Огромное ветвистое дерево уже долгие годы росло в самом конце узенькой аллеи. К нему вела небольшая тропинка, полностью усыпанная светло-сиреневыми лепестками соцветий. Когда ветви деревьев обдавал своим прохладным дыханием ветер, лепестки бутонов гнулись к своим основаниям, обнажая серебристо-зелёные обоюдоострые плоские листья, которые до этого скрывались под пышными, слегка вытянутыми корзиночками цветов.

       Гарри заприметил это дерево и одинокую лавочку подле него ещё в то время, когда Северус находился в магической коме. В конце мая он впервые вышел в больничный сад, чтобы перестать хоть ненадолго думать обо всём на свете, и сам не заметил, как свернул с главной аллеи на эту узенькую тропинку, миновав всех пациентов Мунго и оставшись в полном одиночестве. По какой-то причине это прекрасное место всегда пустовало, хотя Гарри не нашёл никаких границ и барьеров, препятствующих тому. Наоборот: макушка дерева взлетала так высоко к небу, что виднелась из любого уголка прогулочного сада.

       Когда Северус пришёл в себя, целителям потребовался весь остаток дня и добрый кусок вечера, чтобы наметить дальнейший курс действий. Пришлось начать рассказ о крестражах, упомянув при этом прямые контакты с теми, которые пытались нанести вред, но содержали в себе такую силу, которая была способна привести к смерти только при длительном контакте (например, дневник и медальон, и, потенциально, чаша с диадемой), а также пришлось рассказать про те, которые этот вред нанести смогли (кольцо, впоследствии повлиявшее на скорую кончину Дамблдора, и Нагайна).

       К тому же, ещё на пятом курсе Гарри, Нагайна укусила мистера Уизли, но ему успели оказать помощь, и единственной опасностью оказался змеиный яд. Нагайна за свою жизнь в роли носителя очередного кусочка души Волан-де-Морта кусала немало людей, но все они после этого либо становились её обедом, либо скоропостижно умирали, не получив оперативной помощи, а потому сказать наверняка, являлся ли случай Северуса таким уж прецедентом, было невозможно. И всё-таки мистеру Уизли, по какой-то невероятной причине, повезло. Северусу нет. Гарри эта мысль не давала покоя, и он хотел поделиться ею с Северусом, но знал, что ещё не время.

       — Гарри Поттер! — над ухом раздался достаточно громкий голос.

       Гарри моргнул, вновь фокусируя взгляд на тропинке, полностью усыпанной сиреневыми лепестками. Сквозь неплотный цветочный ковёр просвечивали крупные серо-коричневые камни, которыми кто-то однажды и выложил это тропу. Аллея уходила далеко вперёд и влево, заканчиваясь скромным пушистым кустом с висящими на нём крупными глянцево-чёрными ягодами. Ягод этих Гарри, конечно, с такого расстояния не видел, но по бокам от лавочки, на которой они с Северусом сидели, росли точно такие же кусты с точно такими же ягодами: сладковатыми и вязкими на вкус.

       Мир снова наполнился силуэтами, запахами и звуками, всей своей полнотой вытеснивший не дававшие покоя мысли, ютящиеся где-то в самом дальнем и тёмном углу разума. Гарри повернул голову: Северус сидел на лавочке, облокотившись на её высокую деревянную спинку, и внимательно смотрел на него.

       — Извини, я задумался и, видимо, что-то пропустил, — Гарри улыбнулся. Ему доставляло удовольствие снова видеть Северуса, говорить с ним, быть с ним рядом и — самое волшебное в их волшебном мире — знать, что больше их отношениям ничего не угрожает. Думая об этом, Гарри, конечно, лукавил, так как и мистер Лэнг, и мистер Бёрк, и все остальные целители, пришедшие в тот день после обеденного перерыва, ясно дали понять, что надежду на долгую жизнь стоит похоронить: никто из них не взялся дать точный прогноз, лишь вскользь упомянув крошечный шанс на выздоровление, но для Гарри этого оказалось достаточно.

