Это происходит неожиданно. И тщательно подавляемая печаль выходит на свет.
Лио видит огонь. Яркий, жгучий… Живой. Пламя льнёт к рукам, урчит сполохами, лижет искрами щёки. Ластится. Радуется. Его пламя. Его Промар.
Лио к нему тянется. Замирает на секунду, тронув мятный огонёк, прислушивается: нежно шелестит пламя, в такт ему сердце бьётся. И смело ловит пламенные языки, прижимает к себе, словно обнимая. Тепло.
Промар потрескивает, мурлычет, как кот. Неожиданно ласковый. Неожиданно тихий. Скучал? Лио тоже скучал, поэтому гладит живой огонь, совершенно не задумываясь о правильности и истинности происходящего. Есть он. Есть пламя, которое как-то нашло его. А сомнений нет, сомнения сейчас не нужны.
Это сон, точно сон. Промары ведь ушли. Но… Даже если сон. Такой настоящий. Он ведь не повредит.
И Лио смело жмётся к нужному пламени ближе, делясь новостями.
С огнём время грёз плавится быстрее. Вот они греются друг о друга — а вот Лио открывает глаза в реальности, проснувшись от писка будильника. Пятого будильника. Странно. Обычно просыпается с первого сигнала.
Никакого огня внутри нет. Действительно, просто сон…
Слишком реальный.
Лио умывается, сбивает ледяной водой фантомный жар пламени. Долго смотрит в зеркало: ни следа искр, ни отблесков огня в глазах. Под рёбрами — там, где пылало ярче всего — уже успевшее стать привычным ощущение пустоты. Всё нормально. Как и должно быть у обычного человека. Всё в порядке?
Лио предпочитает об этом не думать. Ему некогда: нужно поесть и бегом в штаб пожарных. На работу.
Бесконечная занятость — лучшее средство от надоедливых мыслей.
У него даже получается. Разрушений в городе много, свободных рук мало, компетентных людей ещё меньше, и Лио до вечера надёжно погребён под кучей завалов, которые нужно разгрести. Никаких размышлений, никаких странностей и непонятных снов — работа, работа и ещё раз работа. И шуточки Гало под боком.
Лио, честно сказать, так и не понял, как оказался в числе «Пламенных спасателей». Зато с причиной всё было просто: причину звали Гало Тимос, который на буксире притащил Фотиа к своим товарищам и неведомыми путями ухитрился уговорить местного босса Игниса принять Лио и его товарищей в ряды доблестных пожарных. Как ему это удалось — Лио не понял. Но протестовать не стал, взял форму и обязательные к изучению материалы, заучил, сдал нормативы и уже больше месяца помогал в «раскопках» Промеполиса.
Гало всё это время был рядом. В редкие свободные минуты оттаскивал Лио от конспектов к еде, закидывал в своего робота и учил им управлять. Рассказывал всякие истории, байки, полезные мелочи. Шутил (Лио одно время казалось, что от обилия огненных каламбуров он сейчас загорится и взорвётся), иногда бесил, опекал.
В общем, Гало упорно присутствовал в жизни Лио. И как-то незаметно стал постоянным напарником в работе. И хорошим товарищем. На удивление, очень чутким.
Вот и сейчас…
— Эй, Лио, чего потух?
Глупо было думать, что Гало не заметит особенной погруженности Лио в работу. Нет, Фотиа всегда работал на совесть, но сегодня как-то уж очень увлёкся. Каменюки растаскивал с остервенением вместо обычной старательности.
— Топливо кончилось, что ли? Так давай сегодня в пиццерию зайдём, пиццы съешь — сразу воспылаешь!
Неисправим.
— Сон увидел.
— А раньше не видел? — озадаченно уточняет Гало, лохматя и так встрёпанные волосы, — Или кошмар?
Лио отрицательно качает головой:
— Просто странный. Огонь приснился.
— Скучаешь?
Гало подбирается поближе, пристально на Лио смотрит, готовый в любой момент хватать и тушить. Словно Лио дурак какой-то, способный в любой пожар сигануть и с концами. Почти обидно.
— Конечно, — он скрещивает руки на груди, — он ведь был частью меня. — «мной».
— Это как грусть по отсутствующей ноге или руке. Знаешь, что ничего не поделать, но перестать не можешь. — «только конечности можно заменить протезом, а кусок души на что поменять».
— Это пройдёт. — «не думаю».
Гало его по догоревшим углям сердца читает:
— Не хотелось просыпаться?
И Лио внезапно тупит глаза в землю, как пойманный за сигаретой подросток. На секунду, не больше — и смотрит снова на Гало уверенно и спокойно, но тому хватает.
— Не хотелось. — кивает сам себе Гало.
Правда. Не хотелось. Во сне хорошо. Во сне огонь свой, родной, оберегающий. А в мире теперь жжёт, злится, кусается. Во сне тепло — в реальности под сердцем пустота, в сердце пустота, вместо цели пустота. Лио был бы рад даже льду, отвратительному, колючему льду, если бы он заменил собой равнодушную пустошь. Даже холод лучше, чем это.
Но ни огня, ни льда. Ничего у Лио нет.
Лио молчит. К чему слова? Ими это пустое, равнодушное, тянущее в груди не объяснить. Да если бы он и попробовал: неужели Гало бы понял? Он ведь… Нормальный. Всегда был. А нормальные не скучают по пламени. Нормальные пламя тушат. Опасаются.
Может ли Гало понять?
