Серебро для монстров

доля смертных глупа — не сыскать ни прощений, ни воли им.

я родился иным. бью их жизни по крошечным гранулам;

лучше быть смертоносным, безжалостным адовым воином,

чем кривляться на сене болезненным детищем ангела.

— шесть демонов мэйю

*

Всякий вдох пропитан, насыщен железом: его привкус оседает во рту, сворачивается карминовыми стружками в лёгких, словно кровь выкипела, выпарилась, а вовсе не впиталась в стылую землю, щедро удобряя её, как прежде поступали поселенцы Блуждающего острова, веря, что за приносимые ими жертвы боги смилостивятся и даруют богатый урожай.

От попытки приподняться всю грудную клетку простреливает, пронзает, выворачивает, крошит — боль застилает глаза волной темноты, подобравшейся слишком близко; рвётся хрипом с потрескавшихся, покрытых корками губ. Собственное дыхание кажется слишком громким — в оглушительной тишине, лишённой даже намёка на птичью трель среди переплетающихся над головой ветвей. Издали они похожи на чёрные стрелы.

Рассмеяться бы над своим бессилием — отвратительным всей его сути, пока едва слушающиеся пальцы впиваются в землю, оставляя борозды, как царапины на коже, в бесплодных попытках ухватиться за верный клинок. У самой пропасти он не имеет права оставаться безоружным.

Над головой мелькает тень, заставляя дёрнуться, от чего кровь — отравленная, проклятая — выплёскивается толчком из разодранного горла. Стоит ли считать чудом, что уцелели связки? 

По лицу скользит прядь белоснежных волос — ещё одним приливом тьмы, столь близкой, желанной и отвратной одновременно. 

Он усмехается, сжимая пустой кулак. Меч близко. Но ему не ухватиться.

— Санкта-Алина, — титул звучит злой насмешкой, как и следующие слова: — явишь мне своё милосердие?

Темнота окутывает волнами, погребая под своей тяжестью. Сдаваясь, ему мерещится прикосновение прохладных пальцев к своей щеке.

*

Санкта

— Ты слишком торопишься.

Алина невольно улыбается: порой забота выглядит как проявление вредности, но она слышит в сказанном ноты беспокойства.

— А мне кажется, что слишком медлю. И довольно долго.

— Ты только вернулась и теперь собираешься сунуть нос в капкан, — Женя останавливается не за плечом, а рядом, с осуждением глядя сквозь окно на лениво поднимающееся над горизонтом солнце. Приходящий день делает её сонливой, а от того — более хмурой, что ей обычно не свойственно. — Думаешь, тебя там ждут с распростертыми объятиями?

Алина касается кончиками пальцев плотной ткани штор. Ещё несколько минут, и в левом крыле задёрнут их все, погружая часть поместья в спасительный мрак, дабы не тревожить его обитателей.

— А где меня вообще с ними ждут?

— Здесь, Алина.

— Ты сама-то только из капкана вырвалась, не так ли? И вполне успешно.

— Не сравнивай. Я всего лишь… навела нужные тебе справки.

— Это теперь так называется?

Алина тихо посмеивается, опуская голову на чужое плечо. Нос щекочет знакомым ароматом: от Жени зачастую пахнет лесными ягодами, ванилью, немного — карамелью. Конечно, не всегда тому причиной сами различаемые в смеси ингредиенты, а вовсе не духи, привезённые совершенно случайным образом из той же столицы. Можно не сомневаться, что до возвращения в стены Керамзина она наведалась в несколько лавок, причём, в безвозмездно поданных экипажах. Жене даже не нужен дар зачаровывания, доступный лишь чистокровным. Хотя, дар не всегда срабатывал на людях с уж слишком крепкой волей, но не то чтобы Алина много таких знала. Проверка твёрдости чужого духа всегда заканчивалась одним.

— Мы достаточно просидели взаперти, — замечает она, закусывая нижнюю губу. Не стоит оставлять поместье надолго без присмотра, чтобы ни до чьих ушей не донеслась весть об её отсутствии. Керамзин был и остаётся слишком лакомым куском что для других чистокровных, что для охотников. Даже если в последних она сама заинтересована.

— Возьми с собой близнецов.

— Не хочу вызывать подозрений раньше времени.

Женя отстраняется, чтобы взглянуть на неё и, видимо, убедиться, не выросла ли у Алины Старковой вторая голова. Та снова улыбается, опуская глаза и зная, что услышит. Даже будучи сильнее большинства своих сородичей, порой и этого может быть недостаточно.

(Когда-то этого действительно оказалось недостаточно.)

— Ты собралась объявиться в сердце страны и надеешься не вызвать этим подозрений?

— Ну что ты цепляешься, — это даже не вопрос.

