Дышать московским тяжелым воздухом всегда становится чуточку легче под «Ласт Кристмас»: из раза в раз слушая про подаренное сердце, Антон не проводил ряд ассоциативных связей, но думал, что хорошо, наверное, спеть кому-нибудь так нежно-любовно в главный праздник года, станцевать зимний вальс и целоваться с последней секунды уходящего временного промежутка на первую нового — как год встретишь, так его и проведешь, поговорка такая.
Хорошо.
Аэропорт в предновогодние дни ожидаемо представляет из себя место скопления если не трети, то четверти населения Москвы — образно, конечно. Количество рейсов с самолетами «под завязку» увеличивают так, как будто двадцать девятого декабря авиакомпания рискует не получить и десятка пассажиров на борт, в худшем случае — ни одного. Коммерция, что взять-то.
Арс бегает от елки к елке между этапами регистрации и играет сам с собой в какую-то игру, очевидно связанную со съемками всего, что движется и не очень, а Антон, фыркая при нем и с глупой улыбкой пялясь на процесс создания фото, когда он отворачивается, считает взлетающих железных птиц сквозь огромные окна — телефон всё равно безжалостно отобрали, потому что «ну у тебя камера лучше, ну, это же новогодние самолеты, ради мужа жалко, что ли?»
— Такого придурка из тысячи узнать, как тебя еще не спалили…
— Очки и капюшон, — смеется Арс и улыбкой светит ярче, чем все огни аэропорта вместе взятые, когда они заходят в кофейню в зоне ожидания с символичным названием «любовь», — секрет надежной личной жизни.
— Личной, конечно, — облепиховый чай приятно греет руки и губы, а к плечу приваливается темная макушка, которую бы погладить, прижать к себе и не отпускать никогда в жизни; Антон коротко чмокает его в волосы и залезает в отнятый с боем телефон. — Хорошо хоть майку не надел с «я люблю Шастуна» посередине.
— Но я люблю Шастуна, — Арс смотрит на свой пост в инстаграме через чужой экран и с праведным возмущением переводит взгляд на него, когда черно-белое сердечко не становится красным, а скрывается вверху ленты вместе с другими записями.
— В смысле ты не лайкнул?
— Лайкнул.
— Только сейчас лайкнул. Для кого я это всё делал?
— Для подписчиков?
— Для тебя, тупица.
Свет от гирлянд падает на его лицо так, как будто весь смысл их существования заключается в том, чтобы светить на Арса, самого яркого как солнце: он не в первый раз уже думает, что некоторые вещи были созданы только лишь потому, что одному питерскому графу не хватило процента идеальности в крови при всей его ослепительной шикарности.
Например, этот его черный свитер. Или обтягивающие штаны с дырками на коленках, за которые приходится уворачиваться от подзатыльников на заледеневшей дороге — но, конечно, упрямо таскать собаками покусанные треники никто не прекращает.
— Арс, иди сюда.
Обнимать его всегда приятно. И под «Ласт Кристмас» всегда чуточку романтичнее.
Они сидят в углу уютной кофейни почти до объявления посадки, и когда на табло, наконец, высвечивается рейс Москва-Сочи, Арс от восторга чуть не подпрыгивает; его необъяснимую тягу к перелетам Антон принимает как должное еще в году шестнадцатом, когда впервые искренне влюбляется в горящие восторгом глаза, улыбку, надежные отчего-то руки и тихое «блин, сфоткать надо».
— Шаст-Шаст-Шаст-Шаст, — тараторит он уже на трампе, — я у окна! Пожалуйста?
Спорить нет ни смысла, ни желания — особенно когда Арс позволяет уложиться на себя и аккуратно массирует голову, путая пальцы в волосах. Его мысли всегда где-то между тропосферой и стратосферой, где-то далеко и почти что не в этой вселенной, но перед Антоном он живой, дышащий, любящий, горящий; звездный и с этим абсолютно солнечный.
Он сам не понимает, в какой момент в душе поселяется кусочек неба — такой, что когда тяжело, больно и плохо, убегаешь в него и взлетаешь-взлетаешь-взлетаешь, пока земля не становится воспоминанием, в котором тебя, все-таки, кто-то ждет. Они идут наперекор гравитации единожды, дважды, трижды: физика заканчивается там, где начинается ментально-мистическая синхронизация и чувства, не вписывающиеся ни в одни рамки в мире. Арс летает всегда, а Антон поднимается за ним по инерции, потому что это называется вместе, потому что за годы «куда ты, туда и я» становится не просто красивой фразой, а обещанием, принципом существования.
