Мысль о том, что нужно встретиться с этим эспером, гложила Фёдора всю неделю. Слишком интригующе описывали его разные источники. Один говорил: "Строг, требователен, не терпит вмешательства и шуток", второй шёпотом добавил "Не дурен собой, слишком умен". Кто-то говорил: "Глуп, неимоверно глуп, смеётся не к месту, обладает чудовищной силой! Вот только использует её неправильно". Ну а четвёртый сказал лишь ёмкое "Врач" и больше ничего.

Постоянно думая об этом, Фёдор как бы не замечал беспорядка временного жилища. Одежда, конечно, не валялась. К тому же, чему валяться, если почти весь твой гардероб из-за сентябрьского холода на тебе?

На полу в хаотичном порядке лежали различные бумаги, и что удивительно, ни одна не измялась. На старом обшарпанном диване - смятая серая простынь и подушка, что больше похожа на свалку тряпья в наволочке. Старые окна, щели которых абсолютно нечем прикрыть.

Трещины на потолке выглядели как огромная паутина и не внушали доверия. Создавалось впечатление, что чихнешь - и вся побелка обрушится на тебя.

Во главе всей комнаты стоял стол. Уже повидавший свое (где-то даже облупился лак), но все ещё добротный. Почти пустой, единственное, что могло подпортить впечатление - три кружки из-под чая.

Фёдор сидел на полу, упираясь спиной о стол. Войди в эту минуту Николай, и начни он причитать, что сидеть на полу нельзя, его бы просто проигнорировали.

Он больше был похож на собрание пыльных и древних как мир вещей: в старом растянутом свитере какого-то грязно-серого цвета и старых джинсах - раньше они были насыщенного синего цвета, а вот сейчас их цвет больше напоминал воду в Москве-реке. В руках он теребил белую ушанку.

Фразы, больше похожие на бормотание, чем на осознанную речь, постоянно разносились по комнате.

– Возможно ли попасть в Москву, с моими-то сбережениями? В целом, очень даже возможно. Его, правда, придётся оставить здесь. Да…

Эта мысль появилась сразу после того, как захотелось встретиться с тем эспером. И вот уже неделю она кружила в его голове, ожидая какой-то фразы, слова, действия извне, чтобы наконец-то воплотиться в жизнь.

– Фёдор, идёшь есть? Тебе лучше питаться нормально, врача ведь у нас нет... А было бы неплохо, - голос из-за двери звучал тихо.

«Врача ведь у нас нет…» - повторилось в голове Фёдора.

Решение наконец-то принято, сегодня ночью должна быть электричка до Москвы.

– Иду.

За дверью послышался грохот и то ли восторженные крики, то ли крики негодования, а может и то, и другое одновременно.

Открыв дверь, Достоевский смог лицезреть такую картину: схватившись за грудную клетку, по полу из стороны в сторону катался Николай и шипел. Рядом валялась табуретка и пара книг.

– Жив?

– Нихуя подобного.

Спустя мгновение Гоголь прекратил вертеться, как юла, и смог сесть.

Щеки красные, растрепанные волосы оттенка выцветшей соломы и неопределённого цвета спортивный костюм - всё это так странно выглядело для Фёдора. А может, он уже просто отвык от людей?

– Ну-ка, королевна злобных взглядов, помоги встать придворному шуту, - все ещё шипя от боли, сказал Николай.

– Смешно. Очень, - процедил сквозь зубы Достоевский.

С опаской принимая чужую костлявую руку, опираясь второй на стену, Гоголь медленно поднялся на ноги.

Они прошли на кухню, Николай что-то напевал, пока разливал по тарелкам суп, а Фёдор был полностью погружен в свои мысли.

За обедом Фёдор окончательно решил, что уйдёт этой ночью на поезд, что Гоголю абсолютно не нужно знать, куда он едет, и что Коля не должен быть в курсе, что Достоевский вообще куда-то собирается.

Маленькая квадратная кухня. Серая - кажется всё в этой квартире в оттенках серого цвета. Два табурета, ножки одного шатались, ибо Николай любил качаться на нем; стол весь в царапинах от ножа; шкаф с посудой, странно наклонившийся влево и готовый вот-вот рухнуть; и, конечно же, старая протекающая мойка, обязательно в комплекте с капающим краном.

– Эй, Дос! Что там с твоей идеей о создании организации?

Ответа не последовало. Гоголь же не заметил этого и продолжил лепетать что-то о том, как сегодня удивлялись его игре на скрипке.

– Заебался я, Федь...

И разговор пошёл с ещё большей скоростью.

Для души Достоевского была уже ночь, а мозг проигрывал с постоянной скоростью, во сколько он выходит, как добирается и что может пойти не так. Например, что если Николай ляжет спать позже, и он не успеет уйти незаметно? Или он догадается, что Федор решил уйти, и попытается увязаться за ним? Другие варианты развития событий... Он должен был проиграть все сценарии в голове, чтобы составить план с самой высокой вероятностью посадки на электричку без осложнений, и естественно, из-за этого он не следил за речью Николая. Незаметно наступал вечер.