— Алина, то, что произошло в… — Женя набирает в грудь побольше воздуха, но Алина не даёт ей высказать всю ту дюжину благоразумных аргументов, на которые у неё всего лишь одно-единственное возражение:

— Поэтому мне и нужно в Ос-Альту. Пытаясь справиться в одиночку, я лишь теряю время, силы и… то, что мне дорого. А потеряла я достаточно. И кем я буду, если просто не попытаюсь? В конце концов, это я могу вполне откусить обидчикам головы. Если ничего не выйдет, именно так я и поступлю, обещаю.

Золотисто-малиновые лучи ползут по подоконнику, и Алина бездумно загораживает собой Женю от губительного солнца. Та возводит очи горе, обращаясь если не к святым, то к самой сути миров:

— Хотела бы я, конечно, на это посмотреть.

*

Темный вестник

— Заставы близ Раевости своевременно зачищены от обращённых. Гнездо удалось уничтожить до того, как они окончательно потеряли разум.

— Сколько?

— Двадцать один.

Двадцать один — не сто восемьдесят. Даже не пятьдесят. Не проклятое чудо, сотворённое в Каньоне пятью летами ранее, стоит ли вообще говорить?

Вопроса «сколько потеряли?» не следует, что так же очевидно: кого станет волновать количество жертв — сложивших головы, чтобы жители ближних поселений могли спокойно выходить на улицы, не страшась каждой тени и не обвешивая гроздьями чеснока да связками костей мнимых святых всякую балку? В конце концов, речь ведь не шла о расчистке тракта перед проведением намеченного бала, чтобы интересоваться укомплектованностью отрядов и понесёнными жертвами.

Дарклинг дёргает углом губ. От яркой голубизны ковровой дорожки перед глазами вот-вот начнут расползаться цветные круги, но он не поднимает головы, пока не слышит дозволения — безучастного, как и всё мирское, не интересующее царя в должной мере. Так выглядит смирение с полчищами чудовищ, пожирающих страну кусок за куском; год за годом. И пусть тронный зал, как и весь Большой Дворец, блестит начищенным золотом, скрывающим в дверных ручках, проёмах и даже в самих тронах влитое серебро, никакие утащенные под царскую пяту богатства не спасут от рек крови, так или иначе стекающихся в столицу.

— Тебе известно, что Торговый совет отменил свой визит к нам? — раздавшийся вопрос становится неожиданностью. Все минувшие аудиенции не отличались одна от другой, столь похожие на вереницу скота, покорно ведомого на убой.

— Их явно удручает, что мы не держим людей на цепи.

Недоумение на лице Александра Ланцова почти забавит. Дарклинг не ведёт и бровью, глядя теперь ему в глаза без тени пиетета, свойственного обычно шепчущимся дворянам, что прячут нижнюю половину лиц за высокими воротниками и вычурными веерами. Благо, при генеральских докладах отпала надобность в такого рода представлениях, после которых слухи наполняли дворец до самых куполов, грозясь их продырявить. Знать, словно охваченный лихорадкой сплетен простой люд, по-прежнему считает его порождением Каньона; таким же монстром ночи, как те, на кого он охотится.

— Всем известно, кто на самом деле правит островом, — добавляет Дарклинг, не чураясь беспощадности правды, подобно острейшей стали. Левую руку привычно и по-своему приятно оттягивает напоминанием о другом, не менее остром клинке, с которым Генералу Второй Армии не пристало расставаться даже при визитах к правящей семье.

Царь долгие секунды смотрит на него. Будучи на его месте Дарклинг бы задумался, чего его генерал жаждет больше: защищать людей или же уничтожать монстров? Впрочем, ответ был очевиден многими годами ранее. А Равка, всё та же старая сплетница, слишком любит кровавые и жуткие истории, со временем превращающиеся в легенды — они похожи на пряжу, наматываемую на заскорузлые пальцы старух в глубокой ночи, где из источников света — одна лишь догорающая свеча.

— Можешь быть свободен.

…и всё мирское по-прежнему возлежит за горизонтом чужого восприятия.

— Мой царь, — Дарклинг коротко кивает.

Он останавливается в шаге от пажей, вытянувшихся по струнке и готовых распахнуть перед ним двери, не поведя бровью. И ни в коем случае не заглядывая ему в лицо.

Не следуя протоколу, а лишь потому, что молва в Равке перекатывается волнами шепотков: взглянешь в глаза Тёмному вестнику да без души останешься.

*

Нина ждёт его снаружи, бросая скучающие взгляды на неподвижных стражников. Те, кажется, лишь крепче сжимают древка алебард, стоит Дарклингу показаться в дверях. Слишком много охотников для столь малого пространства.

Порой всё больше накатывают волны убеждения, что главная проблема Равки вовсе не в кровожадных тварях.

— Идём, — Дарклинг кивает, устремляясь вглубь дворцовых коридоров и оставляя за спиной и легковерных стражников, и царя, которому нет дела до гибели собственного народа, ведь происшествия в столице столь редки, чтобы бить тревогу. Пусть по возвращении в крепость первое, о чём узнал Дарклинг, так это об убийствах. 