В жизни мало исключительно правильного, но он думает, что вот оно, правильное: сидит рядом и веснушки из звезд на щеках ловит камерой, пока из громкоговорителей предполетная речь.
Впереди горы, лыжи и глинтвейн среди сугробов в два ночи, и Антон думает, что безумно хочет жить в самом широком смысле — так, чтобы на плече — Арс, в сердце — любовь, в глазах — надежда, а справа огни взлетно-посадочной.
Поздравляю вас с наступающим Новым Годом и Рождеством!
Наш рейс выполняется по маршруту Москва-Сочи.
Время в пути составит два часа тридцать минут.
Желаю приятного полета!
***
Сочинский аэропорт встречает холодом, классическим шумом подобных мест и крупными хлопьями снега на Арсовой челке, словно нехотя из-под шапки выглядывающей: Антон обещает выкинуть его штаны в ближайший мусорник, ругается очень с любовью, тает под ответным взглядом, как снег у Арса в ладонях — и, в конце концов, отвесив придурку супружеское «пошел в жопу», немного успокаивается. Через пару секунд все-таки добавляет «но не заблудись, я же переживаю» — и уже сам начинает смеяться.
Они забирают одну большую сумку на двоих, заказывают такси до Красной Поляны, в котором Арс смущенно жмется к нему, потому что даже печка не спасает; Антон обнимает его, ворчит на дырявые штаны вместе с питерской интеллигенцией еще пару раз и оставляет чаевые в благодарность за рассказ о местных туристических маршрутах. Арс за обоих решает, что первым делом они идут тестировать канатную дорогу и, конечно, фотографироваться, а Антон шутит, что если он не наденет как минимум лыжную одежду, он без всяких фотографий останется лежать в сугробе где-нибудь на склоне Газпрома. Или не шутит.
На самом деле, первым делом они бегут марафон от такси до отеля, чтобы не замерзнуть — в огромный зал вваливаются в снегу, но с улыбками до ушей, и проходят на ресепшн. Там обыденно документы, подтверждения, деньги, Арс, дизайнерским взглядом окидывающий украшения отеля к Новому Году, пара по-детски восторженных улыбок в лифте и…
— Шаст, люблю тебя безумно.
Арс сидит довольный перед панорамным окном в его теплых штанах, греется зеленым чаем и почти что урчит, когда Шастун ласково носом ему в шею тычется. Перед ними мерцающие дома у подножья южных гор, куча снега и новогоднее настроение в физическом воплощении, и Антон опять думает, что эту жизнь, все-таки, нужно жить.
Засыпает он под одеялом в обнимку с Арсом совершенно удовлетворенный: муж в нормальных штанах и накормлен, завтра тридцатое и прекрасный день, у друзей все в норме, жизнь хороша. И мандариновое сердце на тарелке теплые огни Красной Поляны собирает.
***
— Ну ты как обычно, — айфон щелкает несколько раз, пока в него замерзшими пальцами тыкает Арс, заставив его, Антона, встать рядом с украшенной елкой для «яркого, прикольного такого, ну ты представь» кадра. — Ты же даже не выложишь это никуда, нам противопоказано.
Он только мягко смеется:
— Люди фотографируют то, что боятся потерять, — снег путается в шелковистых волосах, как путается Антон в чувствах и глазах, полных какого-то другого — теплого, что ли — льда. — Как видишь.
— Боишься потерять себя драгоценного? — подкалывает, проверяет, а у самого надежда в висках стучит и дыхание сбивается — не себя.
— Тебя драгоценного, — выдыхает Арс так легко, а у него земля из-под ног и глупая улыбка на пол лица. — Антох, ну ты че…
Арс обнимает мягко и ласково шапку поправляет, когда в щеку чмокает — к этому времени неясно, от мороза он краснеет или от голоса под ухом…
— Да я это… — мимо люди-люди-люди, а над головой канатка и лыжи-палки-сноуборды-опять-люди, и страшно, что все эти люди видят сейчас его — такого обнаженного морально, с открытой грудной клеткой и чувствами нараспашку. — Погнали есть, короче…
— Я же люблю тебя, а, — Арс уверенный, спокойный, а у Антона мысли с гирляндами в голове переплетаются, складываясь в мигающее разноцветное «люблю», но он молчит, елочный запах вместе с запахом Арса вдыхая, потому что ничего кроме «люблю» думать не может. — Всё, расслабляйся, у тебя на лице все написано.
— Люблю, — вырывается, — очень. Тебя.
В горной закусочной Антон пишет это на бумажке еще раз, пока они пьют ягодный чай, и сердце из груди тянется к Арсовой улыбке — любит. Очень.
