Стоит глубокая ночь, когда Дилюк спускается с горы. Он раздражен, вымотан и мечтает принять ванну и поспать хотя бы пару часов до утра. Счастье, что по пути ему никто не попадается: ни заблудший хиличурл, ни даже слайм, будто все и правда погрузились в глубокий здоровый сон, и он единственный нарушитель спокойствия во всем Мондштадте.
Но прямо у подножия, под уступом, так что сверху не видно, горит огонек костра. Дилюк тут же хмурится: это может быть как заблудший путник, так и не слишком умный (или слишком уверенный в себе) похититель сокровищ, и оставлять все, как есть, кажется рискованным.
Он на всякий случай призывает меч, сворачивает, замедляясь (снег все равно предательски хрустит под ногами), и делает несколько шагов вперед.
— Я услышал тебя еще минут десять назад, так что можешь не красться, а сесть у костра и, например, погреться? — доносится из-под навеса, и Дилюк обреченно опускает меч обратно.
Кэйя.
Почему он вообще, вот ни капельки не удивлен.
— А если бы это был не я? — хмуро интересуется он, наконец выходя к свету костра. Жар сразу расслабляет — он и правда не заметил, как сильно продрог. Кэйя улыбается и поднимается на ноги, отряхиваясь.
— Я всегда знаю, когда это ты, — легко парирует он, и есть в этом признании что-то такое, почти смущающее. — Мог бы и предупредить, что собираешься в горы.
Дилюк приподнимает брови.
— А должен был? — и, будто это только сейчас пришло ему в голову и не было до кошмарного очевидно: — Ты что, меня тут ждешь?
Кэйя сердито запинывает костер снегом — от его улыбки не остается и следа. Видят архонты, Дилюк не хотел это начинать. Но это вообще-то не его, Кэйи, дело, и он сам давно должен был спать, а не караулить Дилюка у ведущей к винокурне тропки, как сбежавшего из дома ребенка.
— Нет, что ты, — после некоторой заминки отзывается он с обманчивым спокойствием. — Я просто решил, что погода хорошая, самое время выйти снеговиков полепить и в снежки поиграть.
Дилюк кивает, будто такое объяснение его вполне устраивает, и разворачивается.
— Тогда я пошел.
Он делает шаг, второй.
Еще один.
А на четвертом ему в затылок прилетает комок снега.
Дилюк разворачивается так медленно, что от ужаса заледенели бы даже крио-слаймы, а у Кэйи есть несколько секунд форы, чтобы сбежать. Он ими не пользуется. Он улыбается и машет рукой, абсолютно невинно улыбаясь. Дилюк прикрывает глаза и напоминает себе — он сам виноват. Никто его не просил. И Дилюк крепился, сколько мог, но теперь-то он уж обязан поставить этого засранца на место.
Поэтому он приседает и лепит что-то, чему предстоит стать самым большим и убийственным снежком во всем Тейвате.
Дилюк выигрывает со счетом 4:2, и все же промокшими насквозь из-за снега они оказываются оба, так что толку от этого, кроме потешенного самолюбия, немного. Кэйя некоторое время стоит, упершись ладонями в колени, а потом, разогнувшись, сердито тычет в него пальцем:
— Нечестно! Ты использовал глаз бога, чтобы растопить половину моих снежков.
— Ты использовал глаз бога, чтобы эту половину сделать, но я же не жалуюсь, — парирует Дилюк, и некоторое время они смотрят друг на друга, сцепляясь взглядами. Дилюк почти улыбается, он чувствует себя так легко и беззаботно, как не чувствовал, пожалуй, уже очень давно. Кэйя щурится и в уголках его губ тоже таится улыбка.
Сейчас, в темноте, подсвечиваемой только снегом, легко представить, что им снова по 16, что все так хорошо, как это бывало только в моменты их юности, когда они под первыми снегами забирались на крышу, кутались в плед и считали звезды.
Дилюк чувствовал себя таким влюбленным.
Дилюк <i>чувствует</i> себя таким влюбленным.
И это было бы ужасно, но ночь скрадывает даже самые навязчивые обиды, сглаживает краски, и это ощущается как никогда правильно.
Они наконец отводят взгляды, но никакой неловкости нет, молчание между ними мягкое и неожиданно уютное. Кэйя отряхивается от снега, Дилюк едва обивает сапоги.
До рассвета еще несколько часов, он устал, и теперь, когда их догонялки закончились, сразу становится неожиданно холодно. Он мог бы посвятить это время ванной и сну, он мог бы вернуться на винокурню прямо сейчас, отправив Кэйю обратно в город.
Это очень просто и очевидно.
И пока Дилюк колеблется, губы Кэйи складываются в мягкую улыбку. Он спрашивает:
— Хочешь подняться на крышу?
У них всего несколько часов до рассвета, и это глупо и опрометчиво, они взрослые люди с кучей дел и обязанностей, у них просто нет… времени.
Дилюк говорит:
— Да. Как раньше.
Они поднимаются на крышу мельницы в Спрингвейле, почти не расцепляя рук, и это так глупо и по-ребячески, что у Дилюка каждый раз замирает сердце.
Деревня у них под ногами спит, и весь мир, погруженный во тьму и звезды, спит, кажется, тоже.
Кэйя притаскивает откуда-то мешок, набитый соломой, садится прямо на него и тянет Дилюка за собой. Для носителя крио глаза бога, он очень и очень теплый — это ощущается даже через камзол, и, прислоняясь к нему, Дилюк как-то разом расслабляется.
Звезды у них над головой расцветают крохотными волшебными вспышками. Он наконец вспоминает, насколько это красиво.
Они так долго бегут куда-то — от себя, от друг друга, что даже оказавшись вдруг лицом к лицу, будто забывают остановиться. Сейчас Дилюк чувствует себя так, словно получил передышку.
Кэйя лезет ему под руку, он что-то ворчит про промокшую одежду, про всяких дураков, посреди ночи вздумавших подниматься на гору, про то, как не хватает вина и как Дилюк непременно должен будет это компенсировать — двумя бутылками, не меньше. Дилюк кладет руку ему на голову и задерживает ладонь в волосах — они все еще смотрят куда-то наверх, в звезды, в прошлое и, возможно, будущее, и теперь все это не ощущается таким шатким, как было когда-то.
Он думает, что эта странная сумбурная ночь — самое по-дурацки правильное, что случалось с ним за последнее время.
И когда он опускает руку и переплетает их пальцы, Кэйя наконец поворачивает голову в его сторону. От того, какой он красивый в свете звезд, кажется, можно задохнуться.
Их поцелуй выходит нежным и невесомым, почти невинным. Прямо сейчас он похож на обещание.
Поэтому Дилюк прислоняется лбом к его лбу и прикрывает глаза.
— Ты не хочешь вернуться домой? — спрашивает он.
Кэйя едва сжимает его пальцы.
— Сейчас?
— Совсем. Со мной.
Небо наконец светлеет на горизонте. Их новая точка отсчета начинается здесь.
мьвььмьв🥹🥹🥹