       — Со времён уроков зельеварения ничего не изменилось, — недовольно пробормотал Северус. Голос к нему за эти две с половиной недели практически вернулся. О повреждённых некогда связках напоминал лишь лёгкий присвист, когда Северус пытался говорить на октаву выше своей привычной громкости. — О чём ты думал?

       — А о чём ты говорил?

       — Гарри, прекрати играть в эти детские игры, ты уже давно не ребёнок.

       Наверное, время пришло. Гарри всё ждал, когда Северусу станет лучше, но лучше ему не становилось, как не становилось ему и хуже.

       Северус будто застрял в каком-то липком болоте, не в силах ступить и шагу в каком-либо направлении. Его не мучили боли, и голосовые связки почти не давали о себе знать, оставив на прощание только огромный бугрящийся на шее шрам, который удалось сделать меньше, но не избавиться от него навсегда.

       Что-то в самочувствии Северуса Гарри не нравилось: он знал, что так не должно быть. Пройдя пару десятков метров по прогулочному саду, Северус останавливался, будто с интересом рассматривал какое-то растение, и хотя ничего примечательного в этих клумбах и кустах Гарри не видел, в первое время он думал, что в них действительно что-то есть. Но остановки эти стали повторяться с какой-то закономерностью, явным интервалом, и Гарри понял, что Северус уставал. Ходил он медленно и неспешно, будто никуда не торопился, а на деле же просто не мог идти быстрее.

       Спал Северус плохо, стараясь отказываться от зелья сна без сновидений, чтобы не выработать привычку, но в те моменты, когда ему удавалось провалиться в забвение, оно не приносило никакого облегчения: от кошмаров зудело всё нутро, воспалённое страхами и ужасами прошлого, гноилось и рвалось наружу криками, не раз будящими Гарри, спящего на соседней кровати всё в той же палате.

       Ничего у Северуса не болело, но слабость, вызванная кошмарами (или же наоборот), придавливала ноги к полу бетонными плитами, делала тело тяжёлым, а сознание туманным. Ему всё меньше хотелось находиться в Мунго, и всё больше — покинуть больницу. Вернуться хоть куда-нибудь. В иные моменты он думал, что согласен даже на свой убогий домик в Паучьем Тупике. Только бы не видеть вокруг себя такую же боль и разложение, что жили в нём самом.

       Гарри вздохнул, накрыл руку Северуса, безвольно лежащую на лавочке, и переплёл их пальцы.

       — Я думал о том, почему мистер Уизли выжил после укуса и полностью выздоровел, а ты нет? Почему Дамблдор, надев кольцо, был обречён на смерть, а мы носили медальон на шее, и он был не способен убить нас напрямую, действовал только косвенно, как и дневник с Джинни на втором курсе.

       — Магия, особенно тёмная, не всегда стабильна, — Северус оттолкнулся от спинки и повернулся корпусом к Гарри. — Мы не можем знать, почему так произошло. Возможно, Нагайна устала быть крестражем и пыталась избавиться от него таким образом, возможно, дело было в спешке Волан-де-Морта, а, следовательно, и её самой, и потому то, что мы сейчас имеем, вышло случайно. Магия — как маггловская наука, Гарри. Базовые принципы кажутся понятными и неоспоримыми, но стоит зайти чуть дальше, как открываются горизонты и горизонты пустот, споров по поводу истинности и квазинаучности, огромное количество вопросов, на долю которых приходится в лучшем случае один процент ответов. Мы не знаем, как это произошло, но мы примерно знаем, что будет дальше. А потому я хочу, чтобы ты перестал постоянно находиться рядом со мной.

       — Это ещё…

      — Не перебивай. Ты не размышлял о том, как это со стороны смотрится?

      — Да какое мне дело? Я ничего не скрываю, — всё же не удержался Гарри.

      — Нет, Гарри. Ты — герой. Возможно, пока ты этого не понял, потому что залёг на дно в Мунго, и мало кто знает, где ты сейчас на самом деле, но как только ты снова вернёшься во внешний мир — ты с этим столкнёшься. И я не подходящая для тебя компания.