Весь день их мотает по достопримечательностям, горам, сугробам, кафе: если первые пару станций канатной дороги Арс еще интересуется его мнением, то с тысячи метров над уровнем моря он просто крепко берет Антона за руку, улыбается так, что ответ «нет» просто в голове существовать перестает, и ведет куда душе угодно. Не то чтобы кто-то сильно сопротивляется.
Здешний воздух после Москвы ощущается бескрайней свободой, полетом и счастьем прямо в легких, колючим холодом внутри не убивает, а оживляет — наоборот; горы пахнут жизнью. Среди деревьев петляют трассы, уже обкатанные людьми к обеду, снег не слепит через лыжную маску, но все еще красиво отражает солнце — мир кажется совсем светлым.
Антон любит каждую секунду этого дня и не жалеет даже о том, что с катанием они пролетают — очереди, во-первых, бешеные вместе с ценами, а во-вторых… жалко же графское прекрасное заднее место, ну. Свое, впрочем, тоже: из них на лыжах стоять может только Арс, с движением еще сложнее. Поэтому, когда на верхней точке Альпики они заканчивают с селфи, Антон думает, что обязан вернуться сюда. Может быть, на следующие новогодние праздники…
— Ну всё, Шаст, мы герои, — Арс светится ярче снега уже без маски, а у него в сердце взрывается пара фейерверков. Или десяток. Или там счет за сотни. — Но есть еще одно святое дело, без него никак.
Антон начинает осмысливать это на первую секунду, а на вторую оказывается под смеющимся Арсом в сугробе; ругаться сил нет — только улыбаться и дышать чужим теплом.
— Спасибо, что привез сюда. И за штаны спасибо. Куплю тебе кружку «самый лучший муж», — он отшучивается смущенно и пытается перевести тему, но Арс спускает балаклаву до подбородка и мягко целует-целует-целует, пожаром заседая где-то в груди, в голове, во всем теле. — В баню-то сходим?
— С… сходим, — феерически влюбленный идиот, — да.
И откуда-то «Ласт Кристмас» гимном происходящего, пока его — с до ужаса очевидной улыбкой — поднимают из снега. Никто еще ничего не сказал, но «париться» звучит отличной почвой для каламбуров. И они идут париться, хотя париться тут будет только Антон по понятным причинам; он честно обещает себе, что постарается смотреть на горы.
— Шикардос, — говорит Арс, когда ложится на стол в парной и кладет голову на руки, поворачиваясь к окну.
— Шикардос, — повторяет Антон с веником в руках, а смотрит, однако, не на горы.
Париться здесь именно что «кайф»: красиво, романтично, горячо и ощущается дорого-богато. На кошельке тоже ощущается. В итоге они делают несколько заходов, его очень жалеют — «нет, Арс, веником бить надо, а не гладить, нет, я не умру от кучи березовых листьев», — но всё компенсируется перепадом температур, панорамным окном с видом на Красную Поляну где-то снизу и травяными чаями. Арс демонстрирует свои далеко не базовые навыки массажа и смешивает их с чувствами, так что Антон выходит поплывший, разнеженный, окутанный любовью и потерявший способность думать процентов на восемьдесят.
— Ну как ты?
— Я всё, — Антон опирается на крепкое плечо и улыбается слабо, но абсолютно счастливо. — Морально и физически.
— Понравилось?
— У тебя руки просто… — он делает неопределенный жест ладонью и смеется мягко, прижимаясь к родному телу, — вау. Понравилось, конечно.
— Пойдешь со мной на глинтвейн или ты отдыхать уже? — Его целуют мягко и ближе притягивают, а в душе теплота горным воздухом расцветает, снег плавится и ручьями с вершин течет. Антон думает, что пойдет и глинтвейн пить, и куда угодно, только если Арс туда тоже направится, но вместо этого отвечает просто:
— Я весь твой.
— Да, — отражает, — мой.
До двух ночи они гуляют по набережной, играют в снежки, целуются, пьют глинтвейн, обнимаются, шутят идиотские шутки, и Арс наконец в теплых штанах — за углом тридцать первое, у друзей всё в норме, жизнь хороша. И пьяное мандариновое сердце опять собирает огни на той же тарелке.
***
Самый последний день года Антон проводит среди гирлянд, светящихся елок, гор и лыжников со сноубордистами. Телефон в кармане куртки перманентно, и через него много-много любви от родственников, друзей и просто хороших людей, но больше всего, конечно, от Арса — потому что живой, потому что рядом. Арс чувствует вместе с ним, делит праздничное настроение и не стесняется своих эмоций; дает столько, что в любви только тонуть, и Антон берет, превращая ее в собственный ресурс, потому что потом возвращает больше. Потому что «твое» и «мое» объединяется во что-то «наше».
