Назначенный день всё ближе.

   Корекиё ждёт его с нетерпением — и с некоторым ужасом.

   Что, если всё пойдёт не так? Что делать в случае, если после этой попытки он не сможет вернуть зрение вообще?

   Из-за тревожных мыслей даже под сакэ младший Шингуджи не может спать — он выпил всего пару рюмок, но они не помогали.

   Заняться другими делами? Это тоже не помогает: ростки тревоги всё равно болезненно прорастают сквозь землю, которую накидывает Корекиё, занимая свою голову другими мыслями.

   Остаётся лишь ждать — ждать, пока настанет день операции.

   Но она состоится уже завтра. И потому тревога Корекиё только растёт.

   — Нээ-сан, ты не видела мои документы?

   — А куда ты их клал в последний раз?

   — Вроде, куда-то на рабочий стол… Но не помню, на какую полку.

   Брат с сестрой вместе ищут документы, перерыв всю спальню. Закончив с поисками, Миядера продолжает помогать Корекиё со сборами: находит чистую одежду, складывает её в отдельное доступное место.

   — Я всё никак не могла спросить, — интересуется она, — а на какие деньги ты делаешь операцию?

   — Я разве не говорил? — отвечает он, пакуя вещи в сумку. — Это остатки с компенсации от той компании, которая проводила Данганронпу. Плюс, я ещё накопил на подработках немного…

   Миядера хлопает его по плечу. Всё же она рада, что её брат такой самостоятельный — и всё так же её пробирал стыд за то, что она его оставила. Но Корекиё как будто и не злится: кажется, он простил её, либо сосредоточен на совершенно других вещах.

   На подготовку к завтрашнему дню уходит довольно много времени. Он просит сестру проверить заметки — операция назначена на утро, и потому надо прийти заранее.

   — Не волнуешься?

   — Совсем немного, — Корекиё решает не признаваться: уж сестру он беспокоить не хочет, и так попросил у неё слишком много. — Не переживай, лучше отдохни.

   Она оставляет его, прекращая расспросы, и занимается своими делами. Позже, ближе к полуночи, она ложится спать.

   Корекиё же не может уснуть.

   Эти мысли не покидают его. Ему в любом случае придётся пробыть в больнице до Нового года — потому что травма глаз слишком серьёзная.

   В комнате проветрено, свежий морозный воздух приятно наполняет спальню, постельное бельё тоже мягко касается бархатной кожи. Усталость, сытость тоже на месте — его должно валить с ног. Но страх провала операции — он гнетёт Корекиё, заставляя ворочаться в постели и сворачиваться в клубок.

   Даже написать Рантаро он не может — у Амами всегда находились слова для успокоения и утешения. Он всегда помогал ему в особо волнительные моменты, когда родители или сестра отказывались. И написать не может скорее по техническим причинам: Корекиё не хочет будить Миядеру, чтобы записать голосовое сообщение.

   Но тут он слышит звонок.

   — Хей, Шингуджи-кун? — это голос Рантаро — и очень вовремя. — Спишь?

   — Нет-нет, — Шингуджи протирает глаза и полусонно мурчит в ответ. — М-м-м, Амами-сан, как ты? Как прошёл твой день?

   — Всё хорошо, я сегодня досдал все свои долги по учёбе!

   — К-к-к, поздравляю?

   — Спасибо тебе, Шингуджи-кун! — из трубки слышится мягкий искренний смех. — А, прости, я тебе по другому поводу звонил.

   — По какому же? — удивляется Корекиё, повернувшись на бок к стене.

   — Ты сам как? Волнуешься? — от этих вопросов Шингуджи сжимается в клубок и навостряет слух так, будто хочет услышать эти слова снова. — Шингуджи-кун? Ты тут?

   — Да, прошу прощения… Я в порядке, правда.

   Корекиё молчит, невольно давая Рантаро проанализировать свои слова и свой голос: попытка преуменьшить волнение, которое он испытывает, однозначно провалилась.

   — Ты не в порядке, — замечает Амами. — Расскажи, что такое? Всё же волнуешься?

