Я кружилась в зале хрустального замка, не замечая мелких трещин в дешевом стекле-подделке. Вплетала в волосы живые цветы, ведь мне обещали — они никогда не увянут. Смеялась, верила чужим обещаниям и клятвам, ведь сама никогда не нарушала своих. Для меня сочиняли песни, а я не знала, что потом эти самые же песни будут спеты другим, разве что, может, со слегка измененными словами. Мне открывали самое сокровенное, и я чувствовала себя особенной — другой, не такой как все, лучшей! Я верила, что меня ценят и любят, для меня стараются. И не замечала, что для других старались больше, а ценили, пока я была удобной — или как «запасной аэродром», чтоб развеять скуку, когда больше нечем заняться. Оба варианта одинаково мерзки и тошнотворны.
У фальшивых хрустальных замков полы оказались покрыты трещинами, а я танцевала босиком — мелкие осколки ранили нежные ступни, застревая в коже. Я не замечала этого до тех пор, пока боль не набирала силу, и я больше не могла танцевать — ни босиком, ни в обуви. Падала на пол, ранила еще и ладони, плакала, просила о помощи, но никому не было дела до моих слез и страданий. Ведь я больше не могла забавлять их своим танцем, а значит, стала уже не нужна. Некоторым даже было смешно — мол, смотрите, как ей больно, как громко она плачет!
Увядшие лепестки падали на пол сухим брошенным вскользь «А тебе ничего и не обещали. Ты сама себе все придумала», и как доказать, что раньше мне говорили совсем другие слова? Может, я правда слишком наивна, а к фразам «Не бойся, буду рядом» и «Это никогда не изменится» всегда нужно мысленно добавлять «… до определенного момента»? Надеюсь, тогда я перестану чувствовать боль, смотря на засохшие лепестки на полу, а клятвы буду слушать с легкой полуулыбкой, не веря ни единому слову. Сколько уже раз я себе это обещала? Два, три, десять? Намного больше. Почему-то очень легко и просто удается выполнять обещания, данные другим, а себя я опять обделяю.
Мне открывали сокровенные тайны, которые не расскажешь постороннему человеку, а потом делали больно и предавали. По их мнению, я слишком воспитана для того, чтоб мстить таким образом. Я как простая детская загадка, как раскрытая книга — даже в этом они оказались правы. Быть может, мои тайны, открытые в полумраке доверия, уже стали достоянием общественности благодаря чужой подлости и моей собственной доверчивости, но я сама не опущусь до этого уровня, я не буду ради мести открывать миру то, что узнала под покровом ночи, как бы сильно мне этого не хотелось. Ведь я не такая как они. Я ценила искренне, я не причиняла боли, я не открывала чужих тайн и не лгала.
Я выше их.