Он просыпается от ощущения безопасности. Слишком комфортно. Это неправильно, почему он вообще спит, если…

Окутывающее его тепло сдвигается, принимая очертания. Удерживающее кольцо на его поясе — это руки; нагретый камень за его спиной — тело; шум в его голове — это сердцебиение и голос. Тихий, задумчивый напев без слов, больше походящий на мурлыканье, чем на песню.

Узнавание. Спокойствие. Его разум упорядоченно работает в поисках фактов, приведших к такому, но плоть покорна и непослушна разом — он не должен и не может среагировать напряжением, как желает. Это странно и привычно; его сердце злится, но не в силах противостоять.

Ему не нужно открывать глаза, чтобы понять, кто это. Так что он выбирает путь избегания: делает глубокий вдох, словно едва потревоженный, на грани пробуждения, и медленно выдыхает, слишком сонный, чтобы шевелиться. Его техника хороша, и талант ко лжи огромен, но человека, находящегося за его спиной, это не обманет; Се Юйчень и не пытается. Всего лишь даёт знак — не хочу говорить. Конечно, это не остановит жаждущего общения Сяцзы, но… Не похоже, чтобы его партнёр стремился к длительному разговору сейчас.

Сяцзы прижимает его ближе, осторожно, но верно, чмокает в макушку с глупым смешком — маленькая, нелепая ласка, всего лишь тепло губ и шорох дыхания, и тянет возмутиться, что Се Юйчень не ребёнок, но он же спит, и остаётся только ворчать про себя возмущённо, борясь с желанием отскочить и потребовать ещё одновременно. Когда-то это стало бы красным светом, сигналом, что пора бежать; когда-то, когда он был ещё совсем неопытным и сомневался, видит ли Хэй Сяцзы его настоящего или же очередного детёныша из бесконечной череды спасённых. Се Юйчень давно знает, что это не так: его гнев усмирён, а жажда утолена. Но когда Сяцзы делает это, словно Се Юйчень способен растаять в его ладонях, он не может не возмутиться — хватит думать, что я мираж из прошлого, дурак, трогай всерьёз.

— Ты сопишь, как котёнок, Хуа-эр. — бормочет Сяцзы, закидывая на него ноги. Он настойчивый, не отстаёт, пока не спутает их вместе окончательно, как змеи свиваются в клубок. Сяцзы тяжёлый и держит его своим весом, придавливает, заставляя прислушаться, но не делает из себя ловушку. Се Юйчень может вырваться и уйти. Се Юйчень не хочет, и Сяцзы знает это, самодовольный бессмертный наглец.

Се Юйчень позволяет это. Признаёт, что временно слишком вымотан болезнью, что устал и желает погреться в объятиях. Это не слабость; это практичное признание собственной уязвимости; это доверие, к которому они долги шли. Ему не нравится, что Сяцзы видит его таким. С красными от лихорадки щеками и слезящимися глазами, задыхающегося от приступов кашля, столь отличного от того, кем Се Юйчень держит себя ежедневно. Ему не нравится, его это злит, раздражает, просто бесит, но Сяцзы уже здесь и держит руку на его груди, ожидая, пока Се Юйчень выплюнет застрявший, загустевший в лёгких воздух, и от его ладони, широкой, шершавой от мозолей, шаткой опоры в содрогающемся от хрипа мире, становится легче дышать.

Сяцзы его не жалеет. Сяцзы зол и немного обеспокоен, Сяцзы определённо постарается надрать ему задницу, когда Сяо Хуа выздоровеет — это то, что он сам сказал. Се Юйчень верит ему.

Сяцзы греет лучше, чем печка. Се Юйчень дышит с ним в такт, успокаивая взбесившийся пульс, растекается бескостной лужей, когда его насмешливый партнёр понимает — Сяцзы целует его снова, затылок, висок, щека, шея, быстро и мелко, но правильно. Как иглоукалывание, думает Се Юйчень сонно, уже по-настоящему в полудрёме; сил у него маловато, чтобы сражаться за сознательность, если сейчас он в полной безопасности. Практичнее будет отоспаться и восстановиться. Это тактика, а не бессилие.

Он сжимает заботливо предложенную руку своей, зная, что Сяцзы не отпустит.

— Спи, Сяо Хуа. — велит ему Сяцзы, и его тепло — это жар углей и лёгкие искры, равномерное, спокойное, живое, а голос — успокаивающий треск веток в костре. — Ты со мной. Ты справишься.

Се Юйчень дышит в ответ.