Всем известно: раз в месяц, в один из дней, когда лунный серп пожинает полотно звёзд, главу Се никому не дозволено беспокоить. Люди ли, духи — любой, кто посмеет проникнуть в персиковый сад, будет безжалостно изгнан с острых горных пиков. Раз в месяц главы Се нет для мира, а мира нет для него, и только насмешливый слепой мечник способен решиться нарушить смертельный запрет.

Полудемон что кошка, девять жизней и бесстрашие их потерять, шепчутся люди.

Хэй Сяцзы готов рассмеяться им в лицо. О, человеческая зависть, курящаяся туманом ядовитых слов — без смысла, без толка, без разума. Вспоротое лезвием возмущения достоинство: как один из лучших, один из праведных посмел подпустить к себе тёмного, жадного до денег и не смыслящего в справедливости, а не одного из благородных господ. Глупое-глупое чувство.

Он перемахивает через ограду, не задев ни единой нити барьера. Его пропустили б и так, но без нотки азарта какое же приключение? Хуа-эр-е с каждым днём удивить всё сложнее, и Сяцзы готов брать любой шанс, чтобы подкрасться незаметно и сыграть в злодея, которым его величают. В конце концов, кража вкуса чайного листа с губ — это тоже преступление.

Сяо Хуа его ждёт и ловит, конечно. Такая у Се Юйченя работа — всегда быть настороже. Отслеживать угрозы, наводить порядок, нести мудрость — всё, что положено лидеру заклинателей.

Сяцзы не жалеет о провале, падая в вихре лепестков к чужим ногам. Только переворачивается, чтобы устроиться удобнее, откинув голову на тонкий рассветный шёлк. Подставляется.

Хуа-эр поит его из своей пиалы. Гладит кончиками пальцев атласную ленту, обводя дьявольски точно очертания родовой метки. Ласкает лицо в ладонях и выбирает из небрежного хвоста лишнее, переплетая в причудливый узор. Хмыкает чуть самодовольно, оценив свою же работу.

Сяцзы торгует припасенные сласти за поцелуи, словно базарный чëрт. Сяо Хуа не тратит слов на споры: к чему, если цена устраивает обоих, а разделённый боярышник вдвое вкуснее.

Сяцзы не говорит, что готовил сам. Тянул горячую карамель, ягоды собирал, ссыпал кристаллами ци, подмешивая в вино. Ворох благих пожеланий в ступке толок с бобами, чтобы было послаще. Старые, как мир, трюки: отшептать ласково все невзгоды. Семейное мастерство.

Сяо Хуа не спрашивает. Знает и без того.

Сяо Хуа достаёт ему персик с самого любимого дерева, используя легендарный посох Эр Е как обычную палку — о, с каким ужасом смотрел бы на это сторонний наблюдатель. Сяцзы хихикает и разливается в восторженных похвалах, занятый не оружием и не плодом. Хуа-эр-е здесь словно дух персикового цвета: величественный, акварельно мягкий, неземной. Дух, чьи корни держат всю горную цепь. Дух, равнодушный к бессмертию, облеченному в сочный фрукт.

Хорошо, что его Хуа-эр всё-таки человек, а не дерево. Безмерно красивый, невыносимо упрямый, способный любую скалу удержать на плечах, невозмутимый, что ледник — и всё-таки человек. Тёплый, живой, заботящийся. Готовый на всякие безобидные глупости, если это сделает Сяцзы счастливее.

Знали бы люди, что за сокровище на самом деле Се Юйчень! При одной только мысли из груди рвётся злобный клëкот. Сяцзы успокаивает его привычно: вместо плоти впивается в нежную мякоть, терзая бархатистый фруктовый бок.

Сяо Хуа, разумеется, замечает. Бутоном смыкается его ци; Хуа-эр-е прячет их в сердце сада и мурлыкает вместе с ветром, сплетая ноты в венок.

Хуа-эр-е, глава Се, к людской зависти, не одинок. Хэй Сяцзы греется в его руках и нахально предлагает вино. Может, они станцуют после, меч против посоха или кинжал против копья; может, на спор примутся цветами выкладывать строки стихов. Может, сломают стол и изорвут дорогие плащи.

В день, который принадлежит только им, Хэй Сяцзы глубоко всё равно. Он знает: Сяо Хуа — тоже.

В пиале отражается небо.