   — Совсем немного. Совсем немного, тебе не стоит беспокоиться. Прошу, Амами-сан…

   — Хей, Шингуджи-кун.

   Голос Рантаро звучит так заботливо, но уверенно, что Корекиё тут же замолкает и внимательно слушает его:

   — Я сейчас, к сожалению, не рядом. Будь у меня возможность, я бы тут же пришёл к тебе, купил бы тебе кучу снеков и укутал бы тебя в плед, как в кокон. Как в детстве, помнишь?

   — Да, помню…

   — И сидел бы так с тобой, пока тебе не станет легче. Слушай, я тоже надеюсь, что операция пройдёт успешно — и я уверен, что так всё и будет. Но даже если операция провалится, и зрение не удастся вернуть — я не оставлю тебя. Я готов помогать тебе хоть всю жизнь!

   — Амами-сан…

   — Но я говорю тебе: всё пройдёт как по маслу! И ты снова увидишь этот мир и все его краски. Обещаю тебе!

   — Амами-сан, послушай, — перебивает его Корекиё. — Ты говоришь — готов помогать всю жизнь?.. Но как же твоя будущая семья? Как никак, пройдёт лет пять, ты наверняка найдёшь девушку, вы поженитесь…

   В ответ на это Шингуджи слышит только напряжённое дыхание. Сказал ли те слова Рантаро в порывах желания подбодрить его или он правда был готов остаться с ним на всю жизнь — юноша не может понять. Но затем он слышит его ответ:

   — Шингуджи-кун, ты можешь подождать до Нового года? Я отвечу тебе тогда, хорошо? — голос Рантаро дрожит от волнения, словно не ожидал этих вопросов, но затем он выравнивает тон, делает глубокий выдох и говорит спокойнее: — А пока — ни о чём не думай и отдыхай, ладно?

   — По крайней мере, — тихо хихикает Корекиё, — мои мысли на ночь теперь будут занимать не только операция, но и твои слова.

   — Просто знай, что всё будет хорошо, — мягко и немного смеясь отвечает Амами. — Я в любом случае поддержу тебя. Хорошо?

   — Хорошо.

   В разговор вливается пауза — они вдвоём, сказав всё, что было у них на уме, молчат. Лишь с улицы слышится ветер, взрывающий клоки едва упавшего снега и раздувающий его по асфальту и в воздухе.

   — Амами-сан?..

   — Да?

   — Спасибо, что позвонил, — тихо шепчет Корекиё, приложив руку ко рту — его благодарность обращена только к одному человеку. Самому близкому человеку.

   — Не за что, — ласковым шёпотом ему отвечает Рантаро. — Береги себя. Всё будет хорошо. Спокойной ночи, Шингуджи-кун!

   — И тебе спокойной ночи… Амами-кун.

   Корекиё кладёт трубку под подушку и ложится на свою ладонь. Поджав колени под себя, он укутывает себя тяжёлым одеялом и, согревшись под ним, постепенно погружается в сон. Конечности немеют от кончиков пальцев до основания, веки невольно опускаются, и, как только Шингуджи окончательно закрывает глаза, засыпает.

   В голове мысли будто шепчутся с ним — Рантаро не забыл его, Рантаро позвонил ему. Он будто почувствовал, как ему страшно, и он не оставил его.

   И где-то в глубине души Корекиё надеется, что Рантаро правда любит его.

***

   Проснувшись по будильнику, Корекиё тут же собирается в больницу.

   В сумке — его вещи на ближайшую неделю, все необходимые документы, деньги на операцию. Со стула он берёт одежду, приготовленную ему для визита в госпиталь, и одевается.

   Быстрый завтрак, почти на бегу. Беглое прощание с сестрой и пожелания удачи.

   Взяв трость, Шингуджи легко настукивает себе дорогу сквозь налетевший за ночь снег.

   Повсюду играют новогодние песни: они появились ещё в начале декабря, но сегодня Сочельник. Не то, чтобы в семье Шингуджи, как и в любой японской семье, широко отмечают Рождество — большинство всё же ждёт конец уходящего года — но праздничное настроение витает в воздухе вместе с мушками-снежинками.

