Монотонный гул детских голосов, пытающихся правильно и удачно выговорить заклинание для трансфигурации, навевал скуку и совершенно не способствовал рабочему настрою. Изредка в этом неровном хоре пробивались раздраженные вскрики или не совсем культурная ругань некоторых студентов, особенно сильно доведенных отсутствием изменений в своих чашках, но в основном все старались выражать свое недовольство молча: строгий взгляд профессора МакГонагалл моментально упирался в того, кто тревожил своеобразный «покой» — если все возрастающую атмосферу бессильной злобы можно было так назвать, — и оставался своеобразным сопровождением, которое только мешало и выбивало из колеи еще больше, чем неудачные попытки сотворить магию.

Джордж лениво водил палочкой над своей чашкой, отсчитывая время до вожделенного звонка колокола, который прекратил бы их мучения, и уже даже не пытался что-то сделать. Фред придерживался абсолютно той же стратегии — разве что даже не делал вид, что хотя бы думает над заданием, как поступал Джордж, а просто лежал на парте, отсутствующим взглядом смотря куда-то в стену мимо близнеца.

Подходить с выговорами и попытками вразумить их профессор МакГонагалл перестала еще минут пятнадцать назад, махнув рукой на это абсолютно неблагодарное занятие: не буянят, разнося кабинет, и слава Мерлину. На прошлом занятии они взрывали парты: начала трансфигурации оказались невообразимо скучными, а усидчивостью близнецы страдали только в присутствии старшего брата, которого, к сожалению, в классе не наблюдалось.

Взгляд отвлекся от конца палочки, на котором замер на последнюю минуту, и уже привычно отыскал светлую лохматую макушку, склоненную над несчастной чашкой, и с мыслей о брате Джордж плавно переключился на нового знакомого.

Элиот Дурсль был… интересным (в отличие от занятий трансфигурацией). И если сначала он приглянулся близнецам своей забавной реакцией на их приставания на платформе и в поезде, то сейчас Джордж не мог сказать, в чем конкретно эта интересность выражалась: в том, что Элиота не пугали призраки и мало впечатляла любая творящаяся на занятиях и в коридорах магия, в том, что воспитанный обычными магглами мальчик держался едва ли не лучше многих аристократических детишек с факультета змеюк, или в том, насколько… отчаянно настороженным он выглядел.

Не раз и не два за прошедшие полтора месяца Фред и Джордж, специально откладывающие сон на потом, замечали, что их сосед либо очень долго не может уснуть, либо спит очень поверхностным сном, будто готовый в любой момент вскочить и драться. Почти каждую ночь ему, кажется, снились если не кошмары, то явно малоприятные сны: несколько раз близнецы, спящие более чутко, чем Ли, просыпались оттого, что Элиот резко подскакивал, отбрасывая одеяло, и громко загнанно дышал. После таких ночей с утра он выглядел не самым лучшим образом, с трудом не засыпая над учебниками, и к сегодняшнему дню в его мешках под глазами можно было спрятать, наверное, целый Хогвартс, не меньше.

То ли из-за продолжительного недосыпа, то ли будучи таким по своей натуре, Элиот, в отличие от большинства детей, активно пытающихся найти новых друзей в магическом мире, наоборот стремился быть ото всех как можно дальше и держался особняком настолько, насколько это вообще было возможно. Пожалуй, единственными, с кем он хотя бы немного добровольно и самостоятельно поддерживал контакт, были старший брат близнецов Руфус и его странный лучший друг Зарксис; или, очень редко, его видели в компании факультетских изгоев — Освальда и Джека, из-за чего отношение старших ребят с Гриффиндора к Элиоту было не самым приятным, хоть в лицо ему никто ничего и не говорил. Сами близнецы приближаться ни ко одному, ни ко второму из этих двоих не стремились: Освальд был слишком молчаливым и непонятным, слишком выделяющимся среди гриффиндорцев (даже для близнецов, которые делили один дом с Перси), а Джек — слизеринцем. И этого вполне хватало, чтобы не желать иметь с ним хоть каких-то дел. Пусть даже Джек был, судя по всем гуляющим по Хогвартсу разговорам, магглорожденным.

Близнецам вполне хватало непонимающих и откровенно осуждающих взглядов софакультетников за общение с Зарксисом. Добавлять еще и за общение с Джеком, который их, в общем-то, особо и не интересовал (если не считать причин, по которым с ним хоть и редко, но общался уже интересный им Элиот), было бы полной дуростью.

Наконец прозвонил колокол, сообщая уставшим студентам о завершении этой своеобразной пытки. Под раздраженным взглядом профессора МакГонагалл, едва успевшей задать им на выходные эссе по тут же вылетевшей из ребяческих голов теме, дети оживились, словно обрели второе дыхание, и почти буквально пропали из кабинета, вывалившись в коридор дружной голодной толпой. Остались только близнецы, специально медленно собирающие вещи, и Элиот, старающийся не зевать слишком явно.

