дазай осаму был одним из самых устрашающих боссов в истории портовой мафии. никто не смел пересекать ему дорогу, а те, кто пытался —неизбежно погибали, даже никогда так и не узнав, как выглядит их самый заклятый враг. он создал для себя самую лучшую защиту в виде своих же подчинённых, что готовы были отдать собственную жизнь в обмен на сохранение жизни босса — ему стоило только приказать.
и его приказы были воистину неоспоримы. никто и никогда не мог ослушаться или пойти против него, оставшись при этом в живых... но в любых, даже самых жестоких правилах, всегда есть исключения.
чуя накахара был похож на шторм, на гром среди ясного неба, на самую сильную головную боль в жизни дазая. головную боль, которая прямо сейчас ворвалась к нему в кабинет с до безумия раздраженным лицом.
— ах, чуя, какой приятный сюрприз, — почти нараспев произносит дазай, отвернувшись от чуи и делая вид, будто он усердно читает какие-то ужасно важные документы (на самом деле, он подобрал первые бумаги, которые лежали на столе, лишь бы создать вид занятости), — чем я могу тебе помочь?
— не притворяйся, будто не знаешь, почему я здесь, дазай, — нахмурив брови и буравя своего так называемого "босса" острым взглядом, отвечает чуя, — или уже забыл как ты сегодня командовал мной, будто я твоя чертова собака перед одним из твоих подчинённых? не хочешь объяснить?
дазай поворачивается к чуе, отбрасывая бумаги на стол и отклоняется в своем сидении, сложив руки. его взгляд все такой же, как и всегда — не читаемый, можно даже сказать, пустой. кажется, это раздражает пришедшего с претензиями накахару еще больше — это если судить по его внезапно сжавшимся кулакам.
— чуя, боюсь тебя расстроить, но я все еще твой босс, а ты мой подчиненный — снова говорит он нараспев, с очевидной издёвкой, — и если я хочу тобой командовать, я буду это делать. я не собираюсь делать тебе поблажек только по старой... "дружбе".
в глазах чуи будто мгновенно загорается огонь, и он в один миг оказывается прямо около стола, за которым сидит дазай, склоняясь над его лицом устрашающей тенью.
— что, правда? — сквозь зубы саркастично шипит чуя, вглядываясь в единственный видимый глаз напротив, не покрытый бинтами. атмосфера в кабинете мгновенно начала будто бы незримо меняться — больше не было слышно размерного тиканья часов, не шуршали листы под руками дазая: весь мир будто сузился до точки, где их взгляды пересекались в немой борьбе, а остальное перестало иметь значение.
— правда, — дазай же, в свою очередь, явно ни капли не напуган злостью чуи, даже наоборот — у него чуть ли руки не чесались увидеть: что же сделает чуя дальше? изобьет своего собственного босса? наконец-то убьет его, как обещал? или лишь устроит громкую сцену, покричит, да раздраженно вздохнув, уйдет?
(чуя накахара был не только штормом. он был штормом, за которым было до ужаса интересно наблюдать).
— ты можешь быть боссом мафии, но ты уж точно не мой босс, — рука чуи резко хватает дазая за подбородок, не давая тому шанса отвернуться или увеличить расстояние между ними, — или мне нужно тебе это напомнить? — голос чуи был насквозь пропитан угрозой, которую он был определенно намерен воплотить в жизнь.
а дазаю так тяжело было сдержать восхищенную улыбку, дазаю так тяжело было сдержать свое предвкушение, и еще тяжелей — с рукой чуи, будто обжигающей его там же, где касался. он смотрел, будто с неясно откуда взявшимся упованием, и сократил расстояние еще на пару сантиметров, желая почувствовать дыхание чуи своей собственной кожей.
— напомни.
и расстояние между ними сравнивается нулю в эту же секунду. чуя целует дазая без толики нежности — даже поцелуем это назвать сложно, скорее агрессивные укусы, скорее борьба за доминирование, в которой явно с отрывом побеждает чуя. дазай чувствует на языке металлический привкус собственной крови, и не может сдержать слабого стона, теряющегося где-то среди их поцелуев-укусов.
