Амами следует за Шингуджи, тихо перебирая ногами, чтобы не растянуться во весь рост с громким гулом. Корекиё сам как будто боится оборачиваться и лишь сильнее стискивает запястье путешественника. Добравшись до прихожей, фольклорист смотрит на парня, который переводит дыхание, и сам пробует отдышаться.
Задорная музыка, пение Кокичи, почти переходящее в истерический смех с одышкой, тщетные мольбы одноклассников прекратить этот странный розыгрыш остаются в гостиной; в прихожей — только они одни и тишина. Рантаро мягко массирует себе шею и затылок, немного наклоняет голову к плечу; Корекиё стоит лицом к нему, но не смотрит в глаза, а сжимает свои костлявые пальцы, тихонько ими хрустя; они молчат, и тишина среди них как будто гнетущая.
— Где мы можем поговорить? — собравшись с силами, спрашивает Шингуджи и поднимает глаза на Рантаро.
— Можно взять куртки и пробраться на балкон, — Амами указывает на шкаф, а потом достаёт оттуда свою куртку и утеплённое пальто Шингуджи, похожее на шинель, и протягивает ему. — Что думаешь?
— Я только за. Только вот… — фольклорист, достав из рукава шарф, надевает его, а затем — и пальто. — Только вот насколько там сейчас холодно?
— Не особо, — путешественник набрасывает куртку на плечи и аккуратно поднимается по лестнице на второй этаж. — Если что — зайдём в дом или оденемся потеплее.
Корекиё ничего не находит, кроме как кивнуть в знак согласия и последовать за ним. Под ногами тихо скрипит деревянная лестница. Рукой каждый опирается о деревянные лакированные перила, поднимаясь вверх.
На лестнице сидит подросток и плачет, не издавая звуков, только дёргая плечами. Густые тёмные волосы закрывают его лицо, которое и без это было спрятано в холодных и мокрых от слёз ладонях. Корекиё то вздрагивал, то всхлипывал, то хлюпал носом, а затем зарывался носом между предплечьями, под которые он подставил свои колени.
— Он точно возненавидит меня, теперь он точно меня возненавидит, — нашёптывал он, дёргаясь от неровного дыхания. — И она… Зачем она так со мной? За что она так меня ненавидит?..
Свежий морозный воздух… Он немного режет ноздри, как будто выращивает внутри острые колючки. От такого холода в свете гирлянд пар кажется намного гуще, и он похож на небольшой туман. Снежные тучи ненадолго разошлись, и на небе с небольшим усердием можно найти некоторые созвездия. Само же небо теперь намного чернее и глубже, словно над головой отверзлась бездонная космическая бездна.
— Красиво как, — восхищённым шёпотом говорит Амами, натягивая на замерзающие кисти манжеты мешковатого свитера.
— И правда, — улыбается Шингуджи, — Момота бы точно оценил.
С балкона уже почти не слышно пение других одноклассников. Возможно, они решили сделать перерыв после выступления Кокичи, чтобы перекусить и промочить горло. И на улице тоже почти не слышно каких-либо шумов — только гудение автомобилей и шум колёс вдалеке слабо доносится до уха.
— Так, значит, — Рантаро решает нарушить тишину между ними, — ты всё же решил поговорить со мной?
— Да… — Корекиё смотрит на заснеженные перила балкона и опирается предплечьями о них. — Прости, что так долго обдумывал.
— Да ничего, всё в порядке, — улыбается Амами и мягко смотрит на Шингуджи. — Почему ты тогда отказал мне? И почему ты решил прекратить со мной общение после того случая?
Прошлый новый год они встречали дома у Анджи. Это было уже глубокой снежной ночью. Запах еды и напитков там постоянно перебивался запахами из её мастерской: красками, древесными опилками, горелым воском и ацетоном. Вряд ли это повлияло на то, что тогда было между ними.
Они стояли на кухне в полном одиночестве, пока остальных развлекала хозяйка праздника. Корекиё сидел за столом и с сонным видом потягивал горячий чай, и кипяток как-то странно колол кончик языка, а линзы очков запотевали от пара. Рантаро стоял у окна и потягивал травяную самокрутку из набора Анджи, которую художница достала неизвестно откуда. Его глаза были сосредоточены на морозном узоре на окнах, но иногда он смотрел и в сторону фольклориста.
— Киё… Т-то есть, Шингуджи-сан?
— Ах? — Корекиё как будто проснулся. — Что такое, Амами-сан?
Медленными шагами Рантаро приблизился к нему и, подтянув под свои ноги табуретку, сел с ним рядом, опираясь предплечьями о крышку стола.
— Я хотел бы тебе кое-что сказать сегодня… — Амами краснел и попытался прочистить горло кашлем. — Я очень давно знаю тебя, и я… Кажется, ты мне очень нравишься, Ш-Шингуджи-сан…
Фольклорист немного напрягся.