В лучах закатного солнца сиял весь город, люди же, не замечая этой красоты, спешили в свои квартиры-коробки, чтобы отдохнуть и попытаться скинуть оковы тревоги и работы. Посмотри они по сторонам, заметь, как всё преобразилось в закатном солнце, они бы восхитились этой атмосферой и стали бы значительно счастливее.

Этих бегущих человечков, этот причудливый мир Фёдор наблюдал из окна, когда вернулся обратно в комнату.

План уже готов, риски рассчитаны, осталось подобрать бумаги с полу и вымыть кружки. В соседней комнате ворочали шкаф. Неизвестно, что там происходит за закрытыми дверями, но скорее всего, Гоголя опять не устраивает место и ему просто скучно.

Догорал закат. Фёдор повернул голову к кружкам и бумагам. Выглядели они печально-прекрасными в последних лучах, захотелось запечатлеть этот момент. Он не мог фотографировать эту комнату, поэтому сосредоточился и запомнил, как она выглядела.

С тоской вздохнув, пошёл отмывать кружки застоявшегося, оставляющего размытые желтые круги, чая. Проходя мимо комнаты Николая, он отметил, что звуки прекратились - значит, успокоился. Фёдор открыл кран и налил на губку мыло химозно-зеленого цвета.

Гоголь сидел, прислонившись к двери, слушал шум воды и звон посуды. Тихо покачивая головой, неторопливо напевал: "Мальчик с большими глазами вырос - попал в миллиарды. Весь его взрослый экзамен списан тайком из-под парты..."*

Его вид был печален и в чем-то даже тревожен. Короткая косичка растрепалась, и надо бы ее переплёсти. Большой палец правой руки дёргался, и, даже если бы захотел, Коля не смог бы остановить дрожь. Кривая улыбка на лице. Хотелось плакать. Хотелось лечь и не проснуться. Он устал.

Комната была узкой и длинной. Где-то там, у окна, стояла заправленная кровать, она грозилась развалиться, если ее вновь будут перетаскивать по комнате. Шкаф был пуст. Одна его дверца покосилась, а вторая держалась на честном слове.

Вещи из шкафа валялись на полу комнаты, висели на плафоне, свешивались с подоконника, торчали из-под книг на стуле. Гоголь решил прибраться, но пока он вытаскивал одежду из всевозможных мест, его обуял гнев, он разозлился, что шкаф стоит криво. Решил переставить. Спустя пару перемещений, осознал, что если сейчас не прекратить - дверца отвалится. Остановился и осел около двери в комнату.В лучах закатного солнца его комната выглядела так же очаровательно, как и комната Фёдора, но эта немая красота ни капли не помогала Николаю.

Он хотел, чтобы на его реплики реагировали, чтобы с ним по-настоящему говорили, но Достоевский вот уже неделю как молчал. Хотелось кричать.

"Чем так увлечён его разум? Что затмило меня на неделю?!"

Его это тревожило, ощущение затишья перед бурей не отпускало его все семь дней.

"Лишь бы он не отправился вслед за ним. Бред. У него наполеоновские планы".

Фёдор не зайдёт в комнату просто так. В последние года три он ничего просто так не делает. А раньше мог рассмеяться потому, что захотелось...

Гоголь приложил огромное усилие, чтобы встать и дойти до кровати, по пути не упав.

Аккуратно опустив свое тело в постель, Николай пытался абстрагироваться от тревоги и уснуть. Спать хотелось неимоверно, но тело словно издевалось над ним. Ребра беспощадно болели из-за недавнего падения.

Шум воды давно закончился. В квартире снова восстановилась гробовая тишина.

Спустя мучительный час, Николай всё-таки смог уснуть.

Было уже поздно, за окном стоял непроглядный мрак. А то, что можно было рассмотреть, превращалось в страшных чудовищ, и вовсе не выглядело как деревья, дорожные знаки, столбы. В комнате холодно светила энергосберегающая лампочка. Достоевский разбирал бумаги по папкам, чтобы они все вместились в сумку-кейс, сменная одежда лежала в рюкзаке, который и не разбирали с прошлого переезда.

Фёдор, шепча, повторил всё, что уже сделал. Нужно было только оставить записку и немного вздремнуть перед дорогой.

Решив не вдаваться в подробности, он написал два простых слова с надеждой на то, что Гоголь поймёт и ждать его не будет. Не будет терзаться мыслью, что настолько опротивел, поэтому его оставили вот так.

Покончив с запиской, Достоевский завёл будильник и прикрыл глаза. Засыпать было трудно, мысли смешивались и превращались в откровенную чушь.

Сон был ужасный, от каждого шороха Фёдор просыпался. Даже если этот шум создавал он сам.

Вокруг - кромешная тьма. А на часах - половина третьего. Все словно вымерло, и весь мир сузился до одной тёмной точки - его комнаты.

Немного разочарованно он приподнял лицо от подушки и, понимая, что медлить нельзя, пошёл на кухню, захватив с собой сумку и рюкзак.

Тихо, стараясь не скрипеть старыми как мир половицами, Фёдор с каждым шагом молился, чтобы Гоголь не проснулся. Он старался идти максимально беззвучно и быстро, но все равно Достоевскому казалось, что сейчас в комнате Гоголя включится свет и дверь откроется. А в глазах Коли будет вселенского масштаба презрение и разочарование. Не то чтобы Фёдора волновало это, но он не хотел уходить на такой горькой ноте. По сравнению с этим, даже уход по-английски лучше и безболезненней.