   Спустя несколько остановок в метро и около получаса толкучки, Корекиё выбирается из подземных переходов к больнице. Назначенное время всё ближе, и он прибавляет шаг, иногда невольно спотыкаясь.

   В госпитале, заселив выделенную ему одиночную палату, он снимает с себя зимнее пальто в виде шинели и, попросив медсестру о помощи, Корекиё направляется в нужный кабинет, где будет проходить операция. Он стучит в дверь, ожидая ответ.

   Со стороны может показаться, что Шингуджи вполне спокоен — однако его сердце бьётся так быстро и сильно, что каждый удар отдаётся болью в висках. Юноша пытается уровнять дыхание.

   И дверь открывается перед ним…

***

   Операция прошла успешно.

   За оставшуюся неделю, на которую Корекиё положили в больницу, проходит различные процедуры, способствующие восстановлению зрения. Сам же он пока не пробует посмотреть на мир вылеченными глазами.

   Но он не проводит это время в одиночестве: Миядера посещает его, приносит фрукты и сладости, обсуждает с ним новости и процедуры.

   Особенно хорошо Корекиё чувствует себя с Рантаро: он не только не забывает посещать его и приносить гостинцы, но и каждую свободную минуту проводит с ним. Незатейливые разговоры о планах на будущий праздник и на грядущий год скрашивают одиночество, и от них у Шингуджи сердце и лёгкие заполняются теплом, а голова ходит кругом, словно наполненная сладко-пьяным туманом.

   Но каждую ночь, ложась на больничную койку, Корекиё не может не думать о том, что слышал на поминках.

   — Неужели… Неужели Рантаро правда до сих пор меня любит?..

   И эта мысль лишает его сна.

   — Но… Люблю ли я его? — он кладёт руки на своё сердце, слушая биение сердца. — Мне так тепло и хорошо с ним… Быть может, я правда…

   Сегодня канун Нового года.

   Неделю назад Корекиё сообщили, что его выпишут уже сегодня, и после того, как результаты операции и процедур проверяют ещё раз, его отправляют на ресепшен. Миядера помогает ему подписать нужные документы.

   — Почему ты не снимаешь повязку? — интересуется она, осматривая лицо брата: несмотря на то, что зрение ему восстановили, он не решается снять повязку.

   — Я хочу сделать себе небольшой подарок, нээ-сан, — Корекиё касается полоски ткани, закрывающего его глаза. — Начать новый год вместе с восстановленным зрением, устроить небольшое гадание: первое, что я увижу в новом году, всегда будет со мной.

   — Вот как, — усмехается она. — Но как ты будешь добираться до дома?

   — Как добирался все эти полгода, — отвечает он, немного помахав тростью. — Не волнуйся, я доберусь до дома.

   — Точно?

   — Точно.

   — Но я всё же провожу тебя, — сестра хватает брата под руку.

   Вызвав такси, Миядера добирается с Корекиё до дома.

   В самом же доме витают сладкие ароматы: пахнет хвоей от украшений из бамбука и сосновых ветвей, пахнет свежими фруктами и моти. Чуть слабее чувствуются запахи готовых морепродуктов, рыбы и собы.

   — Я подумала, что ты не захочешь отмечать Новый год на голодный желудок, поэтому приготовила всего понемногу.

   — И ты поедешь к подругам?

   — Да, мне, в принципе, уже можно ехать на корпоратив. Только кофе выпью и поеду, — Миядера включает кофемашину и готовит себе напиток. — Ты будешь?

   — Не откажусь, — мурчит Корекиё, садясь за столик на кухне, чтобы составить сестре компанию.

   Они вместе выпивают по чашке кофе, и Шингуджи неспешно разговаривают о работе Миядеры — на следующий год, несмотря на то, что повышение уже у неё в руках, она всё равно хочет загадать себе успехи в карьере, чтобы стать секретаршей. Офисная работа давит из неё все соки, но она направляет все свои силы. Возможно, именно потому, что её силы регулярно находятся на нуле, она часто срывалась на Корекиё — по крайней мере, именно этим и он, и сама сестра оправдывают их ссоры.