— Не в дружеском плане, я имею в виду. Я имею в виду, что…
Путешественник прервался и посмотрел на собеседника: он выглядел очень напряжённо и взволновано, хотя старался не подавать вид.
— Я люблю тебя… Киё, — ладони Рантаро жутко вспотели, и он с трудом пытался их вытереть друг о друга.
Корекиё молчал, сжимая кружку с чаем в руках.
— Прости за такое внезапное признание, просто я давно знаю тебя и то, что ты был влюблён в меня… Сам знаешь, от кого. И я почувствовал, что ты правда очень нравишься мне и, кажется, я влюбился в тебя…
— Т-Та… Кхм, Амами-сан, — Корекиё прикрывает рот ладонью и смотрит куда-то в пустоту. — Прости меня, но я не могу принять твои чувства. Мне жаль…
— Я струсил, — Шингуджи крепко вцепляется в свои локти пальцами.
— «Струсил»? — удивлённо смотрит Амами.
— Сестра хотела завоевать уважение наших одноклассников, поэтому выставляла себя в лучшем свете и унижала меня. А когда узнала, что я в тебя влюбился, она решила поднять меня насмех. А потом появился ты и признался мне в чувствах.
— И ты подумал, что…
— Что ты просто издеваешься надо мной! — Корекиё сглатывает подступивший острый комок в горле и почти кричит. — Ты был в ладах с моей сестрой, я даже думал, что она увела тебя и предложила тебе поиздеваться надо мной напоследок…
kos-mart.ru
— Но ведь, — Рантаро аккуратно тянется рукой к спине длинноволосого, — твоей сестры с того момента уже год как не было. Она умерла два года назад, Шингуджи-сан.
— И до сих пор преследует меня… — его крик меняется дрожащим шёпотом. — Она ни на миг не отпускает меня, она постоянно рядом, я постоянно слышу её голос…
Амами придвигается к нему и кладёт руку на спину, гладит его и даже прижимает к себе. Шингуджи не сопротивляется.
— Я всё это время любил тебя, Амами-сан. Просто я…
— Тебя никто не будет любить! Ты этого не заслужил!
— Я… — Корекиё тянется рукой к голове и крепко сжимает свои волосы у корней, впиваясь ногтями в кожу почти до крови.
— Ты никогда не был хорош для Таро, так почему ты притворяешься хорошеньким, когда ты просто неблагодарная сволочь?! Ты чёртов эгоист, Корекиё!
— Таро…
— Киё, ты чего?! — Рантаро хватает его за запястья и отводит обе кисти от головы.
— Я делаю для тебя только лучше, а ты и «спасибо» сказать не хочешь! Ты сдохнешь в одиночестве точно так же, как сдохну я! Почувствуй на своей шкуре, каково это, ублюдок ты неблагодарный!
— Я никогда не буду достоин любви, Таро, — руки Корекиё дёргаются в сжатых кистях Амами, и сам он весь вздрагивает. — Я не заслужил тебя!
— Тебе и не нужно заслуживать, — Рантаро прижимает голову Шингуджи к своему плечу и, поглаживая вдоль спины, чувствует, как он дрожит и дёргается от прерывистого дыхания. — Я люблю тебя потому, что ты — это ты.
— Н-но…
— Твоя сестра ошибалась и в итоге сделала так, чтобы ты так думал, — путешественник тянется к голове фольклориста и гладит его вдоль шелковистых волос.
— Я делал всё, чтобы тебе понравиться. Мне казалось, тебе нравится она, — Корекиё крепко обхватывает Рантаро, сжимая его куртку в кулак. — Я отрастил волосы, начал увлекаться тем, чтобы быть, как она ещё очень давно, задолго до того, как ей огласили отсчёт её дней. Я никогда не был достоин тебя, но всё равно пытался её копировать, чтобы ты полюбил. Я никогда бы не стал достаточно хорошим…
— Так ты всегда мне нравился таким, каков ты есть. Ты всегда был каким-то другим и резко выделялся из толпы. И, знаешь? — Амами берёт Шингуджи за плечи и приподнимает его, чтобы последний посмотрел ему в глаза. — В тебе было что-то такое странное и необычное, какой-то — знаешь? — особый шарм и загадочность. И тебе не нужно заслуживать мою любовь и вообще чью-либо любовь, Киё!
Корекиё, весь красный от мороза и опухший от слёз, дрожит и с трудом дышит, пробует восстановить дыхание глубокими вдохами и выдохами.
— И даже несмотря на отказ, ты… всё это время…
— Я тоже продолжал тебя любить, — Рантаро снова улыбается как-то мягко и снисходительно, — но я бы понял твоё решение, если бы ты правда разлюбил меня, и не настаивал бы.
— Спасибо, Таро, — руками Корекиё снова впивается в куртку парня, сжимая его в своих крепких объятьях. — Прости, что я тогда отказал тебе…
— Не извиняйся, — Амами обнимает его в ответ, заботливо похлопывает по лопаткам. — Главное, что мы смогли поговорить сейчас.