Но попытка Фреда и Джорджа подкараулить соседа, чтобы вместе с ним направиться в Большой зал, оказалась неудачной: несмотря на то, что он едва не засыпал на ходу, Элиот довольно легко оторвался от назойливых преследователей и исчез в толпе однокурсников, уже даже не наградив близнецов напоследок злым взглядом или не самой доброй тирадой. То ли устал делать это каждый раз, то ли спать хотел куда больше, чем собачиться с ними по очередному неизвестно какому кругу.

— Вы бы не доставали его так сильно, — раздался рядом знакомый голос. Джордж подпрыгнул от удивления и настороженно обернулся, встречаясь взглядом со светло-голубым глазом. — Может, тогда Элиот относился бы к вам более спокойно и приветливо, — Зарксис усмехнулся и хрустнул леденцом.

— Сказал человек, который своему же совету не следует, — обиженно пробурчал себе под нос Фред, уворачиваясь от чьей-то сумки и стоически игнорируя направленные в спину уже привычные осуждающие взгляды. В Большой зал он больше не торопился: ладно бы просто общение, к этому уже более-менее смогли привыкнуть, но на явку на обед едва ли не под ручку со змеюкой реакция софакультетников была бы сравнима со взрывом Бомбарды. Зарксис, явно оценивший их маленькую предосторожность, шире растянул губы в усмешке.

— Руфус отличается от Элиота. Как и наша с ним ситуация от вашей с Элиотом, — заметил он очевидное, перебирая пальцами пустую палочку. Когда Зарксис успел доесть леденец, не заметил ни один из близнецов: кажется, когда он только к ним подошел, сладость была целой. — Мы выросли вместе и притирались друг к другу почти с пеленок, а вы пытаетесь влезть в уже достаточно сформированный уютный мирок, не заботясь о его границах, — уголок его губ странно дернулся, и взгляд светлого, почти прозрачного глаза на секунду стал мутным, похожим на грязную озерную воду. Но близнецы не успели расшифровать проскочившую на обычно нечитаемом лице редкую открытую эмоцию — Зарксис снова широко улыбнулся и повел рукой с зажатой в ней палочкой в сторону Большого зала. — Подумайте над моими словами на досуге. А теперь испаритесь на обед, иначе ваш братец вам плешь проест за то, что «позорите свой факультет».

Джордж и Фред вняли скрытому предупреждению и немного торопливо направились по указанному направлению, осторожно обернувшись только на углу. Зарксис все так же стоял посреди коридора, продолжая играться с палочкой, и смотрел в окно с все той же непонятной близнецам эмоцией, вызывающей невольное желание бежать как можно дальше.

Приближение шума Большого зала не мешало им невольно погружаться в воспоминания, как происходило, в общем-то, каждый раз, когда случалось нечто подобное. Для близнецов это было своеобразной защитной реакцией: какого бы мнения ни были о них родители (считающие, что они способны только на ужасные розыгрыши и не менее ужасные шутки, а что-то человеческое, сродни привязанности к кому бы то ни было, им чуждо), Фред и Джордж умели любить и уважать не только тех, кто поощрял их планомерно возрастающую тягу к нанесению хаоса и причинению раздора.

Не то чтобы Зарксис выступал против их затей и был блюстителем правил школы или общепринятых норм поведения, как делали и каковыми были, например, Перси и Руфус (пусть Руфус и в куда меньшей степени), но тоже служил своеобразным тормозным рычагом, останавливающим их от особенно неудачных шуток и придерживающим на не самых удачных поворотах их мыслей. По логике родителей они должны были его ненавидеть за это. Но — нет, Зарксиса они наоборот любили.

Зарксис, на самом деле, всегда казался им странным — даже страннее своих родителей и младшей сестры, пусть многим и казалось совершенно наоборот. Таких многих близнецы считали недалекими идиотами: если родственники Зарксиса походили на безобидных городских сумасшедших, просто рассказывающих порой откровенно безумные небылицы, то сам Зарксис… пожалуй, его можно было бы назвать даже жутким. Пусть на фоне своей семьи он выглядел адекватным и вполне нормальным. На первый или не самый внимательный взгляд.

Несмотря на то, что довольно часто — вернее, почти всегда, исключая, разве что, такие странные моменты, закономерность в которых близнецам никак не удавалось отследить, — Зарксис вел себя как маггловский шут, постоянно улыбаясь и доставая сладости из абсолютно неожиданных мест, его взгляд оставался цепким и ледяным. Иногда близнецам даже казалось, что Зарксис не способен на проявление хоть каких-то теплых чувств: единственный видимый глаз едва ли пропускал в себя хоть каплю нежности даже при взгляде на — на словах — горячо любимую младшую сестренку, а с Руфусом — с которым Зарксис действительно дружил так долго, что даже Молли не могла вспомнить, как и когда это началось, — отношения у них были настолько непонятными, что каждый, кто видел их рядом, думал, что они друг друга люто ненавидят. Довольно часто все Уизли придерживались того же мнения, но благоразумно предпочитали в этот запутанный клубок страстей, который казался невозможным для двенадцатилетних детей, не лезть: однажды попытавшись, они наткнулись на такой жесткий отпор, что даже матушка с содроганием вспоминала схожую по температуре со льдом ярость, звучащую в голосе обычно спокойного и довольно приветливого малыша Кевина.