Он оставил на старом кухонном столе записку, ежесекундно опасаясь, что случайно уронит сумкой что-нибудь со стола, развернулся и повторил все предыдущие действия.

Проходя мимо комнаты Николая повторно, Достоевский слегка успокоился и приободрился. Половина действий была сделана. Оставалось лишь одеться и выйти из квартиры.

Натягивать пальто приходилось наощупь, равно как и обувь: включать свет нельзя. Стараясь не звенеть ключами, плавно открыл замок. Сейчас, когда столько всего позади, самым большим страхом стал скрип двери. Однако она открылась без посторонних звуков, что было странно для такой рухляди.

Удачно пройдя и этот пункт плана, Фёдор приобрёл ещё больше уверенности, что все получится и сегодня он точно уедет в Москву.

Как только Достоевский вышел из подъезда, он как можно скорее хотел покинуть территории, которые можно наблюдать из окон квартиры. Ну а как только скрылся из виду, начал улыбаться и даже немного посмеиваться.

"Чего ж бояться было? Ума не приложу. Впрочем, бояться всегда есть чего", - думалось Фёдору, когда он почти дошёл до вокзала.

А дальше для Фёдора было всё как в тумане. Он лишь смутно помнил, как купил билет на электричку до Москвы и как в неё сел.

Разум его снова наполнился мыслями и рассуждениями о том эспере.

"Есть только три пути встречи. Написать ему предложение о встрече или же «случайно» столкнуться с ним и завязать разговор. И на самый крайний случай - записаться на приём. В первом - высока вероятность, что он просто не заметит письмо. Во втором - он может просто быть не в духе, такое столкновение его только разозлит и диалога не выйдет. Ну, а в третьем..." - тут Фёдор незаметно для себя начал засыпать. Нормально он не спал уже с неделю - его ум все будоражил этот человек. А засыпать в таком состоянии крайне мучительно, почти невозможно.

За окном постепенно светало. Казалось, уставший мир просыпается ещё более побитым, чем засыпал. Леса сменились равниной. Начинался пасмурный день. Все выглядело настолько уныло, что Достоевский поневоле очаровался этим. На станциях и просто проезжая мимо населённых пунктов можно было наблюдать недовольных людей с кислым лицом и мешками под глазами, по величине сопоставимыми только с мешками под картошку. Кто-то кашлял, кто-то курил, кто-то орал на молодёжь... В общих чертах - все станции как под копирку.

За час до приезда Фёдор проснулся и впервые за неделю подумал не том, как поступить дальше и как встретиться с эспером наиболее продуктивно, а решил проанализировать свои действия. Он не воспринимал этот уход как побег или как предательство, он считал, что Гоголю пора бы двигаться к своей цели, а не идти за ним, даже если он разделяет идеи Достоевского. Фёдор помнил, что Николай искренне хотел стать актёром в театре. Правда, Гоголь кинулся искать Фёдора сразу после того, как Достоевский сбежал из родительского дома. У Фёдора же слишком кровавая дорожка дальше. "Если он и сможет убивать людей, то непременно будет об этом сокрушаться. Незачем ему уходить в подполье..."

Рассуждая об этом, Достоевский не заметил, как приехал в Москву.

Город уже потихоньку начинал просыпаться и набирать обороты своей машины. На окраинах пока что все было относительно тихо и ничем не примечательно: валялся мусор, грязные обочины, и облупленные, как плохо почищенные яйца, дома... Окраины Москвы слабо отличаются от других городов России. Электричка медленно, но верно приближалась к конечной станции.

Прибыв на Ленинградский вокзал, Фёдор решил пройтись по родному городу. Он не собирался задерживаться в столице больше, чем на месяц. Занять недорогой номер в гостинице, отдохнуть с дороги - и уже вечером найти в этом огромном городе одного важного человека.

Эспер, о котором думал и размышлял Достоевский, был не кто иной, как Михаил Афанасьевич Булгаков. Странный молодой человек возрастом в двадцать шесть лет, недавно окончивший медицинский институт и только начинающий работать хирургом в городской больнице. В планах у него когда-то было отучиться на военного врача, так как в воздухе давно летала атмосфера скорой войны, но после он передумал.

Многое об этом человеке было неизвестно. Но у Достоевского была его фотография и примерный распорядок дня. Этим вечером Булгаков планировал посетить картинную галерею со своей коллегой (это Фёдору любезно сообщила она сама в ходе переписки, фотографию отправила она же). Там-то Фёдор и собирался поймать Булгакова и завязать разговор. Фёдор не стал ходить по особо людным местам, он шатался по мелким паркам, аллеям, бродил в узких, едва освещённых улочках. Тёмная, мрачная и тихая столица ему нравилась больше, чем та пестрота, шум и гам, постоянное движение и крики, свет и громкая музыка "парадной" стороны.

К часу дня Достоевский, изрядно нагулявшись, решил найти недорогую гостиницу недалеко от той выставки.

К трем часам нашел себе место для проживания.