чуя отстраняется так же резко, и своими глазами наблюдает, как зрачки дазая напротив расширяются. чувствует, как дазай, кажется, сам не осознавая — льнет ближе. льнет к чуе, пытаясь снова поймать чужие губы своими. он тянет дазая за галстук и не может заставить себя сдержать самодовольную ухмылку.
— видишь? здесь, со мной — ты не босс. потому что это моя прерогатива, — он снова впивается в дазая грубым поцелуем, чувствуя, как чужие, уже искусанные в кровь губы, отвечают с ровно таким же рвением, прежде чем вырваться из поцелуя вновь.
— тогда докажи, — хрипло произносит дазай, и это именно те слова, которых не хватало чуе, чтобы в его голове будто кликнул переключатель, снялся предохранитель — чтобы поднять дазая из своего кресла рваным движением и прижать его к столу, теперь уже налегая всем телом, не давая и шанса на побег.
у дазая из груди вырывается резкий вздох, а колени подкашиваются. если бы не твердая поверхность стола, в которую он сейчас упирается, и не твердая хватка чуи — того и гляди свалился бы с ног. он внезапно осознает, как сильно чуя на него влияет: перед глазами плывет, все тело мелко трясется, а кровь будто забурлила в венах — и только чуя мог заставить дазая чувствовать себя так. только чуе дазай мог позволить прижимать себя к столу так бесстыдно, и осознание этого било дазая по голове сильней, чем что-либо.
— что, неужели великий и ужасный босс мафии дазай осаму хочет, чтоб его подчиненный поимел его на своем собственном столе? — у чуи в глазах с каждой минутой, с каждым надрывным вздохом дазая, все ярче разгорается что-то, что он держал под контролем всю жизнь — а теперь не мог. не тогда, когда дазай внезапно стал казаться до ужаса живым под его руками — человечным даже. внезапно захотелось всю эту его потаенную человечность вытащить, рассмотреть, попробовать лично на вкус.
вокруг них будто создался вакуум, время застыло, а со стола неслышно слетели бумаги.
— да. хочу.
чуя впивается в ту часть шеи дазая, которая не была покрыта бинтами, от чего у того, против его же воли, вырывается сдавленный стон. дазай опрокидывает голову назад, от непривычных, но до ужаса сейчас нужных прикосновений к чувствительной коже. а чуя уже переходит на укусы, и бинты на шее дазая резко трещат, рвясь на кусочки под зубами чуи и падая куда-то вниз. что-то внутри дазая хочет запротестовать — все же его бинты были чем-то личным, он носил их не просто так, но... стоило губам чуи соприкоснуться с ранее недоступной ему частью кожи, которая оказывается еще более чувствительной, все мысли о протесте мгновенно покидают голову дазая, и он прикусывает язык в попытке сдержать очередной стон.
чуя же, совершенно не стесняясь, продолжает оставлять как можно больше засосов: особенно старается на тех местах, которые обычно скрыты бинтами — не потому, что не хочет, чтоб кто-то их увидел (на всех видных местах он уже постарался), а потому, что хочет чтобы сам дазай, даже оставаясь наедине с собой, меняя свои бинты, помнил. помнил об этом самом моменте, помнил то, что чуя пытался ему донести.
помнил, кому он принадлежит.
дазай не успевает опомниться, как уже слышит звук приземления своего облюбленного пальто прямо на пол, и внезапно руки чуи везде — вот они спускаются вниз по спине, оставляя после себя табун мурашек и сжимают талию, а вот уже чуя в спешке расстегивает пуговицы его рубашки, стягивает галстук, и у дазая голова кругом идет, и чуя все еще целует-кусает-вылизывает его шею, и...
лопатки больно ударяются об поверхность стола, и дазай, не успев понять ничего, кроме горячих и беспорядочных прикосновений чуи, осознает, что уже лежит на столе под чужим цепким взглядом.