Малышом Кевином тогда же она его называть и перестала. Зарксис в общем и целом терпеть не мог свое первое имя, из какого-то странного, неизвестно когда образовавшегося принципа не откликаясь на него почти ни от кого (разве что со скрипом от старших членов семьи Уизли и с еще большим скрипом от Руфуса, испытывающего от этого, кажется, какое-то абсолютно садистское удовольствие), а любая уменьшительно-ласкательная приставка после той ситуации казалась абсолютным кощунством даже для матушки, для которой использовать что-то такое было стилем общения.

Впрочем, с тех пор матушка (как и отец) в принципе предпочитала существование Зарксиса игнорировать. Близнецы плохо помнили, что тогда произошло, но после той громкой ссоры, растянувшейся, кажется, на месяц, отношения между Руфусом и родителями довольно резко охладели, как бы потом вторые ни пытались вернуть все в прежнее русло, а Зарксис стал в Норе персоной нон-грата и если и появлялся на пороге, то старался быть максимально незаметным. Причин такой резкой смены настроений в доме никто не объяснял, а потом эта тема и вовсе перешла в раздел запретных, и за то, что кто-то ее поднял, матушка с отцом грозили едва ли не высечь спрятанными на чердаке розгами. Пришлось всем смириться, что тайна останется только между родителями, Руфусом и Зарксисом.

Изменившееся отношение Зарксиса не удивило и не задело; на единственный прямой вопрос он разве что скрыл за широким рукавом безразмерного свитера кривоватую усмешку и никак не прокомментировал этот момент. Казалось, его и Руфуса случившееся абсолютно не волновало. А то и вовсе полностью устраивало. Им было по девять.

Странным в Зарксисе лично для близнецов (впрочем, ладно, и для многих других, кто обращал на это внимание) было еще и то, что он вечно был один — даже в своей собственной семье. Несмотря на показушную открытость и панибратские отношения буквально со всеми, он едва ли имел именно что друзей (Руфуса обычно никто не считал: всем благополучно казалось, что очень скоро между ними разразится полномасштабная война) и едва ли стремился их заводить. В этом они с Элиотом были очень похожи: немного иначе, но Зарксис тоже держался особняком в каком-то своем отдельном мирочке, в который не собирался допускать кого бы то ни было, со всей доступной и совершенно недетской яростью защищая свое право на одиночество. Временами создавалось впечатление, что таким образом он за что-то себя наказывает; но за что именно — не понимал никто, в том числе его много, на самом деле, понимающие родители и сестра.

При всем при этом Зарксис не менее яростно защищал тех, кого взял под свою опеку. Довольно быстро что младшие Уизли, что прочие соседские дети перестали издеваться над его младшей сестренкой, поняв, что это банально небезопасно для их здоровья, и сейчас близнецы замечали, что в коридорах Хогвартса, если кто-то и видел их вместе с Зарксисом, максимальной реакцией на соседство изумрудного и алых галстуков были только сложные взгляды — даже разговоры уже стихли. Привыкнуть-то люди могли и быстро, но вряд ли немое и не очень осуждение прекратилось бы так скоро. Если бы этому не поспособствовали со стороны; и в первую очередь — со стороны, собственно, змей, которые и были главными в осуждении за дружбу с «неподобающими» людьми.

Близнецы понятия не имели, чего Зарксису стоило устроиться на своем факультете, когда он был полукровкой из и так не самой чистокровной семьи — еще и, к тому же, небогатой и странноватой — и, вишенкой на торте, довольно близко общался с одним из Уизли, которые на Слизерине были почти самыми ненавистными персонами во всех смыслах. Пусть и тот самый Уизли, с которым дружил Зарксис, учился на Рейвенкло, к которому слизеринцы относились, если можно так сказать, довольно тепло.

Еще меньше они представляли, что бы Зарксис мог сделать, чтобы отстали уже от них. Но это все-таки случилось, поэтому они предпочитали не задумываться о методах, которые странный друг их странного братца мог бы применить. Поступление на Слизерин, в общем-то, о многом говорило, и пусть сейчас их назовут чересчур предубежденными.

Большой зал, как обычно и бывало на обеде, гудел сотнями голосов: ученики жаждали пообщаться между собой в более свободной и расслабленной обстановке, в которой им не придется рассчитывать свое время с точностью едва ли не до секунды, чтобы успеть добежать из одного конца огромного замка в другой и успеть на занятия после желанных пяти минут общения с друзьями с других курсов или, что случалось реже, факультетов. Близнецы привычно обвели взглядом стол Гриффиндора, выискивая пепельную макушку Элиота, и так же привычно скользнули к нему; но на этот раз они сели через пару мест, решив попробовать последовать совету Зарксиса и дать Элиоту немного передохнуть от их внимания. За это в них уперся долгий пристальный взгляд светло-голубых глаз, в радужках которых плескалось сонное непонимание: на что-то большее Элиот был уже, видимо, банально неспособен. Или не желал тратить лишнюю энергию.