Внезапно оба чувствуют дрожь — но не от слёз и тяжёлого дыхания: кажется, только сейчас оба начинают ощущать холод зимы. Они поднимают головы и смотрят друг на друга — Рантаро, вытерев и свои слёзы в уголках глаз, со смехом обнимает Корекиё вновь, и сам Корекиё, хлюпая носом, дрожит и смеётся вместе с ним.
— Я, чёрт возьми, люблю тебя, Киё.
— Как и я тебя, Таро…
Где-то в городе уже слышатся первые салюты — в воздух взмывают фейерверки, взрываются, окрашивают небо всеми цветами. Хлопков становится больше — кажется, новый год всё ближе и ближе. Заворожённые огненными цветами, путешественник и фольклорист с придыханием и в объятьях смотрят в сверкающую всеми цветами космическую бездну.
Вр-р, вр-р.
— Хм? — Корекиё достаёт телефон из кармана и смотрит в сообщения.
— Что там? — с любопытством Рантаро заглядывает в экран.
>spidermaid: Я так понимаю, вы вышли поговорить?
— Передай ей привет, — хихикает Амами.
>Idzanagi-fr: Да, Амами-сан просил передать тебе привет. До нас уже дошла очередь на караоке?
>spidermaid: Ага. Ему тоже привет!
>spidermaid: Вы возвращаться планируете?
— Что думаешь? — Корекиё показывает Рантаро последнее сообщение. — Будем возвращаться?
— А ты хочешь? — заигрывающе отвечает Амами.
— Не очень, если честно, — Шингуджи снова переводит взгляд на экран и кликает на строку, чтобы он не погас.
— Как насчёт ма-аленькой авантюры? — повесив руку на плечо длинноволосого и загадочно улыбаясь, Рантаро большим пальцем указывает в сторону улицы.
— Ты хочешь удрать с праздника? — фольклорист поднимает брови с чем-то между удивлением и дежавю.
— Я хочу удрать с праздника, — подтверждает путешественник и тычет указательным пальцем в грудь Корекиё, — вместе с тобой!
— Хм, — задумчиво отвечает он.
>Idzanagi-fr: Он предложил уйти с праздника. Не думаю, что Акамацу-сан и Сайхара-сан нас простят за это.
>spidermaid: Они, кстати, тоже заметили вашу пропажу. Я предупредила, что вы отошли в магазин.
Корекиё чувствует, что Рантаро отходит от него и зажигает сигарету. В нос, помимо морозного воздуха, попадает запах ментола. Длинноволосый потирает край чехла телефона, прикрывая глаза и хихикая про себя.
>Idzanagi-fr: Я могу потом написать Акамацу-сан по поводу причин нашего исчезновения. Скажешь остальным, почему мы пропали?
>spidermaid: Значит, всё у вас прошло даже лучше, чем хорошо? Замечательно.
>spidermaid: Я скажу, что Амами-сан ушёл праздновать к сёстрам, а ты ушёл на прогулку по городу?
>Idzanagi-fr: Отлично!
>Idzanagi-fr: Спасибо тебе, Тоджо-сан. Я навечно твой должник.
>spidermaid: Да не за что. Главное, что у вас всё хорошо!
— Куда мы пойдём, кстати? — интересуется Корекиё, убирая телефон в карман.
— К тебе! — Рантаро игриво наклоняет голову набок, оборачиваясь к нему. — Я как раз написал сёстрам, что я планирую остаться с ночёвкой.
Шингуджи, покачиваясь под загадочную мелодию, опирается на перила и вдыхает запах ментола:
— Не то, чтобы у меня там достаточно убрано, но я не против, — и выдыхает пар, попытавшись сделать из него кольца.
— Тогда пойдём? — Рантаро тушит сигарету о снег на перилах и направляется к выходу с балкона. — Прокрадёмся и сбежим отсюда!
— Я согласен, — смеётся Корекиё и следует за ним.
Они успешно прокрадываются в прихожую, обуваются и тихо, почти не издавая звуков, уходят из дома Каеде. Их побег замечают только Шуичи и Кируми, которая загадочно улыбается вслед двум новоиспечённым влюблённым.
Салюты взрываются всё чаще, и от них, и от снега становится почти так же светло, как и днём. В воде отражаются яркие искры с неба. Радостные крики детей, шум других людей становится громче при приближении к городу. И всё вокруг становится светлее и светлее.
Рантаро крепко сжимает руку Корекиё, заглядывая немного из-под низу в его золотые глаза, в которых отражается весь сияющий город. Шингуджи видит точно то же самое в глазах Амами, и его щёки всё сильнее покрываются морозным и не совсем румянцем. Под разговоры о традициях и новогодних обрядах, об изобретении салютов и возникновении новых песен они направляются в дом фольклориста, чтобы уединиться.
Они уверены, что теперь больше никто не сможет им помешать.