чуя же останавливается лишь на пару мгновений — оценить вид, что сложился перед ним, и чувствует, как дыхание спирает в горле.
вот он: босс мафии. раскрасневшийся, тяжело дышащий и так упорно старающийся не издать ни одного лишнего и смущающего звука. распластавшийся на своем столе. в своем офисе, в своем личном, черт побери, кабинете. вид, за который чуя отдал бы больше, чем даже за самый драгоценный в мире шедевр из музея искусств.
такой дазай нравился чуе намного больше.
он крепко хватает запястья дазая и прижимает их к столу над его головой, снова не давая ему шанса хоть как-то выбраться из этой ситуации. но дазай, честно говоря, и не хотел: видеть, как на него по-звериному, сверху вниз, смотрит чуя, было намного лучше, чем встречаться со своей собственной смертью лицом к лицу.
чуя проводит рукой по забинтованной грудной клетке и животу, почти невесомо, даже слишком нежно, а затем звук рвущихся бинтов снова режет слух обоим. чуя лишь на мгновение обводит взглядом россыпь чужих шрамов, прежде чем начать изучать их собственными руками: рвано, беспорядочно, сводя дазая с ума. все же никто и никогда не трогал его так, а до кожи под бинтами даже сам дазай почти не дотрагивался, лишь когда менял бинты — и внезапно, это не было так ужасно, как дазаю казалось. он ненавидел свои шрамы больше, чем что либо в этом мире, и оказаться без бинтов перед кем либо, кроме себя, было чем-то пугающим, некомфортным, но... это был чуя. и рядом с ним страшно не было.
— чего замолчал, м, дазай? — усмехается чуя, выводя неведомые узоры на его коже, — внезапно расхотелось командовать мной? — и чуя расплывается в ехидной, дразнящей ухмылке, а дазай извивается под ним, предательски чувствуя, как его щеки горят, а с губ то и дело слетают чересчур томные вздохи, норовящие соваться на настоящие, протяжные стоны.
— отвечай, — и на шее дазая неожиданно сжимается рука. не дущаще, но в немой угрозе, — кто теперь босс? — шепот чуи прямо над его ухом заставляет тело дазая вздрогнуть, а рука на шее — нервно сглотнуть.
— ты, — хрипло выдыхает дазай, смотря на чую из под прикрытых глаз — до ужаса сейчас честных, выворачивающих все эмоции, что он испытывает, наизнанку.
ухмылка чуи на мгновение становится мягче, а хватка на шее ослабевает, и прежде чем сердце дазая успевает пропустить удар от внезапной нежности в чужом взгляде, его целуют — так же мягко и нежно.
— хороший мальчик, — касается губами мочки уха, и спускается ниже, снова атакуя, успевшую настрадаться шею дазая, до одури нежно, — знай свое место.
дазаю кажется, будто его только что ударили под дых — из лёгких разом высосали весь воздух а в ушах тихонько зазвенело. сердце начало биться, словно бешеное, и он не сдерживается: хныкающе стонет, откидывая голову назад.
чуя же просто не мог не упиваться плодами своей собственной работы, не мог не вслушиваться в каждый выдох и стон, вырывающийся с губ дазая. его рука скользит вниз по разгоряченному телу под собой и сжимает бедра по-собственнически.
— ну же, не сдерживайся. позволь своим драгоценным подчиненным услышать, как их босс стонет под чужими руками, — снова раздается хриплый шёпот, сводящий дазая лишь больше с ума, доводя чуть ли не до экстаза одними лишь словами. он толкается бедрами вверх, вжимаясь в руки чуи сильнее, настолько жадный сейчас до прикосновений. дазай рвано выдыхает, стоит тем же самым рукам ненавязчиво, будто случайно, провести по его изнывающему члену сквозь тонкую ткань брюк, и прогибается в спине навстречу.
зрачки чуи расширяются, завидев столь яркую реакцию со стороны дазая, и довольно хмыкает, поняв немую, неозвученную мольбу дазая о большем — брюки, вместе с нижним бельем, сразу же слетают с подрагивающих ног всего парой движений.