Но под конец обеда понимание, что ни Джордж, ни Фред даже не попытались как-то с ним заговорить, а только передавали ему то, что он просил, и подавали голос только для того, чтобы на его «благодарю» ответить «да не за что», заставило Элиота проснуться и покоситься на них уже с откровенным недоверием — и немного ужасом. И уходить это самое недоверие из его глаз не спешило все следующие несколько дней, когда близнецы даже не пытались навязать свою компанию на занятиях или в библиотеке, а просто абсолютно ненавязчиво оказывались рядом, чтобы с чем-то помочь или что-то подсказать. Не то чтобы они многое знали, но все же магический мир по праву рождения им был знаком несколько лучше и в случае совершенного непонимания некоторых общепринятых вещей они могли их объяснить, если Элиот не докапывался до этого сам. В таком случае Фред и Джордж были рады выступить пусть и слабоватыми, но оппонентами в дискуссии, подключая все то, что Руфусу в свое время удалось «вбить в их пустые головы».

Особенно дружелюбнее по отношению к ним Элиот не стал, но сбегать, только завидев их на другом конце коридора, все же прекратил. Джордж счел это за хороший знак и поставил мысленную зарубку попросить Перси купить в Хогсмиде сладостей для Зарксиса.

Звучащий в голове подозрительно знакомый ехидный голос он предпочел игнорировать. Самодовольства Зарксиса ему и в жизни хватит.

Видимо, не хватит, уныло подумал Джордж, с видом приговоренного к повешению наблюдая, как к ним с Фредом с неотвратимостью Авады приближался разъяренный Аргус Филч, между криками праведного гнева которого умудрялась вставлять свои несколько кнатов его мерзкая облезлая кошка. С каждой секундой желание пнуть Миссис Норрис по худому боку возрастало со скоростью последнего Нимбуса, вошедшего в отвесное пике, и Джордж сдерживал его в пределах своей головы со всей доступной ему силой воли. Но, несмотря на все приложенные усилия, эта самая сила воли едва ему не отказала, стоило Филчу подойти к ним с братом вплотную, выплевывая ругательства вместе со слюной уже им в лицо.

— Мерзкие хулиганы! — распинался Филч, нервно потрясая дрожащим от ярости кулаком. Задней мыслью Джордж предположил у старого хрыча наличие какой-нибудь обычной маггловской болезни — иначе объяснить то, что того вечно трясло, оказывалось проблематично. — Как вы вообще посмели! Прямо в коридоре!

Слушать его не было никакого желания, особенно когда обтянутые сухой сморщенной кожей руки крепко вцепились им в плечи и Филч потащил их в сторону своей каморки.

Бежать было особенно некуда: решив в качестве (очевидно, не самой умной) шутки взорвать навозную бомбу, близнецы, подбитые на эту откровенно небезопасную авантюру Ли, как-то не подумали осмотреть коридор на наличие отходных путей. А Ли, предатель, смылся еще до того, как они исполнили задуманное, и потому, наверняка счастливый донельзя, сейчас праздновал в гостиной, что избежал наказания.

Близнецам оставалось только порадоваться, что ни Руфус, ни Зарксис не учатся с ними на одном факультете — позора, который свалился на их головы, если бы эти двое даже по одиночке посреди гостиной (об ином не следовало и мечтать) стали рассказывать им, где, как и почему они оплошали, Фред и Джордж не пережили. Ладно Перси со своими нравоучениями, он был обычным занудой, и его лекции можно было бы просто пропустить мимо ушей, потерпев лишь его недовольное лицо. Но Зарксис в свое время учил их не попадаться никому, в том числе и более внимательному Руфусу, а Руфус учил — стоит отметить, с особым пристрастием, из-за которого все остальные дети семьи Уизли подозревали в нем латентного садиста, — думать головой прежде, чем делать хоть что-то.

Эти уроки, равно как и своеобразные наказания за их неусвоение, вспоминались с содроганием. Но, одновременно подумали Джордж и Фред, этих своеобразных пыток, им, видимо, было недостаточно.

Потому что сейчас близнецы, все еще немного опьяненные атмосферой огромного старинного замка, советы своих учителей забыли напрочь.

Лучше даже не начинать предполагать, что их за это будет ждать, когда Руфус и Зарксис узнают — а на то, что они не узнают, не стоило рассчитывать даже в самых сладких и розовых мечтах. Не сами, так Перси обязательно настучит за завтраком, привычно распинаясь об их распущенности. И без своего внимания столь явное пренебрежение ко всему, что они пытались преподать, не оставит ни один из них.

Даже неизвестно, кто в итоге окажется хуже; реакции обоих близнецы ждали как смертного приговора. И для них она была куда страшнее Филча, грозящего им всеми возможными и невозможными карами.

Хотя подвалы и цепи сбрасывать со счетов не стоило. Больно красочными были жуткие сказки на ночь, которые им рассказывал Зарксис, пока Руфус не уставал слушать его театрально жуткий голос и не швырял другу в голову подушку или что потяжелее, если нечто такое оказывалось у него под рукой.

Кабинет завхоза был под стать ему: такой же жутковатый со своими тусклым светом и старой мебелью, которую, кажется, не меняли с самого возведения Хогвартса, странным запахом, в котором опытные близнецы смогли различить запах подгнивающей бумаги — идущий, вероятно, из того шкафа в углу, — и нагромождением разваливающихся сундуков, наверняка хранивших поколения конфискованных у студентов запрещенных вещей.