      — Ну и глупости же ты говоришь, Северус, а ведь ты очень умный человек. Мы с тобой столько всего прошли, сейчас — наше время. Нам не угрожает Волан-де-Морт, нам не нужно скрывать свои отношения от остальных, потому что я больше не твой студент, а ты не мой профессор. Уже не говоря о том, что я выжил, хотя не должен был, и у нас есть второй шанс.

      — Глупый, Поттер, у нас ты, — Северус слишком сильно сжал ладонь Гарри. — Нет у нас никакого второго шанса. Я умру, и один Мерлин знает, сколько мне ещё осталось. Я не хочу, чтобы ты жил со мной всё это время, как на пороховой бочке, в ожидании конца. Ты представить себе не можешь, что я чувствовал, зная, что тебе придётся умереть.

      — И всё же, — Гарри встал с лавочки и осторожно вытянул свою руку из крепкой хватки. Он попытался успокоиться, сделав несколько вдохов и выдохов, но это не помогло. Поэтому он сделал пару шагов вдоль лавочки, потом остановился и снова сел на своё прежнее место. — Мистер Лэнг сказал, что крошечная надежда есть.

      — Не будь идиотом, Гарри. Надежда есть только в виде выбора: ждать, когда я подохну сам, или выпить какого-нибудь яду, прежде чем всё станет совсем невыносимо, а оно станет, потому что чудес в нашем мире не бывает: пусть он хоть миллион раз будет волшебным.

      — Ну раз так, — Гарри не хотел думать, будто надежды совсем нет, но решил не спорить с Северусом. — Тогда мы тем более будем рядом каждый день, который у нас есть. Я не собираюсь оставлять тебя, я никуда не денусь, и тебе придётся с этим смириться, потому что не для того я чуть не свихнулся за всё это время. Особенно за то, пока ты лежал в коме и не было никакой гарантии, что ты придёшь в себя. Но ты пришёл, так почему бы в таком случае не использовать этот шанс так, как сделали бы любые любящие друг друга люди вместо того, чтобы жалеть меня или себя и говорить, что шанса нет?

       Северус недовольно сжал губы. Раньше Гарри испытал бы от этого неловкость, а ещё раньше (на самых первых курсах) почти наверняка ощутил бы ещё и стыд, но не теперь. Он сказал то, что считал правильным, и старательно скрывал от Северуса тот факт, что его обидело такое отношение к себе, будто вместо того, чтобы хотя бы попытаться зажить нормально — не важно, сколько: год, два, а, может, всего месяц — Северус хочет от него избавиться.

       — Если ты не хочешь отношений, потому что устал или, может, больше не любишь меня, то скажи это прямо, не прикрываясь общественным мнением и отсутствием надежды. Я понимаю: тогда шла война, и ты мог полюбить меня только потому, что никто из нас всех не знал, чем это закончится. Так что если так и есть — я это приму.

       Северус посмотрел на Гарри и с большим трудом подавил в себе желание тяжело вздохнуть. Нет худа без добра, и теперь перед ним стоял не вчерашний школьник, а юноша с серьёзной заявкой на мужчину. Война, конечно, знатно покромсала их всех, и даже из Гарри — его Гарри, который вечно верил только в лучшее — вытравила или, вернее, грубо счистила весь наружный слой наивности и веры в людей и жизнь, веры во что-то хорошее. Тем сложнее принять тот факт, что Гарри, вопреки самому себе, верит во внезапное исцеление и продолжает питать какую-то надежду.

       Идиот. Безмозглый и глупый. Как он вообще мог позволить себе подумать так о Северусе? Это не ему в их отношениях восемнадцать (восемнадцать лет, Северус! Он совсем мальчишка, ребёнок, куда ты лезешь, старый урод), а Гарри. И если кому-то из них суждено разлюбить другого, то это точно будет не Северус. Уж он себя хорошо знает: давно вышел из возраста влюблённости и свыкся с собственным одиночеством. Поэтому когда в начале шестого курса они с Гарри так внезапно сблизились после уроков окклюменции на пятом, то это казалось самым странным и одновременно самым тёплым пятном в его жизни. Лучом той самой надежды, на которую у них, Северус знал, никогда не будет права.