дазай громко стонет, прикусывая губу, стоит тонким пальцам чуи сомкнуться вокруг его члена и начать двигаться чересчур быстро, слишком резко, слишком... просто слишком, слишком, слишком, слишком — и все так же недостаточно. дазай отчаянно толкается в руку чуи в ответ, жмуря глаза от растекающегося по всему телу удовольствия.
а для чуи самым большим удовольствием сейчас было наблюдать то, как он своими собственными руками доводит дазая до такого состояния. его лицо расплывается в самодовольной ухмылке и глаза горят озорным огоньком, когда он проводит рукой по члену дазая тщательней, грубей. дазай гортанно стонет и прогибается в спине навстречу больше, пытается произнести что-то — но все слова превращаются в неразборчивое хныканье.
— что-что? ты хочешь что-то сказать? — издевательски смеется чуя, прекрасно зная, что даже если бы дазай попытался, он не смог бы сейчас сформулировать связный ответ.
— мхм... чуя... — только и может он промычать в ответ, все так же беспорядочно толкаясь в руку чуи — будто говоря безмолвно всем телом "пожалуйста, не останавливайся".
именно поэтому чуя прерывает столь желанное дазаем прикосновение, заставляя того сконфуженно открыть глаза и недовольно промычать.
— как думаешь, сможешь выдержать сразу два пальца внутри себя? — резко, как-то даже совсем нетерпеливо спрашивает чуя, внезапно спустя все это время отпуская затекшие запястья дазая. он роется у себя в кармане брюк совсем недолго, прежде чем достает небольшой тюбик смазки и намеренно берет его в руки так, чтобы дазаю было видно.
а лицо дазая внезапно вспыхивает осознанием, которое расплывается по его лицу красным оттенком. он нервно моргает пару раз, пытаясь сфокусировать свое размытое зрение на открывающем с громким звуком смазку чуе, и задыхается от одного лишь вида: чуя медленно, так очевидно показушно, размазывает смазку меж своих пальцев, ни на секунду не сводя пронзительного взгляда с дазая.
(кстати, чуя что, носит с собой смазку в кармане каждый день?.. или только тогда, когда собирается приходить к дазаю в офис?)
— да. о боже, чуя, да, — возможно, сейчас в дазае больше говорило его невыносимое желание почувствовать пальцы чуи внутри себя, чем здравый смысл, но такого ответа было более, чем достаточно для чуи. он сгибает ноги дазая в коленях, заставляя того принять еще более неловкую и чересчур интимную позу — как будто быть прижатым к своему столу было недостаточно интимно, и дазай чувствует, как в его груди отчаянно трепыхается сердце. он задерживает дыхание, и...
и резко, рвано выдыхает, ощутив пальцы чуи, медленно проникающие внутрь него. тело прошибает дрожью, еще более сильной, чем раньше, и он хватается свободной рукой за край стола — удержать себя от того, чтобы глубже насадиться на чужие пальцы в ответ. а чуя же, в свою очередь, смотрит на дазая с каким-то внезапным изумлением, ведь... для человека, казалось бы, без опыта, дазай подозрительно хорошо растянут — два пальца полностью погружаются без лишних проблем, без болезненных стонов, и это рождает две теории.
первая: у дазая уже кто-то был, причем совсем недавно. одна лишь мысль об этом будто вызывает короткое замыкание в мозгу чуи. конечно, это было бы не его делом, и все же... кто-то другой, видевший дазая... таким? слышавший его стоны, ласкающий изгибы его тела и доводящий до такого же состояния?...
думать о подобном прямо сейчас было выше его сил.
поэтому он решил сосредоточиться на второй теории, начиная двигать пальцами внутри дазая в медленном, дразнящем темпе.
— скажи-ка мне, дазай... — склоняясь к его уху, хрипло шепчет чуя, подмечая то, как по коже дазая сразу же побежали мурашки, — неужели ты... растягивал сам себя раньше, м?