Любопытство близнецов, растолкав тихую панику и мысли о побеге из-под носа Филча, выскочило на первый план и приказным тоном велело им зарыться в эти несметные сокровища. Осторожность же, воспитанная проведенными бок о бок с Зарксисом годами, выражала молчаливое осуждение самому их пребыванию здесь, и Джордж предпочел сосредоточиться на Филче, а не на том, что манило их из-под хлипких деревянных крышек. Лучше подумать об этом позже, когда игра будет вестись по их правилам.

Злобное бурчание Филча, часто разбавляемое торжествующими фразами о том, что он поймал очередных нарушителей и теперь их ждет справедливое — по его мнению — наказание, добавляло несколько очков атмосфере, но делало ситуацию абсолютно комичной. Близнецы даже не пытались сделать вид, что боятся: в подобном Филчу ключе поступал Зарксис, чтобы вроде и показать, что он для галочки недоволен, но, на самом деле, не делая особо никаких поползновений к тому, чтобы действительно их отчитать. Различать притворство и настоящее недовольство, даже если на первый взгляд они выглядели одинаково, младшие Уизли научились очень быстро и всегда этим знанием пользовались. Да и кому бы то ни было, даже Северусу Снейпу, было тяжеловато напугать их после Руфуса и Зарксиса, которые действительно умели выглядеть жутко, когда очень того хотели. И гнев которых был куда страшнее чего бы то ни было, что пытался бы предложить им Ужас Подземелий.

(Каковым, на самом деле, близнецы по праву считали Зарксиса, который перед их парами зельеварения вылезал из каких-то темных углов белесой тенью, чтобы поинтересоваться, как дела у них и у Элиота. Каждый раз все студенты вздрагивали, а особо впечатлительные еще и верещали, как в первый.)

— Хэй, Джорджи, — в бок ткнулся острый локоть. Джордж, отвлекшись от своих мыслей, обернулся, поймав блестящий предвкушением взгляд Фреда, и проследил за его рукой, указывающей на какой-то ящик. На ящике висела потрепанная жизнью табличка: «Конфисковано, очень опасно», и еще до того, как Фред зашептал свое предложение, Джордж уже знал, что близнец от него потребует. — Как думаешь, мы справимся с этой опасностью?

Джордж припомнил их так называемые «полевые уроки» и надменно хмыкнул. Вряд ли в этой школе существовало что-то опаснее учительского таланта Зарксиса, который не учил их фехтовать сразу на настоящих мечах только потому, что не мог их купить или трансфигурировать.

Фред, наверняка подумав о том же, слегка передернул плечами и достал из рукава вторую навозную бомбу, которую они не успели использовать в коридоре.

— Итак, — ровным обманчиво-ласковым тоном начал Зарксис, медленно переводя взгляд с Фреда на Джорджа и обратно.

Зажатой между тонких пальцев ложечкой он постукивал по стенкам глубокой тарелочки с начавшим подтаивать мороженым, выпрошенным у домовиков с кухни Хогвартса, и этот звук действовал близнецам на нервы. Они знали, что Зарксис это знал и делал специально, и оттого раздражение начинало медленно перевешивать страх.

Оба прекрасно понимали, что Зарксис не злился — если бы он действительно злился, в воздухе стояла бы удушающая атмосфера, созданная, вероятно, довольно чувствительной к настроению своего хозяина магией, — но приятного в этой своеобразной пытке стуком и якобы дающим им возможность оправдаться молчанием все равно было мало. Зарксис определенно испытывал их терпение, но они не имели ни желания, ни права возмутиться и прервать это все. Потому что заслужили. Но это не значило, что они с удовольствием побегут в пасть чудовищу и самостоятельно захлопнут его челюсти.

Когда близнецы не стали отвечать, замолчав на долгие несколько минут, Зарксис с притворно-унылым выражением лица сунул в рот ложку с мороженым и тяжело вздохнул.

— Я вас внимательно слушаю, — красноречиво подтолкнул он, ожидая чистосердечную исповедь за их ночные похождения неделю назад.

Разумеется, Фред и Джордж даже не надеялись на то, что Зарксис и Руфус ничего не узнают. Даже если те не спешили на следующий же день напомнить им о надлежащем поведении и необходимости не попадаться, это не означало, что они пребывали в счастливом неведении. Само собой, им всем было известно. Причина, по которой ни один, ни второй не начинал при встрече читать им лекцию, держа в постоянном напряжении последнюю неделю, была до банального проста: обоим нравилось в качестве дополнительного наказания мучить провинившихся неизвестностью о своей судьбе за совершенный проступок.

Если говорить проще: близнецы подозревали, что эти двое сдружились на почве своего садизма.

— Мы взорвали навозную бомбу в коридоре, — начал Фред — как и обычно, ведь он всегда начинал вести диалог, каким бы он ни был, — и сцепил пальцы в замок на коленях, чтобы не начать их нервно заламывать и тем самым доставить Зарксису дополнительное удовольствие.

— И попались Филчу, — подхватил Джордж, тоже складывая руки на коленях. Зарксис абсолютно невпечатленно переводил взгляд с одного на другого.

