Махито они изгнали, хоть с чем-то повезло. Без Нобары Юджи не справился бы. Она помогла. И теперь носит след. Маки-семпай обещала найти хорошего тату-мастера, чтобы скрыть шрам за красивым рисунком. Сказала — негоже шататься с отметинами от такого урода, как Махито. Недостойный противник. Кугисаки согласилась, и теперь они живут вместе, и вместе придумывают эскиз.

Панда перебрался в комнату к Инумаки-семпаю. Он и раньше частенько там ночевал, а теперь поселился совсем. Потому что в одиночку тяжело. В одиночку после Шибуи стало невозможно.

Наверно, взрослые шаманы «теперь» тоже собираются вместе.

Говорят, скоро к Инумаки и Панде подселится возвращающийся домой Оккоцу Юта. Юджи интересно: про Юту ему рассказывали много.

Самого Юджи бескомпромиссно утащил к себе Мегуми. Тогда — до первой ночи «после», когда они скрутились в единый клубок объятий на кровати, переживая застывший в крови страх, — он ещё был «Фушигуро», как Юджи — «Итадори». На утро все фамилии закончились. Остались имена.

Мегуми заставил Юджи отпустить вину. Вернее — изменить. Направить в тренировки. Направить в силу, с которой они отправятся за сенсеем. Мегуми тогда сказал, что всё это — его вина, потому что он призвал слишком сильного шикигами. Что если бы не это, Сукуна не использовал бы территорию. Что все эти люди остались бы живы. Что если Юджи хочет ненавидеть, пусть ненавидит его. Юджи не хотел. Юджи разбивающегося от двойной вины Мегуми собрал объятьями и пообещал, что дальше они будут сражаться только вместе. Потому что поодиночке — ерунда получается. Опасная.

Теперь только вместе.

Теперь они живут в комнате Мегуми. Там спокойнее: Мегуми в общежитии школы живёт дольше, его комната успела хорошо «пропитаться» его проклятой силой. Там безопасно. Теперь они спят вместе, на одной кровати. Так спокойнее — не мучают кошмары. И теплее. Готовят еду. Умываются. Тренируются. Патрулируют. Готовятся: скоро придёт время отплатить проклятиям и Гёто Сугуру и вернуть Годжо-сенсея обратно. И касаются, касаются, касаются — проверяя, что всё в порядке, успокаивая, подбадривая, защищая. Для Юджи теперь ходить, не ощущая ладони Мегуми, не чувствуя его проклятую силу, непривычно. Небезопасно. Когда Мегуми рядом, даже горячее присутствие Сукуны внутри притихает, словно проклятию наличие Мегуми тоже важно.

«Теперь» стало спасением. От себя. От безумия. От других.

«Теперь» — это «сегодня». Сегодня, в котором они живы. Сегодня, в котором у Юджи ненавязчиво отбирают сковородку, вручив вместо неё чай с жасмином, и аккуратно выкладывают омлет на тарелки.

— Юджи. Спасибо, — дыхание Мегуми щекочет затылок; Юджи фыркает, стряхивая мысли и щекотку. Замечает краем глаза: сковородка, тарелки, пара приборов, кружки и чайник — всё уже на столе. А руки Мегуми — у него, Юджи, на животе, в замок сцеплены. Крепко.

— Сначала есть, потом спасибо!

— Нет. Сначала спасибо, потом есть. И, — Юджи чувствует улыбку Мегуми кожей: тот легонько прижимается губами к шее, — Доброе утро.

— Доброе, Мегуми.

«Теперь» — это «сегодня». Сегодня, в котором у него есть Мегуми.