   Потом Миядера собирается, одевается более празднично, как предполагает юноша, и Корекиё провожает её:

   — Приятного вечера, нээ-сан, — и медленно закрывает дверь.

   — И тебе приятного вечера, Корекиё! Я приеду ближе к утру, повеселись хорошенько!

   Остаётся ждать вечер. Как и всегда зимой, сумерки наступают уже в пять часов, и, когда комната наполняется темнотой, Корекиё включает свет.

   Конечно, он может снять повязку хоть сейчас — хочется сделать ожидание более комфортным: посмотреть телевизор, послушать музыку, приготовить что-нибудь ещё из вкусненького.

   Но он, касаясь кончиками пальцев тканевой повязки, не решается её снять — когда юноша ещё лежал в больнице, он дал обещание Рантаро. И то гадание, о котором он рассказал Миядере, и является этим обещанием.

   А снаружи весь вечер снаружи слышны удары колоколов. Они слышны ещё с утра — это из каждого буддистского храма доносится звон.

   Один удар — одно избавление от земных страстей.

   Все сто восемь ударов в колокол прозвучат до часа ночи.

   Каждый из них, летя над шумом города и автомобилей, над человечьими толками и морозным воздухом, нежным и словно очистительным эхом опадает в каждом переулке, в каждом страдающем сердце.

   С каждым ударом в колокол Корекиё кажется, что и его исстрадавшееся сердце становится всё чище и невесомее — словно этот мотор для перегона крови хочет вырваться из груди, вознестись над человеческими муравейниками и раствориться в заполненной звёздами небесной бездне. У юноши спирает дыхание — как будто морозный воздух проникает в его лёгкие, и сам он не чувствует, как всё его тело замирает, как в некоем трансе.

   Из невольной медитации юношу выбивает рингтон телефона.

   — Алло?

   — Шингуджи-кун!

   — Амами-сан? — Корекиё так радуется, словно только этот звонок и ждал. — Как ты?

   — Всё хорошо! Можно к тебе?

   — А вы разве не готовитесь к Новому году?

   — Готовимся, но я вчера поговорил с мамой, и она разрешила отпраздновать с тобой.

   — Погоди-погоди, — перебивает его Корекиё, — о чём вы?..

   — Ты откроешь? — Амами, перебив его, стучится во входную дверь, и Шингуджи тут же встаёт, чтобы открыть ему.

   Как только распахивается дверь, Рантаро кидается с объятьями на Корекиё. С улицы на него веет лёгким и приятным морозцем, который быстро пробегается по коже. И хоть снаружи действительно холодно, да и сам Амами холодный, как снеговик, но почему-то от объятий Шингуджи внутри становится теплее.

   — Ты как, Амами-сан? — Корекиё наощупь направляется на кухню. — Не голоден?

   — Совсем немного, не откажусь от чашечки чая, — Рантаро вешает свою куртку на крючок в прихожей. — Попьёшь со мной?

   — Я не думаю, что я голоден… — но тут же юношу выдаёт довольно громкое урчание в животе.

   В ответ на это Шингуджи слышит лишь смех и лёгкое толкание в спину — Амами направляет его на кухню:

   — Да давай попьём вместе! Тем более, Новый год уже через час!

   — Через час? — удивлённо оборачивается Корекиё, ставя чайник на плиту.

   — Ага! А ты как думал?

   — Мне казалось, сейчас только часов восемь вечера…

   Рантаро и Корекиё вместе едят подслащенные бобы и собу, пьют некрепкий чай и ждут, когда настанет полночь. За это время матушка Амами несколько раз звонит своему сынку, допрашивая его о том, как он проводит время.

   Из телевизора доносятся мелодии тематического концерта. На улице во дворах по всей стране семьи выпускают фейерверки, и хлопки отлично слышны даже с закрытыми окнами.