и чуе даже не понадобился вербальный ответ: ему стоило лишь увидеть, как итак уже давно раскрасневшееся лицо дазая, внезапно приобретает еще более темный оттенок и сменяет несколько выражений в считанные секунды. ему хватило лишь увидеть как дазай, в самом настоящем, неподдельном смущении, отворачивается.
этого хватило, чтобы чуя, сам того не замечая, облегченно выдохнул, и изогнул пальцы внутри дазая в определенном направлении. внезапно наступившую тишину сразу же прервал громкий, протяжный стон, и дазай отчаянно хватается за свободную руку чуи.
— чуя!... — словно тихое, несказанное "больше, снова, больше, прошу, сделай так снова, пожалуйста", которое чуя понимает, и потому повторяет те же самые движения снова, на этот раз сильнее и глубже.
у дазая перед глазами будто бы уже мерцают звезды от того, как безумно хорошо ощущались пальцы чуи внутри него, как он идеально справлялся с тем, чтобы задевать одно и то же самое чувствительное место снова и снова. он мечется, лёжа на столе под ним — стонет, хнычет, начинает беспорядочно насаживаться на пальцы чуи, двигая бедрами, и ему уже даже кажется, что лучше быть и не может — и тут же чуя добавляет третий палец.
новая, непривычная растяжка заставляет его поджать пальцы на ногах, прогибаясь в спине.
— ещё... — выстанывает дазай, все так же крепко держась за плечо чуи.
— "ещё"...? ты хочешь больше моих пальцев, или же, — он склоняется к лицу дазая, выдыхая тому в губы — или чего-то другого?
господи, это выражение лица чуи правда могло свести дазая с ума — если уже не свело.
— второе. второе, чуя... чуя, — словно в лихорадке бормочет дазай, все так же бесстыдно насаживаясь на его пальцы, — пожалуйста.
награждением дазая за столь вежливую просьбу послужил смазанный поцелуй, после которого чуя вытаскивает из него пальцы и торопливо начинает расстегивать собственные брюки. смотря на возбужденное лицо дазая исподлобья, он ухмыляется.
— представлял ли ты когда-нибудь такое, дазай? — хрипло произносит чуя, тщательно смазывая свой собственный, уже давно требующий к себе внимания член, и придвигается к дазаю, — представлял ли ты когда-нибудь, что будешь лежать подо мной на этом столе?
дазай закидывает голову назад и тяжело дышит, чувствуя, как член чуи медленно начинает растягивать его ещё больше, чем прежде.
— я... да.... — на выдохе отвечает дазай, заставляя брови чуи изумленно взлететь вверх. он хотел лишь подразнить дазая, смутить его еще больше, но явно не ожидал... такого ответа.
— черт... правда? — дыхание чуи становится тяжёлым, и он, придерживая дазая за бедро, проникает глубже, — ты хочешь сказать, что... сам босс мафии, во время своей работы, представлял, как его втрахивает в стол его собственный подчиненный? — чуя гортанно стонет, погружаясь в дазая полностью.
щеки дазая горят: и от стыда, и от головокружительного удовольствия, растекающегося по всему телу, когда он ощущает как член чуи входит в него по самое основание.
— да, я- я впервые подумал об этом на собрании.... пару недель назад, — в этот момент чуя начинает двигаться, создавая медленный ритм, выбивая из груди дазая громкий, низкий стон, — черт, чуя, ты... слишком большой...
— на собрании? — чуе голову сейчас будто сносит от мысли о дазае, который ведет важное деловое собрание от лица мафии, ловит взгляд чуи, который всегда стоит где-то рядом с ним на подобных мероприятиях, и бесстыдно представляет чужие руки на себе. прямо там. прямо посреди работы. он толкается в дазая глубже, немного меняя угол и восхищается тем, как тот закатывает глаза от наслаждения, — я тоже думал об этом раньше.
дазай резко поднимает удивленные глаза на чую, неосознанно двигая бедрами в ритм его толчков, которые медленно, но верно, становятся все быстрей.
