Тряпка упирается лбом в сложенные перед лицом локти и отчаянно краснеет. Но не смеет противиться. Ноги у него мелко подрагивают, дрожь бежит от ступней по икрам, бёдрам и задранным вверх ягодицам до спины, заставляя передёрнуться острые лопатки, и причина ей — влажный настойчивый язык Серёжи, касающийся его сзади.

Сергей мягко разминает ягодицы, раздвигает их руками и припадает к сжимающемуся входу, то мелко вылизывая его по кругу, то толкаясь в центр сфинктера пробным движением, как раз и посылающим новые волны дрожи по телу всё сильнее краснеющего Тряпки.

Птица смотрит на них с двойственными эмоциями, раскинувшись в кресле и лениво себе надрачивая. Он бы не церемонился, вылизал мокро, горячо и глубоко, ударяя ладонью по бедру до красного следа, если бы Тряпка вздумал зажиматься. Вытрахал бы его языком.

Тряпка его мысли чувствует и скулит в сложенные руки. Серёжа прерывает своё занятие, цепочкой поцелуев поднимается по позвоночнику, трётся носом между лопаток (парень под ним всхлипывает и дёргается) и самую малость касается зубами загривка. Тело внизу выгибает до хрустнувших позвонков, Тряпка взвивается и приходится обхватить его поперёк груди рукой, успокаивающе выцеловывая шею.

— Тшшш. Я просто обозначил, я не буду кусаться, пока… — обычно он говорит тихо и мягко, но тут ткнулся носом за алеющее ушко и мурлыкнул, — Пока сам не захочешь.

Птица фыркает из кресла. Если Тряпка к ним попросился — значит, на самом деле хочет, он ведь мог прекрасно видеть, как они с Серёжей обычно трахаются и сколько на них обоих потом следов. «На нём, конечно, больше.» — подумал пернатый, на секунду выпустив когти на не занятой делом руке и полюбовавшись ими.

В отличие от Птицы, Тряпка полностью появился, отделившись от Разумовского, во внешний мир не выходил и заставлять других себя видеть не мог, существуя единственно в чужой голове. Впрочем, он и оттуда умел устраивать проблемы. Был период, когда Сергей боялся его даже сильнее Птицы, но если уж с агрессивным альтер-эго смог помириться и жить душа в душу — оставлять ранимое без внимания было как-то нехорошо.

Тем временем, Разумовский продолжал наглаживать бёдра двойника и нежно вылизывать его сзади, уже проникая языком довольно глубоко. Тряпке хотелось извиваться и стонать в голос, но второе было слишком стыдно, а первым он боялся рассердить любовника, так что он только тихонько скулил и кусал губы, подаваясь тазом назад.

На щелчок крышки тюбика со смазкой он снова вскинулся, но Серёжа мягко придавил его к постели ладонью между лопаток.

— Тшшш. Я не сделаю больно, обещаю. Один палец, хорошо?

Парень судорожно кивает и пытается скрыть брызнувшие из глаз слёзы. Ему очень страшно, но предельно хочется того, что сейчас произойдёт. Птица удовлетворённо хмыкает, прерываясь и вставая с кресла, чтоб усесться уже на пол у изголовья, оказываясь с Тряпкой лицом к лицу.

— Сладкий такой… — он трётся носом о влажную от слёз щёку. — Ты только представь, как тебе сегодня с нами будет хорошо.

Птица подбирает слова. Он обещал Серёже не пугать Тряпку сегодня, по крайней мере, нарочно, но соблазн безумно велик. «Что ж, гуляем по грани…»

— Сейчас мы тебя растянем, а потом… Будешь ведь послушным мальчиком? — Птица чуть приподнимает чужой подбородок, едва царапнув совсем человеческими сейчас ногтями. — Будешь послушным и сделаешь нам приятно. А мы — тебе… Возьмём тебя, заставим стонать и просить больше…

Тряпке мучительно стыдно, горячо и хорошо. Он даже пропускает момент, когда смазанный палец начинает двигаться внутрь, да и тогда зажиматься совершенно не хочется, даже наоборот. Хищная улыбка Птицы заставляет дрожать от страха и возбуждения в равной мере, а когда тот целует его в приоткрытые искусанные губы, слизывая капельку крови неожиданно ласково, мир вообще размывается и исчезает.