— Потому что Ли, который должен был наблюдать за обстановкой, нас бросил, — Фред возмущенно надулся и завозился на стуле, когда серебристая гладь радужки осталась абсолютно ровной. Зарксиса их злость по отношению к Ли явно не задела.

— Неправильно, — Зарксис взмахом ложки прервал собравшегося было открыть рот Джорджа. Джордж закрыл рот, уже зная, что Зарксис им скажет. — Сами догадаетесь, где, или мне подсказать?

— Не нужно, — обиженно буркнул Фред и сполз на стуле, обняв себя за плечи. — Что-то планируя, мы должны следить за выполнением всего сами, потому что нельзя ни на кого полагаться. И потому что: если хочешь сделать что-то хорошо, сделай это сам, — последнюю часть он произнес более высоким голосом, явно делая саркастическую отсылку на кого-то. На кого — можно было даже не уточнять. Эту фразу им говорили и Руфус, и Зарксис столько раз, что близнецам казалось, будто она скоро отпечатается на их коже.

Зарксис сунул очередную ложку мороженого в рот и нежно улыбнулся. Близнецам стоило бы испугаться — потому что им постоянно казалось, что понятие нежности Зарксису чуждо, а то, что все видели по отношению к его младшей сестре, было не более чем массовым помешательством, — но эта улыбка отдавала кисловатой горечью. Серебристая радужка помутилась, как всегда бывало, когда Зарксис уходил в свои мысли, и Джордж невольно тихо вздрогнул.

Эта сторона Зарксиса была им почти незнакома и при каждом своем появлении вводила их в ступор. Что такого могло случиться с Зарксисом, который был старше их всего на полтора года, чтобы он выглядел ничуть не лучше жертв Первой Магической?

— И снова неправильно, — Зарксис моргнул, прогоняя из глаза дымку, и улыбнулся шире. Но даже так улыбка не стала опасной или жутковатой, и это еще больше сбивало с толку. Близнецы совсем не понимали, как им реагировать. — Ваша ошибка не в том, что вы не проследили за всем сами. А в том, — он ткнул ложкой между ними, намекая, что это относится к обоим, — что вы доверились по сути незнакомцу. Нужно проверять тех, кому подставляешь спину.

И это тоже Зарксис им говорил (Руфус всегда возмущенно фыркал, но смиренно замолкал под тяжелым серебряным взглядом и прятался за книгой с недовольным бурчанием), но впервые близнецы действительно прочувствовали этот урок. И не только потому, что сами побывали в этой ситуации, но и потому, что наконец смогли вглядеться в гуляющую на дне светлой радужки тьму и увидеть то, что в ней было спрятано.

Грусть.

Не то чтобы Зарксис и раньше стремился скрывать от них свои эмоции — отнюдь; просто он сам по себе был человеком, которому сложно открываться — и которого сложно при этом понять. Часто его не понимал даже Руфус, хотя, казалось бы, лучше друг друга их не поймет уже никто: они могли разговаривать едва ли не при помощи одних только взглядов, узнавали намерения другого еще даже до того, как те полноценно оформятся в голове, и проводили столько времени вместе, сколько проводили, пожалуй, только Фред и Джордж — а они не отлипали друг от друга, потому что были магическими близнецами, как их называла мама.

Но сейчас Зарксис, играясь с длинной ложкой для мороженого, с непонятной, но явной грустью смотрел куда-то мимо них, чуть хмуря белесую бровь и поджимая тонкие губы. И с новой стороны показывал им уже знакомый урок жизни, когда-то, видимо, пережитый на собственном опыте.

Внезапно Зарксис стукнул ложечкой о стеклянный бок чашки — раздался довольно громкий звон, — и магия момента улетучилась. В светлой радужке плескался прежний лукавый задор, и по сладкому прищуру вкупе с довольной улыбкой близнецы быстро поняли, что будет следующим вопросом.

— И что же вы, мои юные друзья, стащили из кабинета Филча? — Джордж очень убедительно невинно захлопал глазами (совершенно не сомневаясь, что его примеру последовал и Фред), но Зарксис снова наставил на них ложку. В этот раз это выглядело уже угрожающе; прищур стал сильнее, и в выражении лица легко читался намек на жесткость. Пока — только намек. — Я вас вырастил, паршивцы. Строить невинных агнцев будете перед МакГонагалл.

Близнецы знали, что, стоит им начать открещиваться, Зарксис, скорее всего, будет уже по-настоящему раздражен, а не просто к этому близок. Раздражение, конечно, не злость, но это был Зарксис — у Зарксиса все состояния опасны для жизни и здоровья.

Не то чтобы было непонятно, что это в основном идет от беспокойства: несмотря на воспитание в семье магов, Зарксис на удивление был к магии довольно скептичен. Он с опаской относился ко всем ее проявлением, стремился докопаться до ее источника, озадачивая знакомых старших магов странными вопросами, которыми те в жизни не подумали задаваться, и ненавязчиво, но прочно огораживал что свою сестру, что младших своего друга от волшебства, пристально следя, чтобы заклинания им не навредили — даже если они были банальными до слез или бытовыми. Подобное поведение многих пугало: они настороженно следили за действиями Зарксиса, старались не оставаться с ним наедине и всеми возможными способами уворачивались от диалога. Зарксис на такие совсем не взрослые действия вроде как взрослых людей только пожимал плечами и еще более ревностно принимался за защиту «детей», чем вызывал еще больше неприятного удивления к своей персоне от окружающих.