Свободной одноместной комнаты в этом заведении не нашлось, пришлось брать двуспальный номер.

С порога комнаты были видны две жутко скрипучие и старые кровати, создававшие впечатление, что их поставили сюда сразу после постройки дома. У одной из них была сломана спинка и выглядело это так, будто кто-то откусил часть деревяшки. У второй кровати проваливался матрац, и вся она была исписана не самыми культурными словами. Они были застелены старыми коричневыми покрывалами, к достоинству этого места, чистыми. К слову, вся постель была чистой, какого-то кремового цвета.

Маленький черненький телевизор-коробка, стоящий у окна на тумбочке, в которой, по обыкновению своему, прятался небольшой старенький холодильник. Шкаф со скрипучими петлями - каждый раз, когда его дверцу открываешь, раздаётся звук, больше похожий на последний вздох тяжёлобольного или смертельно раненого. Если повезёт, то можно найти сервиз из двух кружек и чайника. Коричневый стол, что как назло стоит против света лампочки и писать за ним ужасно неудобно: спиной загораживаешь весь свет, и ничего не видно. Окно занавешено грязно-коричневого цвета шторами из непонятного вида ткани - никто в таких местах не повесит шёлковые ярко-красные или синие шторы. Пол не был покрыт ковролином или линолеумом, лишь покрашен цветом сангины лет пятьдесят назад.

Словом, все в этой комнате было выдержано в отвратительно теплых цветах, а люстра была настолько тусклой и грязной, что и от керосиновой лампы света было бы больше.

Пожалуй, единственное, что нравилось Фёдору - здесь было окно-стеклопакет, а не старые деревянные рамы, как в той квартире. И что при случае можно было взять второе одеяло с пустующей кровати.

– Тараканов и клопов нет, значит, жить можно.

Сумку с бумагами Достоевский положил на стол, а рюкзак бросил около шкафа.

Фёдор планировал вымыться, но душ был один на этаж и, естественно, занят. Поэтому было принято решение до половины пятого пролистать все бумаги по Булгакову, а потом уже идти в душ и сменить одежду.

Само заведение представляло из себя двенадцать номеров, по шесть на каждом этаже. Засаленные стены, где-то на потолке была копоть, непонятно от чего.

"Видимо, жильцы сжечь пытались, а владельцы забили на это. Как и в целом на это место", - думалось каждому, кто видел эти чёрные пятна. Проходя мимо комнат, можно было почувствовать запах уже подпортившейся рыбы, алкоголя, грязных носков (кто-то выкинул целую кучу в урну!)

Свет на этажах был ещё хуже, чем в номерах.

Людей Фёдор здесь не видел, лишь бабульку, которая здесь отвечала за всё и разве что обеды не разносила. Как показалось Фёдору, женщина сварливая и придирчивая, но сегодня была в приподнятом настроении. Сразу сказала: если брезглив, пусть валит к черту.

И ещё один человек мылся.

Бумаги Фёдора на Булгакова выглядели примерно так: имя, примерный возраст и способность (ранг, потенциал, особенности). Все это было размазано на четыре страницах машинописного текста шрифтом "Times New Roman" 14 размера.

"Булгаков М.А. - незарегистрированный эспер, из-за этого М.А. не присвоен номер, ранг, название и надзор в государственном перечне эсперов. Способность Булгакова М.А. имеет лишь неофициальное, народное название - "Сатана и его Свита", чаще всего сокращается до "Свита". Способность приблизительно первого ранга..."

Фёдор скользил глазами по тексту, что-то вновь подчеркивал и делал пометки на полях. Закончив с информацией, Достоевский принялся рассуждать, что может заинтересовать такого человека. Когда Фёдор думал, он упирался взглядом в одну точку, и в этой точке его мозг создавал проекцию текста или картины происходящего - но чаще всего картину происходящего и текст в приписках. Фёдор крутил эту модельку сколько угодно, время для него в этот момент не существовало, все физические потребности забывались и заглушались собственным мозгом.

В таком состоянии у Достоевского взгляд становился стеклянным, а руки иногда отбивали темп развития ситуации.

Конечно, Михаил Афанасьевич Булгаков был не единственным в картотеке эсперов. Сейчас в этой базе данных находилось около шестидесяти дел.

Собирал эти личные дела Фёдор с шестнадцати лет. Картотека была нужна для всего: узнать, кто с какими эсперами связан, как живёт и чем увлечен эспер, чтобы из этой информации выводить наиболее лучший вариант воздействия. Часто к личному делу прикладывались фотографии с разных ракурсов. Незаменимая вещь, при случае можно продать личное дело за большие деньги, и если Фёдору нужен был бы поверженный заказчик, вносились изменения в ключевых моментах, и отправлялось это уже в искажённом виде.

Дело Булгакова ещё не было структурированным и чётким, Фёдор планировал заняться им после встречи.

Время близилось к пяти, когда Фёдор закончил с бумагами Булгакова и начал пересматривать все дела людей, связанных с ним. Их было немного, всего лишь два: коллега по работе и эспер, который поведал Фёдору о Михаиле Афанасьевиче.