У Птицы в голове творится что-то странное. Тряпка всегда неимоверно его бесил, а сейчас вид покрасневшего заплаканного лица вызывает скорее что-то, что он прежде чувствовал только к Серёже: желание одновременно защитить и в самом эротическом ключе сожрать. Выходит, способность провоцировать его на подобное у Серёжи от Тряпки?..

Подбирать слова сложно. Разумовскому он бы давно рассказал, как много раз делал, что хочет искусать ему бёдра, рассадить в кровь спину и вылизать каждую царапину, что ему нравится вбиваться в тесный зад и сжимать руку на горле, запуская когти в нежную кожу. Ему даже не нужно это всё делать, Серёжа от грязных разговоров плавится и растекается моментально, едва не кончая на месте, да и сам Птица в этом смысле слаб, и, когда вспоминает уже Серёжин горячий шёпот на ухо, готов практически на всё, чтобы это повторить. А Тряпка непривычный, слишком чувствительный и нерешительный, слишком пугливый… Но это обещает быть вкусным.

Сергей откровенно доволен. Чужое тело уже не дрожит без перерыва, только легонько дёргается в ответ на удачное движение пальца. Он некоторое время решает, нужно ли сейчас спросить или поставить Тряпку перед фактом, но, зная его нелюбовь к принятию абсолютно любых решений, выбирает последнее.

— Сейчас будет второй палец. Потом третий.

Тряпка вздрагивает, но покорно раздвигает ноги пошире и сильнее прогибается в спине. Птица довольно скалится, небрежно прочёсывает его спутавшиеся рыжие волосы чуть выпущенными когтями и шепчет что-то одобрительное. До Серёжи долетают обрывки слов: «Хороший мальчик… Ещё немного… Жду не дождусь, когда смогу…», а смущённая краснота заливает Тряпке даже спину. Это отчего-то безумно трогательно, и он снова наклоняется, проходясь поцелуями вдоль позвоночника.

— Тс-тс-тссс. Птица прав, ты умница.

Такой Тряпка совсем безобидный, отдельно от влияния на собственные мысли и действия он и вовсе кажется не способным никому навредить. Можно и похвалить, и приласкать.

Со вторым и третьим пальцами всё проходит быстрее, стенки становятся податливее, а Тряпка расслабляется насколько это для него в принципе возможно. Страшно теперь только от того, насколько ему всё это нравится и от того, что пальцами Серёжи дело явно не кончится, а он слышал, что это больно. Но Серёжа ведь обещал, что больно не будет? Да и Птица его сегодня не обижал…

Подумав об этом, Тряпка полуосознанно подставляется под руку Птицы, трётся, выпрашивает ласки. «Покажи ещё раз, что не злишься? Что не смеёшься надо мной?»

Птица действительно усмехается, но как-то нежно, и мягко оттягивает волосы на его затылке, без слов намекая, что хотел бы сделать на самом деле. И с удивлением слышит слабый стон.

— Серёж, а ведь ему правда нравится!

Тряпке мигом хочется провалиться сквозь землю, сбежать с кровати и залезть под неё, как угодно спрятаться от пожирающих его жёлтых глаз. Или хотя бы вскочить и уткнуться в Серёжу — что он и делает, снова начав дрожать всем телом. Тот обнимает его за плечи и глядит на Птицу, укоризненно склонив голову.

— Сам теперь будешь его успокаивать.

— О, я успокою, птенчик.

Птица облизывается. Зная его хуже, Разумовский бы решил, что дела плохи. Но один двойник просто пересаживается на кровать другому за спину, поднимается на колени, повторяя его позу, и прижимается сзади, ткнувшись губами в затылок.