Они ходят по магазинам, Арс тянет на себя все идиотские шапки в радиусе пяти километров и постоянно просит его сфоткать, пока на одном изображении не замечает Антона в зеркале и не вздрагивает так, что Антон пугается вслед за ним и рефлекторно вцепляется в ближайший потенциально безопасный объект — Арсово тело. Экран телефона чудом остается жив: он хотел сразу выложить это в Телеграм.
— Ё… карный бабай.
— Исчерпывающе, — смеется. Нервно. Два фантастических придурка, обнявшись от секундного испуга посреди торгового центра, наконец друг от друга отлипают, и это почти самое палевное, что можно было сделать, но никто вроде не кричит за спиной и не скандирует ничего про каноны. Вдох-выдох, олл-ай-вонт-фор-кристмас-итс-ю, вдох-выдох.
На канатную дорогу они заглядывают еще раз, но теперь смотрят Розу Хутор, и Арс любуется Кавказом, пока Антон любуется Арсом и подмечает, что залегшие тени под его глазами стали светлее; обещает себе, что свозит его сюда еще раз, сделает массаж, сводит в баню, накормит и отдаст теплые штаны под травяной чай, чтобы победить синяки окончательно. И, черт, будет фоткать с каждой елкой, только бы мягкая улыбка чуть дольше, только бы «Шаст, люблю» почаще.
К вечеру в нем бокал шампанского, немного крымского вина и еще глинтвейн, и Новый Год они собираются встречать прямо так, на улице — уже видно, что люди готовят салюты. Они вместе читают комменты к праздничному выпуску Громкого Вопроса и оба лыбятся тоже, потому что тепло и уютно, потому что столько людей с хорошим настроением просто из-за существования шоу, из-за того, что они делают и чем живут. Антону хочется обниматься, и он не видит причин себе отказывать.
Ближе к одиннадцати на площади уже целая толпа, у кого-то в телефоне видеосвязь, мессенджеры, у кого-то — Громкий Вопрос и Контакты; они покупают пару бенгальских огней, берут бутылку Фанагории на двоих и остаются ждать у большой елки за тридцать минут, дурачась и просто проводя последние минуты года с удовольствием.
Когда загорается первый бенгальский огонь, а новогодняя речь на телефоне подходит к концу и уступает бою курантов, Антон тянется к губам Арса и впечатывается в него так, как будто он рискует растаять в секунду и рассыпаться снегопадом, если не сделать, не прижать.
Один.
В небо летит первый фейерверк, но Антон не смотрит: для него свет — глаза напротив.
Два.
Арс теплый, тепло в сердце и на губах, тепло в смайликах на экране от совершенно незнакомых, но любимых людей, тепло среди снега и гор — везде.
Три.
Звезд не видно на небе, потому что слишком светло, потому что всё вокруг сияет — звезды у людей в сердцах.
Четыре.
Бенгальские огни греют пальцы, на периферии искрятся и в снег падают — но не исчезают. Горят.
Пять.
Арс целует нежно, от него пахнет вином и сладкими мандаринами, и Антон тонет прямо так — не жалеет.
Шесть.
Из груди сердце рвется от счастья, но не куда-то — к другому сердцу.
Семь.
Антон думает, что надо загадывать желания, и почему-то не сомневается, что сбудется всё — загадывает.
Восемь.
Любовь. Свободная, вечная, у всех.
Девять.
Здоровье. У семьи, друзей, у всех.
Десять.
Счастье. Вечное, яркое, у всех.
Одиннадцать.
…this year to save me from tears I'll give it to someone special…
Двенадцать.
И их огни всё еще горят.
Антон отрывается от него и улыбается широко, ярко, в голове — одна мысль. — С Новым Годом, Антох.
— С Новым Годом. Люблю тебя.
Вокруг начинают взрываться фейерверки, цветастыми искрами разлетаются по небу, шумят, стучат в ушах, слепят, смешиваются с музыкой, и вокруг столько любви, что она жжется на кончиках пальцев — догорают бенгальские огни.
— Ласт кристмас?
— Ай гейв ю май харт, — подхватывает Арс, — но у нас же не ласт, у нас раньше…
— Самое главное, что зис еар айл гив ит ту самван спешл. На голову спешл.
— Вау, мне? — он смеется так искренне по-идиотски, и Антон смеется с ним, потому что по-другому не может — не получается.
— Тебе, — говорит он на выдохе, — всё тебе.
На телефон тысяча и одно сообщение, надо обязательно поздравить маму и Поза, а жизнь всё так же хороша. И Арс довольный прижимается к боку, пока во вспышках света начинается новый год.