Две девушки из знатных семей испиты досуха — обтянутые кожей кости, сплошь труха для гробов. Сколько смертей нужно, чтобы та самая тревога всколыхнулась, как пламя, подхваченное порывом ветра? Пожалуй, ещё одна, если убийцу не удастся поймать: дворянство может бояться своих же защитников, но не потерпит угрозы собственному существованию.

— Иногда мне кажется, что они боятся нас больше вампиров, — не без усмешки замечает Нина, шагая немногим позади. Будто слыша весь мрак его мыслей. — Хотя это мы защищаем их сонные артерии от вполне реальной возможности быть разорванными.

Она не особенно заботится о том, чтобы говорить тише, посему совершенно не удивительно, что взгляды встречающихся им обитателей дворца жгут спины. Дарклинг хмыкает. Время волнений о чужом мнении давным-давно миновало.

— Чтобы убить чудовище нужно другое чудовище, Нина, — не без покрытого сталью цинизма отзывается он. — Мы для обычных людей всё равно что волки в овечьих шкурах. И им всё равно, пьют охотники человеческую кровь или нет. 

Было бы неверным отрицать угрозу для других: привитые навыки возвышали охотников Второй Армии над обычными солдатами, не говоря уже о простых жителях. И пусть всякий произвол был ограничен буквой закона, возвышенно именованным «Кодексом», вести об убийствах в драках и совершённых, возможно, по неосторожности (или же с точностью наоборот, ведь никто из сельчан не задумывается о последствиях, прежде чем кинуть камень), такими же кровавыми ручейками стекались в Ос-Альту — рапортами на стол Дарклинга, ответственностью за назначение наказания — на его плечи, как всеотца охотничьей касты.

Оказавшись в генеральском кабинете, Нина привычно устраивается в кресле напротив массивного стола. Немногим доступна подобная вольность, но всюду предусмотрены исключения.

— С Черности по-прежнему поступают доклады о без вести пропавших, — Дарклинг оставляет ножны на столе, поверх пары бумажных стопок, среди которых притаились, как змеи, распоряжения о казнях после очередных выходок не умеющих держать себя в руках мальчишках.

— Семь человек, как я слышала.

Он краем глаза замечает, как Нина задумчиво наматывает прядь волос на палец.

— Уже тринадцать.

Она замирает.

— Почему гарнизон…

— Они ищут, но не могут выйти на след. А я всё же не самый умный вор, раз складываю всё награбленное в одну корзину и держу лучших ищеек рядом с собой, — замечает Дарклинг безо всякой улыбки, хотя знает: Нина поймёт всё правильно. Девчонка выросла в рядах Второй Армии и сразу же оказалась в поле зрения новоявленного генерала, чтобы спустя пару лет занять место в его личном отряде. Стоит ли говорить, что при появлении любого из них вокруг всё мгновенно вымирало, как после очередного всплеска чумы? Посетители постоялых дворов оказывались у самых стен, а их же хозяева старались слиться со своими стойками, надеясь, что нежеланные гости предпочтут уйти восвояси, не испив ни людской крови, ни стакану кваса. На периферии сознания колет воспоминанием о недовольстве Нины, что никто так и не подал ей блинчиков в захудалой крибирской таверне. Если обычных охотников могут встретить что хлебом, что камнем, то их, отмеченных чёрным знаменем на кафтанах, ждёт один только страх.

Словно они все, его талантливые бойцы, вышли из Каньона пять лет назад, а не только он один рука об руку со смертью.

— Хочешь, чтобы я нащупала эту нить?

— Хочу, чтобы нашла весь клубок. Возьми с собой необходимое количество охотников рангом ниже и одного связного. Никаких воронов, — Дарклинг присаживается на край стола, добавляя: — Только нашла, Нина. Не больше.

— Возможно, лишнего времени, чтобы вызвать подкрепление, не будет.

Здравое возражение, конечно.

Но именно так случаются все трагедии. Нине Зеник это прекрасно известно, но чтобы стать охотником, нужно, в первую очередь, непроходимое упрямство.

— Нет, — отрезает Дарклинг, спокойно выдерживая всю волну немого и колкого возмущения. — Пришлёшь связного. Я приеду лично.

*

Санкта

Ночь неспокойна.

Смежив веки и вслушиваясь, она может различить биение чужих сердец: спящих и нет, растревоженных страстью, страхом или азартом погони — пульсация отдаётся в собственных костях, будто весь город хрипло, надсадно дышит.

Но в этой фальшивящей, громогласной симфонии она ищет нечто определённое, хотя так и не угадаешь ведь, не слышав прежде.

Сидя на краю крыши, подобно украшающей кеттердамские соборы каменной горгулье, она терпеливо ждёт.

Столица не похожа на прочие города Равки: город блестит подобно жемчужине среди потускневших стекляшек. Тамара заметила бы, что вернее сравнение с кучей перегноя. Иными словами, конечно. И куда менее лестно она выскажется совсем скоро, ведь Женя наверняка сообщила близнецам, куда отправилась их своенравная, неугомонная госпожа.