       Впрочем, нужно быть до конца честным с собой: он заинтересовался Гарри отнюдь не потому, что тот напоминал ему о Лили. Лили осталась в прошлом, там, давно, она сначала тоже напоминала солнце, освещающее озеро, и её лучи в один момент пронзили недвижимый покров воды, превращаясь в горькое тёмное воспоминание. Лили предала его, как до того предавал его каждый. Это подтвердило закономерность жизни, установило правила и границы, выйти за которые означало бы снова подвергнуть себя риску, сделать себе больно чужими руками. Нет, он заинтересовался Гарри как раз из-за его теплоты и внутреннего света. Северус уже не мог верить в лучшее, и за них двоих это делал Гарри. Он мыслил не как все школьники, всегда казался взрослее всех них, и его глаза — зелёные, совсем как у матери — смотрели на Северуса не как глаза Лили. Они смотрели с любовью, смотрели серьёзно, и в самой середине зрачков Северус видел оттиск тяжёлых воспоминаний и своё собственное отражение.

       Но как ему донести до Гарри все эти мысли? Как объяснить всю глубину чувств, дать показать, как он оскорблён его предположением? Ни с кем прежде Северусу не приходилось говорить об этом, и он не знал, как это делается. Какие слова использовать и какие жесты это всё должны сопровождать? Почему Гарри так легко давались эти разговоры, почему он умел говорить о чувствах и не стыдился их, не стыдился своего желания, когда целовал его, Северуса, не стыдился своих слабостей, не думал о том, что скажут другие?

       Северус протянул руки и сжал в своих ладонях ладони Гарри. Это знакомо, это — та территория, где слова не нужны, где сложно ошибиться и сделать что-то обидное. Гарри любил касания, любил их и Северус, пусть порой до сих пор не мог позволить себе слишком многого, они, тем не менее, говорили за него больше, чем слова.

       Гарри вздохнул и посмотрел ему в глаза. С тревогой и ожиданием, но первым ничего сказать не порывался. Сидел и молчал, ощущая, как Северус оглаживал его ладони большим пальцем.

       — Мистер Лэнг хочет выписать меня через неделю. Моё состояние стабильно, мне не становится хуже, а я уже устал здесь находиться. Я всё ещё директор Хогвартса.

       Гарри растерялся: он ждал не совсем такого ответа, а потому спросил:

       — И что это значит?

      — Я вернусь в Хогвартс. И хочу, чтобы ты вернулся со мной, чтобы закончить восьмой год обучения.

      — И тогда мы снова будем студент-профессор, и наши отношения будут невозможны?

      — На шестом курсе, помнится, тебе это не мешало.

      — Это мешало тебе, — Гарри пожал плечами. — Я запутался, Северус. Я не знаю, чего ты хочешь. Просто скажи как есть.

       Если бы это было так просто, мистер Поттер…

      — Мы вернёмся в Хогвартс вместе. Мы не станем афишировать наши отношения, но, если ты хочешь, мы будем вместе.

      — «Если я хочу»? А о чём я тут, по-твоему, пытаюсь тебе сказать всё это время?

       Северус грустно улыбнулся и огладил пальцами щёку Гарри, заправив отросшую прядь волос за ухо. Такой простой жест, о котором знает каждый на свете человек, но такой тёплый, как глоток сливочного пива с имбирём после лютого мороза, такой приятный.

      — Конечно, мы вернёмся в Хогвартс вместе, Северус.

       Ветер снова тронул верхушку дерева, под которым они сидели, и сверху посыпались сиреневые лепестки. Достигнув тропинки, они, будто позёмок, неслись вдаль по аллее, застревая в траве и корнях деревьев. Время приближалось к вечернему приёму тонизирующих зелий, и Гарри понял, что пора возвращаться. Они встали с лавочки и побрели на выход из парка по всё той же аллее, проходя мимо зелёных растений и осматриваясь по сторонам: в саду стояла шелестящая тишина.