Для старших магов, которые не понимали, почему ребенок магии вообще может спрашивать о том, что для них всех является константой, — да чего греха таить, даже для самих младших Уизли, которых Зарксис действительно буквально вырастил и которые эти странности наблюдали столько, сколько себя помнят, — все это являлось куда более явным звоночком о ненормальности — и куда более опасной, чем ненормальность всей остальной семьи Зарксиса. Если его родители и, как казалось всем, просто поддакивающая младшая сестра безобидно верили в несуществующих животных и даже для магов кажущиеся сюром теории, то Зарксис посягал на столпы, на которых держался весь магический мир.

Матушка Зарксиса, не брезгующая миром магглов, иногда мечтательно приговаривала, что однажды он станет первым магическим ученым-исследователем самой магии. Но сам Зарксис только натянуто улыбался, не желая спорить с матерью, и становилось понятно: нет, не станет.

Потому что все, чего хотел Зарксис, — это безопасности. И магию, как со временем поняли все, кто общался с ним хоть сколько-нибудь близко, он безопасной совершенно не считал.

Близнецы переглянулись, и Джордж под пристальным взглядом Зарксиса потянулся за своей сумкой, ради безопасности ее содержимого затолканной под стул, чтобы прикрыть ее скрещенными ногами.

— Только это, — Джордж вытащил странный кусок пергамента и положил его на стол. — На самом деле, даже не представляю, чем он может быть опасен настолько, что Филч запихнул его аж под замок. Как мне — старье старьем, совершенно бесполезное.

Зарксис окинул его ровным взглядом с молча вскинутой бровью — мол, ты это рассказываешь мне? — и осторожно взял пергамент в руки. Покрутил, рассматривая, просветил, подняв к окну, легко поводил раскрытой ладонью по шероховатой поверхности, словно стараясь что-то нащупать. Спустя несколько минут положил обратно и сложил ладони под подбородком, не отрывая глаза от «трофея» близнецов.

— Шалость, значит, — пробормотал он, щурясь. С полминуты спустя снова поднял взгляд на близнецов. — И что же вы, паршивцы, задумали?

Зарксис не был Руфусом; Зарксису проще все рассказать, потому что тогда можно избежать наказания и от него, и от Руфуса, и от матери (и еще, из-за поступления в Хогвартс, профессоров) или, что было гораздо лучше, получить несколько весьма интересных для реализации идей.

А еще — остаться с головой на плечах.

— Только маленькую шалость, — осторожно протянул Фред, сверкая глазами.

— Шалость и только шалость, — важно кивнул Джордж.

— Клянемся, — выдали они оба, честно вскидывая руки в сдающемся жесте под скептичным прищуром, так и кричавшем «вы меня не убедили».

А потом удивленно смотрели, как на куске пергамента расплываются чернильные линии, складывающиеся в приветствие неких Господ Мародеров и карту Хогвартса.

Зарксис выглядел абсолютно невпечатленным — разве что задумчивым. Еще до того, как он озвучил свои требования, близнецы были на все согласны.

В конце концов, приятно в кои-то веке действительно иметь секреты от братца Ру. А то большую их часть он так или иначе узнавал либо сам, либо от Зарксиса, и не было ничего, что знал один, но не знал второй. Но не в этот раз.

То, что платить за сохранение до поры до времени этого маленького секрета придется арендой Карты Зарксису, их не очень сильно смущало.

Атмосфера ночного Хогвартса сильно отличалась от его дневного амплуа: темные коридоры, заполненные витающей в воздухе магией, выглядели скорее жуткими, чем красивыми или — как бы банально это ни звучало — волшебными, и разгуливать по ним оказалось не так увлекательно, как думалось изначально. Даже с Картой, позволяющей отслеживать появление нежданных гостей, все равно пугал каждый шорох, заставляя испуганно подпрыгивать и жаться по углам и нишам на несколько секунд, чтобы перевести дыхание.

Зарксис, наверное, умер от смеха, если бы увидел их жалкие потуги казаться смелыми. А Руфус определенно назвал бы глупыми детьми.

Джордж в очередной раз вздрогнул, когда порыв ветра — снова — прошелся по пустым внутренностям доспехов, создав жутковатое эхо, и тяжело выдохнул, покосившись на Фреда: тот, насупившись, пытался разглядеть что-то на Карте в свете слабого Люмоса, маленьким огоньком сверкающего на кончике его палочки.

— Может, пойдем обратно? — Джордж украдкой зевнул, спрятав свою слабость в рукаве мантии, и утер выступившие от широты зевка слезы. Спать хотелось неимоверно, и они все еще не закончили эссе для завтрашней пары зельеварения, слишком взбудораженные запланированной прогулкой по замку в комендантский час. Не то чтобы они боялись профессора Снейпа или очередного Тролля за невыполнение домашнего задания, но на сонную голову выслушивать нотации не было никакого желания. По крайней мере, у Джорджа. — Продолжим на выходных, Фредди, старый-добрый Хогвартс от нас не убежит. И Карта тоже.