Алина коротко улыбается, вглядываясь в горящие тёплым, рыжеватым светом окошки: в одном из них темноволосая женщина укладывает младенца в белоснежную колыбель, в другом — разливают по рюмкам квас любители посидеть до раннего утра. Улицы тоже не назвать пустынными, несмотря на действующий комендантский час: перекатывающиеся на колёсах экипажи то и дело показываются из-за углов, а порой можно различить и смешение басистых голосов тех смельчаков, кому на словах не страшна встреча с вампиром за следующим углом, несмотря на разнёсшуюся по городу молву. В Ос-Альте люди живут, не страшась выходить вечерами из дома, ведь их защитники, пусть и слишком отчуждённые, охраняют покой.

И всё же даже самой блестящей жемчужине не обойтись без мелких царапин: обращённых в крепости столь часто не встретишь, не говоря уже о хищниках посерьёзнее, но Алине парадоксально улыбнулась удача, и объявившегося похитителя дамских сердец она преследовала наряду с другими охотниками, впрочем, позволяя тому ускользать, прятаться в тенях, подобно юркой, острозубой крысе.

Загнать такую в угол не составило бы труда, но нужного результата Алина бы не достигла. А потому — смиренно наблюдала: за охотниками, прочёсывающими улицами; за возвращением конницы во главе с чёрным всадником во дворец.

Несколько дней ожидания — мгновение для ей подобных.

*

Тёмный вестник

«Ты ведь генерал», — сказал ему Иван накануне.

«Тебе вообще не полагаются подобные вылазки», — добавил, скривившись, но скорее из-за свистнувшей серебряной стали, которую умело извлекли из чёрных ножен.

«Если я засяду в крепости и стану раздавать указания, то чем буду отличаться от дворян, лелеющих собственное существование и неспособных сделать ничего для своей страны?» — ответил Дарклинг, цепко оглядывая отполированное лезвие на предмет зазубрин и сколов.

И краем глаза заметил, как Иван нахмурился, но так и не нашёлся с ответом.

На том вопрос был исчерпан.

Ныне бледнолицая луна показывается округлым боком из-за наползших облаков, освещая узловатые улицы столицы. Ос-Альта, в отличие от остальных городов и поселений Равки, выглядела цветущим кустом, несмотря на явную разруху близ границ — у тех, кто не урвал себе место под дворцовым солнцем. И всё-таки, оказываясь в этом городе, можно было обмануться напускным благополучием, ведь где ещё может быть безопаснее? Из-за подобной расслабленности и случаются все беды. Ведь люди, при всём своём страхе, порой сами идут к монстрам в лапы, словно пойманные на крючок мелодии крысы.

Куда чаще бывая за пределами золотой клетки, Дарклинг знает, что заколоченные створки окон да запертые на все засовы демонстрируют отчаяние лучше всяких криков, когда существа иного мира выходят на охоту. 

Он поднимает глаза на ночное небо, прищуриваясь. 

Вернись они раньше, то удалось бы разобраться с проблемой прежде, чем она ею стала. Стоило бы оставить в крепости Зою или Ивана, но всякий охотник, способный сражаться с почти что переродившимися в волькр вампирами, был на пересчёт. А происшествие в Раевости требовало серьёзного вмешательства.

— Мне нужен список девушек, давно не появлявшихся в высших кругах, — потребовал Дарклинг, вызвав обоих капитанов сразу после царской аудиенции и разговора с Ниной. — Кто посещал всякое пятичасовое чаепитие, а потом резко пропал. Не пытайтесь выяснить официально, у нас нет на это времени.

— Будем искать не вампира, а его следующую жертву? — Зоя задумчиво переместила фигурку двуглавого орла на развёрнутой карте. — Я слышала, что семья первой жертвы после того, как обнаружила мёртвую девчонку в её же комнате, спешно покинула город. Повезло, что это был не кто-то слишком влиятельный, иначе не миновать созыва личных войск с целью вспугнуть всё, что только можно.

Дарклинг взглянул на неё.

— Дом проверяли?

— После? На следующий вечер. Стоило бы проверить приезжих, но, — Зоя поджимает губы, — у нас нет времени.

Иван вернул переставленную ею фигурку на место.

— Ты думаешь, это мужчина?

— Естественно.

Зоя фыркнула, откинув за спину волосы и устроив ладонь на рукояти пристёгнутого к поясу меча.

— История стара как мир, Иван. Разумеется, это мужчина. Думаю, молодой и обращённый не так давно. Иначе был бы более неразборчивым в пропитании.

Верно.

Дарклинг останавливается подле крыльца двухэтажного дома, не слишком отличающегося от своих соседей на широком проспекте. Только свет не горит ни в одном окне.