Когда же все бумаги были просмотрены, а часовая стрелка дошла до пяти, Фёдор аккуратно разложил всё по папкам, убрав самые важные за холодильник. Наврядли кто-то станет искать документы по эсперам и Достоевского в таком месте, но оставлять документы в открытую Фёдор просто не мог.

Готовясь идти в вероятностно ужасную душевую кабинку, он стянул простынь с исписанной кровати, ибо полотенца в этой гостинице не давали, а у Достоевского его не имелось. Уходя из комнаты, он повесил рубашку и брюки на вешалку - воспитание не позволяло заявиться в картинную галерею в джинсах и свитере.

Ещё на входе в заведение Фёдор купил пакетик геля для душа, какие обычно продаются в любых хостелах, гостиницах, отелях, с маскотом компании. Правда, здесь это был обычный пакетик шампуня из магазина.

Душевая действительно оставляла желать лучшего. Очень маленькая квадратная комната не имела шторки, но зато были старые плитки, почерневшая замазка, шпингалет, что держался на соплях, и квадратный поддон, куда надо было вставать, чтобы вымыться. Очевидно, запах сырости и плесени имелся здесь.

Но объективно Фёдору было без разницы на это.

Поплотнее замотавшись в простынь, Достоевский спешил вернуться в комнату, до выхода оставалось сорок минут.

В комнате всё было неизменно, поэтому Фёдор вновь прокрутил события.

Ожидалось увидеть Булгакова в сопровождении девушки; также ожидалось, что девушка, заметив Фёдора здесь, подойдёт к нему, а Михаил Афанасьевич сначала не очень будет заинтересован их разговором, до того момента, как в разговоре мелькнет слово "эспер". Дальше всё должно пойти более гладко.

– Треснула… Надо будет зайти в магазин за новой пуговицей.

Сложив часть бумаг в кейс, он накинул на плечи пальто и покинул комнату. Спускаясь по лестнице на улице, Фёдор напевал этюд Черни, а потом внезапно вспомнил, что кто-то играл этот этюд, и шутя ворчал: "И вот скажи мне, пожалуйста, дорогой брат, почему я должен вновь играть этот этюд на конкурсе? Я ведь ещё успею выучить новый!", - и сразу отчего-то на душе у Фёдора стало так паршиво и тоскливо. Он на минуту остановился и всё смотрел в закоулок, словно оттуда выйдет владелец этой фразы.

— Ты же знаешь, что в закоулке пусто, так зачем стоишь? - задав себе этот вопрос, Фёдор продолжил ход.

Достоевский как-то выпал из реальности из-за ощущения неясной печали, и не замечал тяжелого серого неба над головой, разноцветных домов, людей - ничего не замечал. После он, конечно, всё это спишет на недостаток сна. Шёл по улице довольно быстро, звонко стуча каблуками сапогов, растворяясь в этом звуке. Если присмотреться, то можно было бы заменить, как он слегка раскачивается взад-вперёд, лавируя меж цветных пятен - прохожих.

И вот оно - составленное из цветных блоков массивное здание галереи, издалека больше напоминавшее торговый центр, чем место выставок. Несмотря на свою яркость, всё равно выглядело здание как-то уныло. Возможно, эту унылость в Фёдоре возбуждало знание, что стены павильонов будут светло-серыми, а люди - шумными. На картины Достоевскому было побоку, по крайней мере, сейчас. До встречи с Булгаковым оставались считанные десять-пятнадцать минут.

Чуть ли не скинув свое пальто в самую грязь в гардеробе, где потоптались все кто, мог, он поспешил занять место в очереди за билетом. На кассе сидела молоденькая девушка, видно что уставшая. Когда очередь дошла до Достоевского, он сказал лишь сухое "Один" и положил сумму. Девушка никак не отреагировала на подобное, лишь передала билет в виде бумажной полоски.

Получив свой неоново-розовый браслетик, Фёдор прошёл сквозь рамку.

Сегодня и всю неделю здесь была ярмарка художников. Желающие могли приобрести картину или репродукции в виде открыток, стикеров, сумок... Фёдор увидел разобщенную массу людей. Старенькие солидные дядечки с крючковатым носом и девушки с тёмной помадой на губах, маленькие дети и женщины в возрасте, а в один момент Фёдору показалось, что он видел высокого мужчину в клетчатом костюме и с пенсне на носу, и большого чёрного кота с едко-жёлтыми глазами. Но они тут же пропали из виду.

Спустя пять минут Достоевский нашёл павильон, где стоял Михаил Афанасьевич.

— Я покупаю-с вашу картину. Ту, что с ромашками.

Достаточно высокий молодой человек, с хорошо выраженными скулами, в классическом костюме, цвета жженой умбры. Волосы его были зачесаны назад, на носу были очки с позолоченной оправой. В руках была трость.

Рядом с ним стояла тоненькая, как веточка, девушка, явно выражавшая на своём лице беспокойство.

— Пятнадцать тысяч. Наличными или чековой квитанцией?

— Чеком-с, - его лицо говорило, что ему абсолютно без разницы, потратил он эти деньги или нет.

— Но Михаил... Это же половина твоей зарплаты. Ты же ещё ничего не заплатил за ЖКХ, - тут девушка повернула голову в поиске поддержки среди людей. И заметила Достоевского среди них. Он рассматривал триптих на соседнем стенде. - Фёдор, какая неожиданность вас здесь встретить! Ну хоть вы объясните ему, что это совершенно безрассудно!