— каждый раз, — продолжает чуя, — каждый раз, видя как ты отдаешь приказы мне, или другим, я думал об этом, — он крепко переплетает их пальцы, и делает очередной резкий толчок, выбивающий последний воздух из лёгких дазая.
— чуя... чуя, быстрее, пожалуйста, пожал... — он не успевает даже договорить, а чуя уже исполняет его просьбу, резко ускоряясь и сгибая дазая уж чуть ли не пополам — дазай болезненно хнычет от жжения в мышцах, и прогибается в спине — уже от удовольствия. кажется, чуя нашел идеальный угол.
не останавливая рваных движений, он в очередной раз припадает губами к шее дазая, заглушая таким образом уже свои собственные сдавленные стоны. быть внутри дазая было до темных пятен перед глазами хорошо — настолько, что чуя начинал задаваться вопросом: как он вообще раньше жил не зная, как головокружительно приятно дазай может сжиматься вокруг его члена? как он мог видеть его каждый день, караулить порой, словно сторожевой пес, и не ловить каждый шанс на то, чтобы узнать, каков же он на самом деле без этой идиотской маски?
— мне даже интересно, как же ты... — все так же утыкаясь лицом в чужую шею, шепчет чуя, — как же ты терпел все это время? думать обо мне таким образом, да еще и при других людях... тяжело тебе было, м, дазай? — голос чуи будто бы теплый, горячий даже, и от этого дразнящего тона дазай бы никогда не смог устать.
— да, это было... — пытается ответить дазай между томными вздохами и уже абсолютно неконтролируемыми стонами, — я не мог перестать думать об этом, — раннее смущение дазая по поводу своих фантазий исчезало все больше с каждой секундой, с каждым толчком и с каждым чужим словом, работающим на него, словно гипноз. чуя поднял голову, заглянул в глаза дазая — и потонул в необъяснимой искренности его взгляда.
за все 7 лет их знакомства дазай никогда не выглядел настолько честным.
— бедняжка... — чуя пытается вернуть себе все тот же самодовольный, уверенный вид, когда на деле неясно откуда взявшиеся эмоции постепенно пожирают его с головой, — почему же ты не делился со мной своими желаниями? боялся отказа, или тебе было стыдно? или... — он ухмыляется, не отводя глаз от дазая, — или ты хотел, чтоб инициативу проявил я? — произносит он почти шепотом, совсем немного замедляя ритм своих толчков, давая возможность дазаю сформировать связный ответ.
— ...всё сразу, — хрипло выдыхает тот в ответ, еле заметно и недовольно хмуря брови из-за замедлившихся движений. но даже такое небольшое изменение в выражении лица дазая не остается незамеченным чуей, ухмылка которого лишь шире расползается по лицу. он возвращается к прежнему ритму, и по комнате раздается звук шлепка кожи о кожу, сопровождаемый с до ужаса довольным, громким стоном дазая.
— так ты специально разозлил меня, да? ты хотел этого... с самого начала? — лицо чуи светится внезапным озарением и пониманием всей ситуации. и дазай еще даже не успел ответить, но чуя уже увидел все, что ему надо было знать в том, как хитро блеснули его глаза всего на секунду — так, будто воплотился в жизнь его величайший план. вот же сволочь.
— возможно, — по лицу дазая скользит эта мерзкая, озорная улыбка, которую чуя тут же стирает с наглого лица, ускоряя ритм пуще прежнего и каждым своим резким толчком задевая самые чувствительные места. дазай жмурит глаза, крепко хватается за плечи чуи и больше не может произнести ни слова — может лишь беспомощно выстанывать имя чуи снова и снова.
— манипулятивная сволочь, — шепчет чуя ему прямо в ухо, — тебе повезло, что я не ненавижу тебя на самом деле.
дазаю показалось, что у него остановилось сердце. все чувства внезапно обострились в тысячу раз, а удовольствие тянуще проходит через все его тело будто молниями, и начинает скапливаться внизу живота. он беспорядочно насаживается на чую в ответ, превращая раннее ритмичные движения в хаос.