Не совсем правда: в конце концов, они обещали по первой же просьбе без вопросов отдавать ее Зарксису. Но тот не обещал ее забирать навсегда.

Что тоже было спорным моментом, учитывая слизеринский галстук у него на шее и то, что вот уж с кем, а с Зарксисом определенно стоило заранее и весьма четко обговаривать условия сделки. О чем они, окрыленные своеобразным благословением творить что вздумается, благополучно забыли.

Фред ответил спустя почти минуту напряженного молчания.

— Нет, — он встряхнул Карту, будто она показала ему какую-то чушь и он не мог в нее поверить, и снова всмотрелся в пергамент. Джордж осторожно подошел и заглянул близнецу через плечо в попытках увидеть, что того так взбудоражило. И увидел.

— Что могло понадобиться нашему Мистеру Благоразумие и Честь в Астрономической башне ночью? — пораженно пробормотал Джордж, глядя на то, как точка с именем «Элиот Дурсль» медленно спускалась по направлению к коридорам.

И как, явно поджидая его, рядом, на пути в Гриффиндорскую башню, маячила точка с именем Пивза.

Тревожно переглянувшись, близнецы одновременно сорвались с места, стараясь бежать как можно тише и по указаниям Карты избегая встречи с патрулирующими ночные коридоры профессорами и Филчем. Пусть их порой и смешили шутки и розыгрыши Пивза — по крайней мере, когда его изыскания не были направлены на них самих, — но меньше всего им хотелось, чтобы под одну из таких проделок попался Элиот. Возможно, теперь Джордж мог понять фаворитизм Снейпа и МакГонагалл к своим факультетам.

Да и если они что и поняли за эти несколько месяцев, так это то, что Элиот никогда не идет против правил и старается не привлекать к себе особо пристальное внимание. Со Снейпом, правда, почему-то абсолютно не помогало, зато МакГонагалл существование конкретно этого своего студента игнорировала напрочь.

Незадолго до того, как столкнуться с Пивзом самим, Фред схватил Джордж за рукав и утянул в боковой проход за нишей с доспехами, хмуро вглядываясь в Карту. Джордж следовал за близнецом абсолютно молча, даже не возмущаясь несколько грубым обращением с собой несчастным.

Они выскочили прямо за спиной Элиота, и Джорджу потребовалась все его скорость и ловкость, отточенные проведенными бок о бок с Зарксисом годами, чтобы успеть закрыть Элиоту рот прежде, чем он выдаст их Пивзу испуганным вскриком или, что было более вероятным, каким-нибудь заклинанием прямо в лицо — лично Джорджу не очень хотелось знакомиться с наверняка внушительным боевым арсеналом, который Элиот пополнял с удивительной скоростью в библиотеке. Сумка, в которую на ходу Элиот что-то запихивал, соскользнула с его плеча и с негромким звуком упала.

Джордж недовольно покосился на невозмутимого Фреда, которому в лицо с явно не самыми добрыми намерениями был направлен кончик палочки, и отступил на шаг, давая Элиоту возможность отдышаться и прийти в себя после их внезапного появления.

Взгляд бледно-голубых глаз не предвещал близнецам ничего хорошего.

— Что вы двое тут забыли? — прошипел Элиот сквозь стиснутые зубы. Палочку он, разумеется, опустил, но совсем убирать не спешил.

— Спасаем тебя от участи драить кубки и значки старост, — торжественно объявил Фред, сунув Элиоту под нос Карту и показав на ней сначала те точки, которые обозначали их самих, а потом точку, обозначающую Пивза. — Ты же не хочешь подменять Филча на его несомненно важном посту?

Элиот только громко выдохнул, показывая свое раздражение; возможно, он с трудом сдерживал себя от разъяренной тирады, которую близнецы ожидали почти с нетерпением. Но Элиот, на удивление, все же промолчал, просто смерив их красноречивым взглядом, и подхватил сумку с пола.

— Тогда ведите, раз записались в спасатели.

Фред самодовольно просиял, отчего Элиот недовольно скривился, и, схватив его за рукав, с энтузиазмом потащил в тот проход, из которого близнецы выскочили минутой ранее. Джордж, уже развернувшийся следом, краем глаза заметил белый прямоугольник, кажется, выпавший из сумки Элиота, когда тот ее выронил, и подобрал, намереваясь чуть позже вернуть письмо его адресату.

Он честно не хотел его читать, но взгляд сам зацепился за слова, выведенные аккуратным витиеватым почерком.

«Шалтай-Болтай сидел на стене,

Шалтай-Болтай свалился во сне,

Вся королевская конница, вся королевская рать

Не может Шалтая,

Не может Болтая,

Шалтая-Болтая,

Болтая-Шалтая,

Шалтая-Болтая собрать!»

Почему-то от этого маленького детского стишка Джорджа пробрала дрожь, и он поспешил за Фредом и Элиотом. Но ощущение странного, неизвестного ужаса, вцепившегося ему в загривок, не желало его отпускать.