План изменился, но Фёдор располагал алгоритмом действий и на такой разворот.

— Не имею особенности следить за чужими деньгами. Вдобавок, пока вы отвлеклись, он уже всё оплатил, - голос Фёдора звучал спокойно, тихо и размеренно.

— Наталья, голубушка, вы только посмотрите-с на эту прекрасную картину. Как все детально прописано-с! Я бы за такую работу-с дал не меньше тридцати тысяч! А вы юноша-с, верно, тоже хотите, что-то приобрести здесь.

— Не стоит ко мне обращаться на "-с", - произнёс Достоевский с некоторым холодом.

— Ах, извините, привычка от старой компании, - говоря это, Михаил Афанасьевич повернул голову куда-то в сторону и начал улыбаться, словно вспомнил что-то тёплое и хорошее.

— К моему великому сожалению, моих сбережений хватит лишь на пару открыток. Вы, верно, Михаил Афанасьевич Булгаков? Наталья рассказывала о вас...

— Что же она рассказывала? - задав этот вопрос, Булгаков вдруг перестал смотреть вдаль и упёрся взглядом сначала на девушку, а затем на Фёдора. Девушка волновалась всё сильнее, вот-вот - и начнёт рыдать, а взгляд Булгакова становился все суровее.

— Пожалуй, то что вы врач. Причём хороший, хирург. И что у вас есть интересная особенность. Пожалуй вот и всё, что мне о вас поведали. Предлагаю сейчас пройтись дальше, в кафе, если вы хотите продолжить разговор, - Фёдора абсолютно не смущал тяжёлый взволнованный взгляд, он продолжал говорить спокойно и размеренно. Достоевский заметил, как лихорадочно загорелись глаза у его собеседника, и отступать уже не собирался.

— Тогда, позвольте мне продолжить наш разговор в более приватной обстановке, - довольно приободренным голосом сказал Булгаков.

— Наталья, можешь идти, сегодня я уже не буду тебя сопровождать, - сладостно и нараспев, но в голосе слышалась огромная угроза.

Девушка лишь успела пискнуть тихое "Но!", а Достоевский и Булгаков уже скрылись за павильоном и растворились в толпе.

Булгаков торопился выйти из залов ярмарки художников, нервничал и постукивал своей тростью с каждым шагом. Вместе с этим в трости раздавался тихий металлический звон, в таком шуме почти не заметный. "Металлический... Значит, нож. Спрятан в рукоятке трости, всегда готов ударить, не только способностью, но и физически. Нож не больше десяти сантиметров..." - это Фёдор быстро отметил у себя в голове, идя чуть позади Михаила Афанасьевича. Как только они вышли за пределы выставки, и спустились по лестнице до кафе, Достоевский остановился и все так же, своим регламентирующим голосом, сказал:

— На вашем месте, я бы что-то сделал с холодным оружием в вашей рукоятке. Поменял бы звукоизоляцию. Видно, что вещь дорогая, на заказ сделана.

— Вот как, - рассмеявшись говорил Михаил Афанасьевич, - вы и это разузнали. Неужели только лишь по звуку?

— Звук многое может сказать. Как и ваш взволнованный голос. Не стоит так волноваться, я не министерская шавка. Всё же, давайте пройдём в кафе и сядем там.

Тишина кафе резко контрастировала с шумом ярмарки. Гулко по помещению раздавались шаги Достоевского, Булгаков у себя в голове сравнил звук каблуков с метрономом. Для него Фёдор выглядел слишком самоуверенным подростком в помятой белой рубашке, с длинными, до плеч, волосами, и хотелось бы сбить эту спесь, показать, что не на того напал.

Усевшись за дальний столик, Фёдор подпер одной рукой подбородок. К ним подошёл мужчина лет сорока, с уже проступавшими сединами, в одежде официанта. Вручил меню, задал дежурный вопрос.

— Мне, пожалуйста, картофель по-деревенски, салат «Осенний вальс», и чай.

— Чай с сахаром, без?

— Без.

Его собеседник безмятежно заказывал себе ужин, словно разговора до этого не было. Это немного бесило Михаила Афанасьевича.

— А вам что?

— Чай с сахаром.

— Хорошо.

И официант удалился. Воцарилась тишина.

Булгаков всё больше рассматривал своего собеседника, отмечая, что где-то он уже видел подобное лицо, но никак не мог припомнить, где именно. Он перебрал в воспоминаниях все: Криминальные сводки, бумажки розыска, людей с потока в универе, - но вспомнить человека, которого напоминал неизвестный, не мог.

Принёсли салат и две кружки чая.

— Картофель будет готов через тридцать минут, - ставя тарелку и кружки перед заказчиками, говорил официант.

— Благодарю.

Официант вновь удалился. Достоевский грел кружкой пальцы. Булгаков продолжил выжидающе смотреть.