   Все люди ждут тот момент, когда Земля совершит полный оборот вокруг Солнца — и до этого остаётся всё меньше и меньше времени. Уже через несколько минут наступит новый год — и в этом новом году люди будут делать всё возможное, чтобы их жизнь стала ещё лучше, чем в прошедшем.

   Чем ближе полночь, тем веселее за окном.

   Ребята сидят в гостиной и с не меньшим весельем обсуждают планы.

   — Ты будешь готовиться к университету? — с любопытством спрашивает Рантаро.

   — Да, — кивает Корекиё. — Как только кончатся каникулы, так тут же приступлю. Возможно, смогу поступить куда-нибудь на культурологическое направление. А ты?

   — Ну, пытаться буду, конечно, — Амами ложится на диван и кладёт ноги на колени Шингуджи, — потому что у меня есть возможность поступить только на бюджет. Если не прокатит — продолжу работать в цветочном. Загадывать наперёд не буду, хе-хе…

   И вот — начинается отсчёт до Нового года.

   Идут последние минуты.

   — А-а-а, чёрт, — Рантаро вскакивает с дивана и бежит в сторону прихожей.

   — Амами-сан? Амами-сан?! — в непонимании кричит Корекиё.

   — Секунду, секунду!

   В гостиной становится чуть светлее — до того они сидели в темноте, но сейчас комната наполняется приглушённым светом. Затем Шингуджи чувствует, как Амами садится обратно на диван. Он аккуратно берёт его за руку.

   И вот — последняя секунда.

   — Открывай глаза, — ласково шепчет Рантаро.

   Корекиё аккуратно снимает повязку с глаз.

   — Помнишь, я говорил тебе, — больше ничто не закрывает ему взгляд, но он не открывает глаза, — что то, что я сейчас увижу, будет со мной навсегда?

   — Да?..

   — Знаешь… Таро…

   Корекиё открывает глаза — и даже в полумраке он начинает видеть тысячи оттенков. Свет как будто бьёт в глаза, и Шингуджи хватается за внутренние уголки и потирает их.

   — Ш-Шингуджи-кун?..

   Но он тут же открывает глаза вновь. Перед ним — напуганный Рантаро. Его волосы такие же ярко-зелёные, его глаза такие же тёплые и нежные, его ресницы всё так же дрожат. Бледные следы от веснушек на носу Амами кажутся яркими, как никогда раньше. И его испуг сменяется заботливой и ласковой улыбкой — такой тёплой, такой привычной…

   — Мы с тобой знакомы так долго, Амами-кун, кажется, я всю жизнь тебя знаю?

   — Н-ну… Д-да… — смущённо отвечает Рантаро.

   — И ты всегда шёл со мной по жизни, держа меня за руку. Ты всегда был рядом… — в уголках глаз у Корекиё копятся крупные капли слёз. — И я не понимал, что я чувствую к тебе. Это благодарность? Это дружба? Я правда не понимал…

   Парень держит какую-то веточку над ними — кажется, это была веточка омелы, — но тут же роняет её в изумлении.

   — Но пока я лежал в больнице, я смог разобраться в своих чувствах.

   — К-Корекиё?.. — Амами замирает, слушая его и не в силах что-либо сказать.

   Корекиё тянет руки к лицу Рантаро, краснеющим с каждым мигом. Тонкие пальцы обрамляют его слегка пухлые щёки.

   — Я обещал… Первое, что я увижу в новом году, останется со мною в жизни навсегда.

   Медленно, мучительно медленно Шингуджи приближается к лицу Амами. Корекиё вновь закрывает глаза — и целует Рантаро в губы. Каждое касание отдаёт в тело парня ударами тока, и он не может отвести глаза от того, как его друг прямо сейчас без единого слова признаётся в любви. И Амами остаётся только утонуть в этом поцелуе и отдаться без остатка.

   — К-Киё… — прервав поцелуй, смущается Рантаро.

   — И первое, что я увидел в этом году — это ты, Таро… — Корекиё проводит вдоль его щеки. — Я люблю тебя.

   — И я… — он бросается ему на шею и крепко обнимает, прижимает к своему сердцу как можно плотнее. — И я люблю тебя…