Дом первой жертвы. Покинутый в спешке скорбящими родителями, он похож скорее на призрака. Или на могильную плиту. Возле ступеней под порывами ветра едва перекатывается перевёрнутый, полуразбитый вазон. В высыпавшейся на каменную дорожку земле различим отпечаток чьих-то сапог. И едва ли кто-то из соседей приблизится к нему в ближайшее время, предпочитая судачить о произошедшем на расстоянии.

— А если он всё-таки сбежал? — спросила Зоя двумя часами ранее перед тем, как они отправились проверять все намеченные в городе точки.

— И не выпил крови напоследок? 

Она скривилась, защёлкивая в ножнах кинжалы.

— Резонно.

— Он сбежит, если переживёт эту ночь, — ответил Дарклинг, накинул на голову капюшон и растворился в ночи прежде, чем его протеже успела сказать что-нибудь ещё. Годом ранее она или Иван попытали бы счастья и предложили отправиться вместе, но негласный закон Второй армии гласит, что её генерал работает всегда в одиночку.

Входная дверь благодушно безмолвствует, стоит мягко нажать на неё ладонью. Но затаившийся внутри обитатель и так знает, что за ним пришли. Попытавшись высунуться, он бы привлёк лишнее внимание патруля, оттого проще выждать.

Юркий сквозняк распахивает дверь настежь, выталкивая наружу металлический смрад крови, затхлости и немытых тел. 

Внутри оказывается предсказуемо темно, и глазам нужно время, чтобы привыкнуть. Дарклинг прислушивается. Тишина густая и вязкая, совсем как желанная вампирами кровь.

Недавний обыск, как и спешные сборы дали о себе знать царящим беспорядком в проходной и гостиной-столовой. От порыва ветра ранее покосившаяся на стене картина наклоняется ещё пуще, грозясь и вовсе рухнуть. 

И всё-таки они упустили время, не выставив наблюдение за домом после отъезда хозяев. Где бы ещё удалось так удачно спрятаться, не привлекая излишнего внимания?

Лестница на второй этаж приглашающе поскрипывает: дерево старое, хоть и тщательно отполированное. Дарклинг поднимается медленно, не боясь, что цель может сбежать: ни один обращённый пока не оказался в силах совладать с собственной жадностью, чтобы не попытать счастья и не разорвать охотнику горло.

На предпоследней ступеньке он различает всхлип. Тонкий и приглушённый, позволяющий убедиться: кем бы ни была очередная пропавшая — она всё ещё жива.

Дарклинг не сбавляет шага, следуя на звук, теперь будто сам пойманный чарующей мелодией крысолова. Перед дверью из белого дерева, наверняка расписанной цветастыми узорами, он лишь на миг замирает, вслушиваясь.

Нагой клинок оказывается в руке до того, как он пересекает порог.

— Ну ты уж не торопился, — встречает его голос из темноты, — Тёмный вестник.

*

Обращённый мальчишка сам похож на выходца из дворянства. Возможно, прежде живущего вдали от столицы и отправленного, как и всякие золотые наследники, на обучение, обернувшееся бедой.

Вьющиеся тёмные волосы наряду с хлёсткой усмешкой, немногим смазанной длинными выступающими клыками, наверняка привлекли ни один томный взгляд. Чем не обеспечение себе пропитания до тех пор, пока голод не выскоблит нутро, размалывая в кашу всякую осознанность? Не стоит обольщаться, считая, что все страшатся и ненавидят вампиров: всегда есть те, кто прельстится небывалым могуществом, вечной молодостью, не думая об обратной стороне сей медали (и не ведая, что никакой обращённый своим <i>даром</i> поделиться не сможет). Жажда кажется лёгкой помехой, незначительным дополнением, с которым легко совладать.

Полчища волькр, обитающих близ бесплодных земель да в горных пещерах из раза в раз доказывают обратное.

— Не стоило приходить одному, — мальчишка щёлкает когтями, крючковатыми и длинными, отчего удерживаемая им девушка, служа своеобразным щитом, крупно вздрагивает. В полумраке сложно судить, но Дарклинг всё же различает, как вздымается чужая грудная клетка в испачканной бурым сорочке. Заговорить она даже не пытается, наверняка обессилев из-за кровопотери.

— Стоило убраться до моего возвращения, — с милосердием палача отзывается он. — Сам отпустишь или помочь?

Словившая лунный отблеск серебряная сталь не оставляет пространства для воображения о подобного рода помощи. Поговаривают, что серебро способно петь — и эта песнь различима лишь для вампирских ушей.

Обращённый взаправду кривится, не без отвращения взглянув на клинок:

— Брось эту мерзость, и я ещё подумаю.

Дарклинг прокручивает оружие в руке, мельком оглядываясь: спальня невелика, что заранее лишает всякой манёвренности. Вариантов не так много, и, возможно, он выбирает наихудший из них, говоря:

— Будь по твоему.

*

Санкта

Она почти не промахивается с местоположением: звон разбившегося окна раздаётся в конце проспекта, и принять бы его за выходку принявшего лишнего на грудь пьянчуги, да только Алине стоит вдохнуть чуть глубже, чтобы уловить смешение запахов крови.