— Полагаю, мне стоит представиться. Фёдор Михайлович Достоевский. Ну, а ваше имя мне известно. Перейдем к тому, что мне известно о вас. Вы сильный эспер, по разным источникам вы либо первый ранг, либо внеранговый. Ваша способность получила прозвание "Сатана и его Свита", не без оснований конечно. Вам двадцать шесть, и вы явно не хотите воспринимать меня всерьёз. Вы лечите эсперов, не за бесплатно, конечно. Я предлагаю вам сотрудничать со мной.

— Интересно бы узнать, с какой кстати мне это делать?

— Потому что эсперы - лишнее звено, и варятся лишь в чане с себе подобными. Им трудно себя ассоциировать с обычными людьми.

— Естественно, вы сравните ту же Наталью и меня. Разница очевидна.

— Да разница очевидна, недолюбовные отношения, вы-то знаете, что ничего серьёзного не выйдет, а она надеяться вас поменять.

— Это видно каждому? Почему же она тогда сама не заметит абсурдность этих отношений? - сказал в сторону Булгаков.

Небольшая пауза. Фёдор ел, а Булгаков отпил чай.

— Более конкретно, почему я должен с вами сотрудничать?

— Это выгодно и мне, и вам, к тому же эсперы, как я уже сказал - лишнее звено.

— Выгодно-то чем? Вам едва, наверное, стукнуло пятнадцать, - саркастично прозвучало в ответ.

— Вообще-то, мне скоро девятнадцать, но не в том суть. Я собираюсь основать "гильдию воров". И буду покупать у вас информацию, вы же лечите эсперов. Незаметно для них расспрашиваете: откуда раны, переломы, кто с кем столкнулся и за что, а они вам рассказывают. Вы же независимый врач. Михаил Афанасьевич, вы же так уже делаете, для своей собственной безопасности, - Фёдор вновь зачерпнул вилкой салат.

— Допустим, но почему вы решили, что эсперы - лишнее звено? Есть же доказательства, которые государство выставляет за подтверждение существования эсперов с древних времен.

Булгакова заинтересовало это утверждение, мальчик далеко не глупый, и явно спланировал свое появление и тот разговор наверху заранее. Но с чего же он так уверовал, что эсперы - изъян мира, лишняя, мешающая ходу истории деталька?

Фёдор же тихо рассмеялся и приподнес кружку с чаем к губам.

— На деле же, все эти документы не терпят проверки. А я проверял... - Фёдор улыбался как хитрый кот.

— Вот как? И как же вы проверяли? Такие документы не хранятся в открытую...

И снова тихий смех. "Кажется этот ребёнок, сошёл с ума", - думалось хирургу. Перед Булгаковым оказался бумажный пакет с документами.

— Я позволю вам прочитать, но позже. А пока задайте себе простой вопрос: Если эсперы существуют больше одного столетия, то где хоть одно упоминание в законах, уставах, первых конституциях за прошлые века? Почему они не появляются хотя бы намёком в литературе? – ухмыляясь, спрашивал Фёдор.

— Что же до мифологии?

— Мифология на то и мифология, но ни в средние века, ни в семнадцатом, восемнадцатом, девятнадцатом нет ни одного слова об эсперах.

Булгаков смотрел на Фёдора и понимал, что он прав. В его глазах этот ребёнок поднялся с глупого несмышленыша, который решил, что всё будут с ним сотрудничать, до взрослого, задающий странные, разрушающее мир других людей, вопросы.

— К тому же самая старая статья, которая загружена в интернет, где упоминается что-то отдалённо похожее на понятие "эспер", датируется 1960-тым, 13 декабря (вторник), Американское издание. В этой папке есть вырезка из той газеты, потом прочитаете. Как, по-вашему, отреагировали люди на это?

— Скорее всего-с, прошу прощения, никак, в планетарных масштабах.

— Верно, ибо их было мало, незаметно в планетарных масштабах. Стоит открыть реестр эсперов, и мало можно найти из них тех, кто родился позже восьмидесятых-девяностых. Буквально три человека.

— Доказательства, как я понял, в папке.

— Вы можете это поверить самолично, реестр открытый, что очень даже смешно.

— Если верить вам, то... Позволите задать вопрос, Фёдор?

Утвердительный кивок головой.

— Так вот, что заставило вас заняться этим вопросом?

— Однажды я наткнулся на статью десятилетней давности. Там весьма остро критиковалось эсперство и даже говорилось, что эсперство от беса, - тут Булгаков поморщился, - но меня волновал не факт качества, а то, что десять лет назад эсперство воспринималось обществом в штыки. А сейчас, когда уровень эсперов растёт, и соответственно растёт количество стычек между группировками и их размах, общество молчит.

— Но ведь так всегда, когда появляется новая группа... Погодите!

— Именно. Скоро война. И она будет...

— Первой с применением эсперов, - взволнованно пробормотал хирург.

— И, Михаил Афанасьевич, вам не кажется странным, что это происходит только сейчас?

Булгаков схватился за голову. Что-то бормотал, теребил свою челку, протягивал руку к кружке и почему-то отдергивал ее. Его восприятие мира стремительно трескалось и рушилось по швам.

Принесли картофель. Фёдор спокойно и почти беззвучно ел. Зажигала разноцветные огни Москва. Покончив со вторым блюдом, Фёдор продолжил говорить.