— Не спорь, сладенький, тебе действительно нравится. Нравится быть нашим, нравится, когда мы тебя трогаем, когда так явно хотим тебя. Иначе бы ты не сказал, что хочешь к нам, правильно?

Тряпка согласно дёргает головой, вжимаясь в Серёжу ещё теснее. Тот обнимает его за плечи и тоже шепчет, успокаивающе целуя в висок:

— Не бойся, маленький, если ты не хочешь — сегодня мы ничего больше не будем с тобой делать. Разве что я всё-таки хочу, чтобы ты кончил. А завтра продолжим. Хорошо?

Он строго смотрит на Птицу через плечо Тряпки, чтобы тот даже не думал сейчас вякнуть о своём разочаровании и желании довести дело до конца, а себя до оргазма. Тот сверкает на него глазами, но кивает: «Да понял я…»

Серёжа уговаривает Тряпку снова лечь грудью на кровать и поднять бёдра, и бережно входит двумя пальцами. Птица снова наблюдает со стороны, жадно всматриваясь в почти одинаковые фигуры, ловя эмоции Серёжи и отзвук жгучего стыда их третьего «я». Тряпка пробует снова подвывать и закусывать губы, но Разумовский шепчет что-то ему на ухо и звуки несмело становятся всё более громкими, хоть и видно, что Тряпка боится сам себя из-за них. Тем не менее, когда согнутые пальцы внутри движутся всё быстрее и задевают простату, Тряпка стонет в полную силу, а на лице Сергея отражается какой-то невероятный, искромётный восторг. Он ускоряется ещё, начинает двигать рукой резче, а Тряпка выгибается под ним, напрягая все мышцы, и вдруг обмякает, кончив без рук. Серёжа тут же ловит его, обнимая и не давая упасть на грязную теперь постель животом, и укладывает на бок, сам теперь обхватив со спины.

Возмущение во взгляде Птицы словами передать сложно, но ему хватает совести не выражать его вербально, пока глаза у Тряпки зажмурены и он ничего не видит. Сергей не менее красноречиво смотрит в ответ, указывая глазами на кровать, и после бессловесного «Ты серьёзно?» — «Если сейчас всё поломать — мы время и силы зря потратили!» Птица сдёргивает на пол запачканное покрывало и ложится с другой стороны, прижимая Тряпку к груди и жёстко целуя Разумовского у него над головой: «После поговорим…»

Тряпка тоже молчит, только всхлипывает тихонько и жмётся к двум горячим телам сразу, обхватив Птицу за талию поначалу так осторожно, будто тот откусит руку по локоть. Ему сложно поверить, что его сегодня больше не тронут, и невероятно странно ощущать от этого одновременно привычное облегчение и непривычное сожаление. Он что, правда настолько испорченный?

Стыд заставляет вжаться спиной в Серёжу, а лицом — в Птицу, спрятаться между ними, и это… Сработало?

У Тряпки будто начало пропадать ощущение себя, а вместе с ним — страх, стыд, сомнения и тревога. Спустя несколько минут от него осталось только «я», чистое, как ядро семечка без скорлупы, удивительно цельное, связанное с двумя такими же «я». И стало, наконец, хорошо и спокойно, впервые за много лет.

Птица и Сергей с удовлетворением наблюдали, как пригревшийся между ними Тряпка истаивает, уходя глубоко в подсознание. Спать. Убедившись, что они теперь одни, Птица подпёр щёку ладонью, приподнявшись на локте и глядя на второго себя немного сверху вниз.

— Тряпочка у нас, значит, кончил, да?

— Угу-м. — Серёжа важно кивнул, следя за загорающимися в золоте глаз искрами.

— А никто из нас, особенно я, значит, нет…

Птица выпустил коготь на указательном пальце и начал в притворной задумчивости рисовать на груди Серёжи сложные узоры, местами немедленно розовеющие рассечённым верхним слоем кожи. Тот улыбнулся и ласково погладил щёку любовника, привлекая в поцелуй.

— Ну, у нас ещё почти вся ночь впереди…