Наверное, Мэйс и Гера поняли бы. Но Лио им не расскажет: только-только успокоились, нашли, вроде как, занятия себе по душе, нельзя тревожить. Сам справится. Пустяки же. Просто сон.
Гало его молчание воспринимает по-своему:
— Мёрзнешь? — и накидывает Лио на плечи свою куртку, улыбается. — Ничего, согреешься! У меня ещё никто не замерзал! Попросим Люсию: она быстренько какую-нибудь грелку сконструирует, и никакой огонь больше сниться не будет.
Лио только вздыхает. Про себя. И передаёт куртку обратно владельцу; ему и в одной после работы тепло.
— Спасибо. Не холодно.
Может ли Гало понять…
— А чего тогда?
Может ли Гало… Не так. Может ли Лио объяснить?
Молчание ничего не даст. Выразить всё словами получится едва ли, но… Попытка ведь не сделает хуже, правда? Должен ли он попробовать?
— Лио? Эй, Лио, вернись обратно! Гало вызывает Лио!
Перед лицом мелькает чужая ладонь. Глаза слегка печёт: Лио встряхивается, с удивлением понимая, что слишком сильно задумался — не моргал даже.
Гало стоит прямо перед ним. Смотрит так… Обеспокоенно.
— Не холодно, — тихо повторяет Лио, — Пусто.
Гало молчит. Лио бы тоже помолчал, но ему сейчас нельзя. И Лио говорит: коротко, торопливо, рубленными фразами, пытаясь в одиночных искрах уместить песню степных пожаров.
— Пусто. Как то озеро: ни льда, ни огня. Ничего нет, понимаешь? Был огонь. Звал. Помогал. Был со мной. Он ушёл, а я остался. И пустота… Мы вместе горели. А теперь не могу. Нечем гореть? Нечему гореть? Некому гореть? Пусто.
Гало молчит. Гало не понимает — Лио не может объяснить. Глупо.
Не стоило начинать это, наверно. Но Лио ещё пытается.
— Он пришёл в сон. Стало так легко. Спокойно. Привычно? Да, привычно. Хорошо. Как будто всё восстановилось. Пазл собрался. А потом… Опять. Детали есть, но в цельную картину не собрать. Понимаешь?
Гало молчит, смотрит куда-то сквозь Лио, как через прозрачную плёнку дождя. И Лио молчит. Потому что сказать больше нечего. Потому что иначе не скажешь.
В голове заевшей пластинкой крутится такое далёкое, почти из другой вселенной: «А ничего я не понимаю. Я только знаю: если что-то горит, надо тушить». Лио почти кажется, что он слышит это в реальности снова — наверно, всё-таки кажется, потому что…
«Не понимаю, не понимаю, не понимаю, — бьётся волнами, — Надо тушить, надо тушить, надо тушить».
Тушить сейчас нечего. Нельзя потушить то, что не горит.
Горит… Полыхает. Жаждет, рвётся. Гложет остовы зданий, дремлет в радужке глаз, мажет небо закатными красками. Горит — танцует с тенями, шепчет треском искр, просит, просит спеть с ним, просит отдаться совершенно. Феникс, дракон, саламандра — кто хочешь, как хочешь, расти пылающие цветы, меняй форму. Горит. Принадлежит и заставляет принадлежать, делит и объединяет: дрожащий огонёк на ладони — ревущий пламенный шторм, одиночество — общность, падение и полёт.
Горит. Горит ярче, пылает страстно, живыми лучами льётся по венам. Горит — ещё немного, ещё час до заката, ещё полминуты до нового рождения. Горит — значит, живой.
— Понимаю. — рвёт карусель образов в его голове Гало. Серьёзный, притихший — куда только вся безбашенность ушла.
— Временная штука, но мерзкая. — «я чувствовал это же».
— Вдохновение в сердце гаснет. — «я сам почти погас».
— Нужно любимое дело, которым ты будешь гореть! — «помогает, но одним делом не справишься: нужны ещё и люди, те, кто поможет пылать и остудит жар, если слишком увлечёшься».
— Вот увидишь, мы найдём что-нибудь!
Гало сияет. Как тогда. Когда мир спасали. Лио смотрит, смотрит неотрывно, широко-широко распахнув глаза. У Гало на радужке пляшут такие знакомые искры. Знакомые — и в тоже время другие, не промаров огонь, Галово собственное пламя.
Гало горит. Лио смотрит — и верит.
— С тобой ведь я, Гало Тимос, самый пламенный пожарный! — Гало вскидывает кулак вверх, и Лио едва успевает отшатнуться в сторону, чтобы не получить фирменный пожарный апперкот. Спотыкается о какой-то очень не вовремя появившийся камень и едва не падает; едва — потому что, во-первых, Гало хватает его за руки, во-вторых, Лио удаётся и самому равновесие более-менее выправить.
— Самый пламенный дурак ты, Гало, — ворчит он полурастерянно-полушутливо, — Смотри, куда шланги свои тянешь.
И пока Гало не натворил чего опять, а сам он не наговорил всякого, Лио спешно, но искренне добавляет:
— Я тебе верю. — и выворачивается из рук, становясь рядом.
Правда, некая природная вредность заставляет ещё сказать:
— Хотя, кажется, кое-кто говорил мне, что огонь никогда больше не зажжёт… — а чего, он шуточки Тимоса весь день терпел. Надо и ответочку отправить.
— Лио!
Прибывшим поинтересоваться, где там товарищи пропадают и заказывать ли на них пиццу, Рэми и Люсии открывается чудесная картина: сверхвозмущённый (притворно) Гало бегает за улепётывающим от него с пакостным хихиканьем Лио.