— чуя, я скоро!... — и чуя знает. дазай мог ничего и не говорить — то, насколько близок был дазай к оргазму было слышно в каждом его звуке, видно в каждом затуманенном взгляде из-под ресниц. в конце концов, чуя тоже был близок. поэтому он не останавливается ни на секунду, обхватывает столь обделенный вниманием член дазая, и прикусывает собственную губу, слыша как дазай чуть ли не скулит от невыносимого удовольствия.
— тогда кончи для меня, дазай.
и в мире дазая в этот миг больше не остается ничего, кроме чуи. руки чуи, голос чуи, тепло чуи, плечи чуи, за которые он так крепко держится, и, боже, член чуи внутри него, двигающийся именно так, как нужно, так, как дазай раньше мог только тайно представлять. он кончает чуе в руку, протяжно стонет охрипшим голосом, и единственным словом, что он может произнести, остается лишь чужое... нет. родное, знакомое до боли имя.
чуя же ловит каждое его движение, пытается навсегда запомнить то, как чувствуется трясущееся от оргазма тело дазая под его руками, и резко теряется. дазай сжимается вокруг его члена, и чуя не успевает опомниться, как оргазм настигает с головой и его тоже. он кончает внутрь дазая с низким, протяжным стоном, заставляя того издать изумленный вздох.
— черт. осаму... — последнее, что еле слышно, одними губами произносит чуя, прежде чем замереть окончательно. резко наступает непривычная тишина, прерываемая лишь их попытками отдышаться и вернуться к реальной жизни после всего, что произошло только что.
через какое-то время, чуя находит в себе силы выйти из дазая, и отпускает его наверняка затекшие в одном положении ноги, и... просто не может даже взглянуть дазаю в лицо сейчас. он обводит взглядом абсолютно все: и дрожащие бедра, все так же лежащие на столе, и порванные бинты на груди, и засосы, укусы, и все еще чувствует на своей руке сперму дазая — отвлекает себя мыслями о том, что сейчас бы надо найти какие-то салфетки, помочь дазаю встать, что-то сделать-
— чуя, — и чуя резко поднимает взгляд, как завороженный. голос дазая охрипший, почти что сорванный, но звучит твердо, уверенно, а в его взгляде плещется что-то совершенно новое, чего раньше чуя никогда не видел. сердце в груди чуи внезапно бьется, словно птица в клетке, а губы дазая расплываются в улыбке, прежде чем он снова начинает говорить.
— я тоже тебя не ненавижу.
и чую словно по голове бьет понимание того, что кроется за загоревшимися жизнью глазами дазая, что кроется за этой его улыбкой и тихими, но уверенными словами. чуя понимает:
дазай выглядит счастливым.
ответом дазаю служит тихий смешок, сорвавшийся с губ чуи, и теплые руки, приподнимающие его за плечи со стола.
— вставай уже, идиот. нам нужно каким-то образом придать тебе более приличный вид, чтоб ты смог хотя бы из офиса выйти, — с улыбкой на лице говорит чуя. он находит пачку салфеток в одном из ящиков и оттирает сначала себя, потом уже дазая, который все так же сидит на столе.
— чуя, какой ты грубый! — наигранно взмахивает руками в воздухе дазай, пока чуя пытается хотя бы как-то прикрыть остатками бинтов тело дазая, — сам натворил всякого со мной, а теперь хочешь, чтоб я встал!.. ну уж нет, тебе придется взять ответственность и отнести меня домой на руках!
а чуя смотрит на него, и в груди приятно щемит. обычно такое идиотское, наигранное поведение дазая вызывало у него волну раздражения, но сейчас это создавало ощущение комфорта. это давало чуе понять, что между ними все хорошо — кажется, теперь даже лучше, чем прежде.
поэтому он, ни секунды не задумываясь, чмокает дазая в губы, и улыбается шире, снова завидев на его щеках еле видимый, но заметный для чуи румянец.
— как скажешь, босс.
дазай глупо смотрит на него несколько секунд, прежде чем чмокнуть чую в ответ.
— мне больше нравится, когда ты зовешь меня осаму.