Вампирской и человеческой.

И всё же она не слишком торопится, поднимаясь на ноги и, как и прежде, тщательно скрывая ауру своего же присутствия под колпаком: подобное спугнуло бы мальчишку с большим успехом, чем явление к его убежищу всей Второй армии. Пришлось бы снова ломать голову, ведь не могла же она показаться перед дворцовыми воротами, требуя генеральской аудиенции. Разумеется, были и иные способы, но людская природа требует… особого подхода.

Раздавшиеся крики не оставляют сомнений в происходящем, и Алина соскальзывает с края крыши, мягко приземляясь в проходе меж насаженными, словно грибы, домами и пряча руки в карманах серого плаща. Для всякого мимо проходящего она бы выглядела обыкновенной девушкой, рискнувшей показаться на улицах затемно, если бы не серебрящиеся волосы, ниспадающие волнами на плечи. Не столь уж удивительное явление, но всё же позволяющее сопоставить факты и узнать её среди прочих.

Грохот чужого сердцебиения ввинчивается в уши, с каждым мгновением становясь всё громче. Алина поднимает глаза в тот самый момент, когда в проходе показывается сгорбившаяся тень.

Мальчишка прислоняется к стене, дыша урывками и вжимая ладонь в собственную грудь: располосовало его почти до живота. Красивый, точный удар. Вдохнув немногим глубже, можно уловить вонь палёной плоти, ранее беспощадно обожжённой серебром. Человек бы умер на месте.

— М-мерзкий ублюдок, — выдыхает он, прежде чем вскидывает голову, замечая, что всё это время за ним наблюдали. Боль наверняка смазывает инстинктивную обострённость. — Ты ещё кто? Охотница? Без р-разницы, подойдёшь!

Разумеется, человеческая кровь помогла бы исцелить подобную рану. И окажись в ловушке стен кто-то другой, исход этой ночи для одного маленького обращённого был бы, возможно, иным.

Алина подходит ближе, немногим отпуская внутренние вожжи. Лунный свет скользит по лицу ласковой дланью. В ту же секунду чужие глаза распахиваются — мгновенным осознанием присутствия кого-то более могущественного.

— Вы… ты… — он теряется в словах, спотыкается, тут же кидаясь к ней в ноги. — Они идут! Он идёт! Он ранен, но… но…

Алина делает шаг назад, не позволяя ухватиться за свой плащ. 

— Что произошло?

Мальчишка, рухнув на колени, смотрит на неё с ужасом и всеобъемлющей надеждой одновременно. Чёрная, вязкая кровь льётся сквозь прижатые к груди пальцы, пропитывая некогда светлую рубаху, штаны и марая плитку. 

— Г-госпожа…

— Что произошло? — она вслушивается в дыхание города, зная, что времени осталось не так много. Чужие сапоги стучат по брусчатке совсем близко. Остаётся надеяться, что явится не кто-то другой. — Ты ранил его?

Обращённый судорожно кивает, словно в лихорадке. Его лицо блестит от пота вперемешку с кровью. 

— Он бр-росил меч, когда я потребовал… Но, но… он будто знал, как я накинусь на него, будто… Госпожа, он идёт, пр-рошу вас, помогите!

«Конечно, знал. Ведь голод делает вас предсказуемыми», — не без горечи думается Алине. Легко вообразить произошедшее: опьянённый грядущей победой, вампир кинулся на, казалось бы, безоружного охотника, позабыв об удерживаемой им жертве. Использовать себя как приманку? Умно, генерал.

— Он подставился, и я почти достал его! А потом… а потом… я не знаю, но его проклятый, мерзкий меч оказался рядом… — мальчишка захлёбывается словами и собственной кровью, пытаясь подняться, но сил в нём изначально оказалось не так уж много.

— Интересно, — задумчиво произносит она, поднеся сжатый кулак к губам. — Удивительно, как всё это время ты умудрялся скрываться от охотников. Не стоило убивать тех девушек. Не здесь. Прожил бы подольше.

Ведь надо быть круглым дураком, чтобы попытаться совладать с противником, однажды убившим чистокровного.

— Г-госпожа? — чужие пальцы всё же ухватываются за край плаща — в бесплодной надежде на спасение. Когда-то сердце Алины Старковой дрогнуло бы от сочувствия и жалости к ей подобным. Но слишком много крови с тех пор утекло.

Время истлевает, когда в проходе мелькает тень — слишком стремительно для раненого. В ту же секунду Алина шагает вперёд, взмахом руки рассекая тело обращённого пополам. Не раздаётся даже крика — смерть стремительна и неотвратима.

— Мне всё было интересно взглянуть, о ком с таким восторгом говорила Кровавая Роза, — произносит она, переступая через повалившееся на землю тело и останавливаясь перед фигурой, облачённой сплошь в чёрное. Что-то внутри на секунду сжимается в необъяснимом самой себе чувстве, и вовсе не от блеска нагой стали в чужих руках. — Пожалуй, теперь я вижу, почему она так жаждет заполучить тебя, Дарклинг.