— Обычно развитие определённых органов в теле идёт долго, не мне вам это объяснять. Так не кажется вам, что сначала, лет шестьсот-семьсот назад, должны были появиться очень слабые способности? И уже тогда бы их начали использовать правители.

— Я действительно не задумывался над этим, жил себе спокойно, - слегка нервно засмеялся Булгаков, - я верил в глупую сказку, не задаваясь вопросом...

— Мир живёт в таком странном омуте доверия, что мне, право, даже смешно. Ну и пожалуй последние вопросы, обращенные ко всем эсперам, и к вам в особенности: Почему вы приняли свою способность, не задаваясь вопросами, какова история эспера в мире, откуда она, почему именно такой силы и откуда ее потенциал растёт?

Руки Булгакова слегка подрагивали. Он мысленно задавал себе эти вопросы, но ничего ответить на них не мог.

— Вы же не хотите мне сказать, что и на это вы нашли ответ?...

Голос Булгакова звучал надрывно и тихо. Сейчас он видел перед собой не мальчика девятнадцати лет. Нет. Он видел холодного гения, в чьих чистых фиолетово-пурпурных глазах отражалось лишь спокойствие и толика презрения за излишнюю эмоциональность собеседника. Он не видел его души, но видел, как темны и глубоки его глаза. Булгаков осознал, что ошибся. Это был не ребёнок, это был человеческий Дьявол.

— Есть книга, у неё нет названия. Она воплощает в жизнь логические обоснованные вещи, стоит только записать. Многие эсперы ищут ее, и все для какой-то чуши. Как гроб Господень в крестовых походах. Идут за одним, но в душе несут совершенно разные мотивы. Эта книга - аномалия нашего мира. Я предполагаю, что кто-то решил перечить естественному укладу жизни и создал способности с помощью книги.

— Вы же тоже хотите её найти, да?

— Для того, чтобы уничтожить способности.

Это прозвучало резко и безапелляционно.

— В начале нашего разговора... - Булгаков путался, подбирал слова, - Да, тогда, вы сказали, что хотите создать организацию, гильдию воров.Кивок головой.

— Тогда я вступаю к вам. Я хотел бы изучить эсперов на более детальном уровне. Но скажу сразу: как только наше сотрудничество мне перестанет быть выгодным, я уйду оттуда.

Фёдор довольно улыбнулся и кивнул головой.

— Есть у вас идеи для названия? – голос Булгакова прозвучал заинтересованно.

— «Крысы из Мёртвого дома».

Они вышли из кафе, когда уже совсем стемнело. Булгаков закурил, а Достоевский натягивал перчатки. Было удивительно тихо.

— Скажите, а вы сами, Фёдор, эспер?

Время растянулось в бесконечность, и казалось, этот момент молчания вырезали из временной линии, зациклили, и вернули обратно во временную нить.

— Да.

Они двинулись в сторону перекрёстка. Между ними царила тишина. Булгаков силился осмыслить то, что ему любезно предоставил Фёдор. Бумаги, которые Достоевский дал на рассмотрение, покоились в сумке, рядом с картиной. Сам же человеческий Дьявол размеренно шёл по тротуару, думая о дальнейших событиях.

Вдруг из-за угла вышла Наталья.

— Попались, мальчики. Михаил, я же волновалась, вы ушли и словно в воду канули.

Появление девушки Достоевский проигнорировал. И продолжил свой размеренный шаг. Булгаков остановился поговорить с Натальей.

— Ты выглядишь каким-то взволнованным... Ну ты только посмотри на него! Прошёл мимо и даже не заметил!

— Тш-ш-ш, все нормально, - обнимая её, говорил Булгаков. Поглаживая Наталью по спине, он тихо произнёс:

— Фагот, позаботься-ка о ней.

Отстранился от девушки и пошёл вслед за Достоевским. Тем временем Наталья упала прямо в руки высокому мужчине в клетчатом костюме, с пенсне на носу.

— Сейчас, дорогая, сейчас всё вы забудете, и всё пройдёт...- весьма ласково и снисходительно было сказано этим человеком.

Девушка исчезла с улицы, а после и высокий франт.

Булгаков старался догнать поскорее Фёдора. Но все два квартала что-то ему мешало. Михаил Афанасьевич смог его догнать лишь около гостиницы. Достоевский улыбался. На расстоянии четырех шагов от Фёдора, он произнес довольно громко:

— Когда вам можно будет вернуть бумаги?

— Вы не беспокойтесь, я вас всегда смогу найти. До свидания.

Сомнения, что его найдут, и встреча следующая обязательно состоится при любых обстоятельствах, у эспера больше не осталось, таким уж это голосом сказано было.

А человеческий Дьявол скрылся за железной дверью неприятного заведения.

Булгаков остался на улице с большим недоумением: "Неужели такой как он может жить Здесь?". Постоял ещё немного, развернулся и пошёл в свою квартиру.

Ночь выдалась тёплая и дождливая. Водой словно смывались следы и осколки миров. На исписанной кровати, обнимая свои колени, сидел темноволосый мальчик лет пятнадцати. Его чистые фиолетово-сапфировые глаза сияли в ночи. На соседней кровати слышалось сопение.

— Ты опять разрушил чужой мир, братец...