*

Царевич-лис

Стоило отлучиться за пределы Ос-Альты, как беда не заставила себя ждать.

— Спешите к своему генералу, Ваше Высочество? — звонкий женский голосок заставляет встрепенуться, кажется, даже стёкла. Почти добравшийся до дверей Николай оглядывается, не сразу заприметив в зимнем саду стайку будто вечно живущих среди растений с непроизносимыми наименованиями дворянок. Парочка даже должны унаследовать княжеские титулы, если ему не изменяет память.

Он лучезарно улыбается, зная, что растопит этим не только само понятие зимнего сада, и делает несколько шагов в сторону ждущих его ответа дам. 

— Вы абсолютно правы, леди Драгунская, — и позволяет улыбке потускнеть в ответ на игриво-обвиняющее:

— Вы уделяете охотникам больше внимания, чем нам, Ваше Высочество. Мы ждали вас десятью днями ранее на охоте. Вы бы подстрелили самого большого кабана! — Милена Драгунская, несомненная леди, прикрывает лицо изящно сплетённым веером глубоко-фиолетового цвета под стать пышному платью. Её собеседницы тихонько хихикают, не прекращая стрелять глазами в сторону Николая.

Конечно, ведь не имеет значения, что вся страна — сплошное поле для охоты, где дичью выступают сами люди. Как же тут пропустить <i>охоту на самых больших кабанов</i>. И им ведь, взрощенным в золотых клетках пташкам, нет никакого дела, что одну из них, ранее так же заседавшую в зимнем саду за двенадцатичасовыми чаепитиями, едва не разодрал в клочья проклятый кровосос, до того испивший двух других не менее голубокровных девиц. Обсудить, поохать и предостеречь собеседниц покидать дома затемно — всего-то. Глядя на них, ярких, словно разложенные на царском столе ягодные эклеры, Николай мельком задумывается, что подобное несчастье могло постичь любую из них. Их всех. Ведь легко осуждать чужие поступки, покуда сам не столкнёшься со схожей бедой. И вампирам совершенно не обязательно применять насильственные методы для заманивая жертв. Достаточно смазливого лица, жарких обещаний — запретного плода в виде полуночных свиданий с монстром.

И, пожалуйста, два трупа. Передайте сахар.

Подумав, Николай прикладывает ладонь к сердцу, возведя очки к стеклянным сводам с долей тоски:

— Примите мои искренние извинения, леди, но сердцу, увы, не приказать, — и исчезает за дверьми зимнего сада под дружное оханье и, кажется, треск разбитых сердец.

Пусть лучше воображают себе постыдное и запретное, нежели стремятся пробиться в царскую семью.

*

— Не рановато ли для тренировок? — его голос юркой птицей пролетает над тренировочным полигоном, путаясь в соломенных чучелах, что предназначены для совсем юных охотников; в набитых стрелами колчанах, прежде чем растворяется, подобно истлевшей свече.

Дарклинг, выпрямившись после очередного выпада, откидывает со лба взмокшие волосы. Непривычно обнаружить его в абсолютном одиночестве без верно следующей по пятам тени Ивана. Возможно, даже Зои. Но тем, видимо, хватает забот после убийства обращённого.

— Неужто переживаете, мой царевич? — Дарклинг смотрит так, что у Николая грозят разойтись углы губ из-за рвущегося с них лукавства. 

Он спешит ответить прежде, чем волна хохота погребёт его под собой, как неудачно попавшуюся щепку.

— Скажи на милость, а зачем нам всё это оружие? — обводя рукой весь полигон, он невозмутимо продолжает: — После подобной декламации перед вампирами, обязательно с приставкой «мой», ну, или «мои», они сами вырвут себе сердца, чтобы преподнести их тебе. Недаром мне прожужживают все уши о твоих очах.

Он опускает детали вроде тех, что буквально минутами ранее его обвинили в собственной излишней привязанности.

— Моя персона наверняка утомительна для твоего высочества.

— Именно так. Предпочитаю чаще слышать о себе. Но если вдруг решишь жениться, только скажи. После меня ты весьма завидный жених для тех, кто не боится произносить твой титул вслух.

Он даже не врёт. Случались не самые изящные попытки через него прощупать почву для гипотетически возможного знакомства высокородных наследниц с генералом.

— Поспеши расстроить ожидающих, ведь я уже давно повязан узами крепче брака с равкианской короной, — в тон отзывается тот, и к лучшему, что в сей момент их действительно никто не слышит, поскольку в привычных для них разговорах кто-то иной наверняка найдёт тот самый смысл. Впрочем, Николай, зачастую сам способствующий распространению подобных слухов, только махнул бы рукой на очередной виток сплетен: пусть лучше судачат о странных взаимоотношениях младшего царевича с его генералом, нежели о том, что этот самый царевич поставляет кровь младенцев этому самому генералу. Миновало пять лет с произошедшего в Каньоне, а люд никак не может успокоиться, приписывая всё большие кровавые подробности. Хотя куда уж больше. Будь Николай немногим наивнее или, возможно, младше, то едва ли смог бы найти с таким человеком, как Дарклинг, общий язык. Но ничего удивительного в их взаимоотношениях не было: каждый из них боролся за мир в Равке с юных лет. То сражение стало лишь отправной точкой.

Дарклинг возвращает тренировочный клинок на стойку.

— Не знал, что ты уже вернулся.

— Неужто твои тени ещё не доложили? — Николай хмыкает. — Я в крепости с рассвета, а уже убедился, что столицу нельзя оставлять без присмотра. То знатные девицы пропадают, то охотники ночью из их окон вываливаются.

— Жалеешь, что не присутствовал?

— Естественно. Но, видимо, ты мягко приземлился, раз и трёх дней не прошло, а ты уже тут, — он качает головой, а после продолжает как ни в чём ни бывало: — К слову, Оснетцевы благодарны тебе по гроб жизни за спасение жизни дочери. Лично вряд ли поблагодарят, слишком уж заняты теперь. Разумеется, благодарность включает в себя вложение в благоустройство Второй армии. Но вряд ли ты жаждал моральных побед, спасая бедняжку и подставляя себя под удар, — он цепляется взглядом за мелькнувшие в вырезе чёрной рубахи полосы бинтов, когда Дарклинг наклоняется за оставленными на скамье камзолом и ножнами.

Револьвер был бы всяко разумнее холодного оружия, но пуль на него, как, собственно, и самого серебра, столько не напастись. Очередная отлучка из столицы произошла как раз из-за очередной диверсии на отливном производстве. Сколь бы они ни скрывали места заготовки серебряных пуль, вампиры всё равно выходили на след, изничтожая в пыль все их попытки сопротивления. Даже столице не удалось не запачкаться в своё время. Посему совсем не удивительно, что подобное огнестрельное оружие было скорее привилегией, несмотря на немалую лабораторию в стенах Малого Дворца, — вполне достойной генеральского звания, и такой револьвер у Дарклинга, несомненно, есть. Только вот не столь часто пускается в ход.

Николай не уверен, не лежит ли он и вовсе в ящике стола, в отличие от его собственного — в пару к обыкновенному. Серебро для монстров, свинец — для людей, так ведь?

— Не сказал бы, что это разумно, — заключает он. 

— Всего лишь пара царапин.

Дарклинг проходит мимо, коротко кивнув — немым приглашением обсудить что-то, не предназначенное для лишних ушей. В конце концов, кроме шпионов среди их очевидных противников, остаются и другие. И даже не из соседствующих государств. 

— Нужно было спровоцировать его, иначе бы он сбежал, — поясняет тот, стоит им оказаться во внутреннем дворе Малого Дворца. Идущие навстречу солдаты почтительно склоняют перед ними головы.

— Воспользовался жертвой как инструментом? — Николай улыбается юнцам, следующим стайкой за своим наставником. Помедлив, он оборачивается к Дарклингу: — Это похоже на тебя, что радует.

Как вряд ли бы порадовало родителей спасённой девушки. Будь расклад иным, Дарклинг едва ли стал бы волноваться о чьей-то жизни.

— В самом деле? — тот хмыкает.

— Я уже заволновался, не случилось ли что-то с Тёмным вестником беспощадной смерти. <footnote>отсылка к последнему фильму Гая Ричи, уж слишком хорошо звучит.</footnote> Обычно тебя не так легко достать.

Дарклинг смеряет его таким взглядом, что другой упал бы замертво. Николай лишь жмёт плечами:

— Наслаждайся, тебя так сами вампиры прозвали, а люди подхватили, — и всё же он замечает то, на что другие махнули бы рукой: — Что-то ведь случилось? Я видел рапорт, там весьма расплывчатая формулировка о гибели обращённого.

Ответом снова служит короткий кивок. Дарклинг явно мысленно находится где-то далеко. 

В проходах дворца, отданного в распоряжение охотников, привычно пусто, ведь в этих стенах не столько обучают, сколько отправляют на охоту. Стук каблуков отражается эхом от стен, пока они следуют привычным маршрутом на второй этаж, в самое сердце Второй Армии.

— Я его ранил. Но не убил. Его разорвало пополам на моих глазах кварталом ниже.

Николай останавливается. Подобное неподвластно охотнику, да и другой обращённый вряд ли пойдёт на такое, если только не по чьему-то приказу, но тогда у них было бы двое мертвецов. А значит…

— Плохая шутка, мой генерал.

Дарклинг усмехается. Ветер, проникающий из распахнутых окон, залихватской рукой треплет волосы, полы расстёгнутых камзолов. Николай носит свой так по привычке, Дарклинг — после разминки просто накинув на плечи. 

— Непременно сообщу объявившейся в столице чистокровной, мой царевич.