впервые жан видит юношу, назвавшегося эреном, в том самом закрытом и чрезмерно пафосном, по мнению кирштайна, клубе, где стакан виски стоит немыслимых четырехсот долларов. тот, мягко улыбаясь, говорит с каким-то низкорослым мужчиной, одновременно поправляя кожаную портупею, надетую прямо поверх слишком обтягивающей его рубашки. жан задыхается, будто под дых ударили кулаком, потому что нельзя это вот так вот по-блядски делать.
бармен, заметив ошалелый жанов взгляд, усмехается:
- да-а, вкус у вас что надо. мальчишка, так-то, самый дорогой из здешних.
жан нехотя отрывается от изучения линии подбородка, острой, блядь, настолько, что того и гляди, коснувшись, порежешься, зальешь мраморный пол кровью, заработаешь заражение, потому что коснулся недозволенного, и все, больница, желательно психиатрическая, потому что пиздец, потому что ты, жан, попал, и поможет только лоботомия. вопрос "в смысле дорогой?" застывает несказанным на губах, потому что понимание бьет маленьким красным молоточком в висок: эскортник, значит. как все просто, оказывается. греческие боги, ебучие, блядь, аполлоны, нынче вот так вот легко продаются. оформите, пожалуйста, скидочку, клиента, кажется, вами парализовало.
эрен, заметив на себе жанов взгляд, общупывает его изумрудно из-под полуприкрытых век и спустя несколько мгновений медленно подходит, и, господи, блядь, выскоблите глаза, положите их в мешочек и выкиньте куда-то подальше: жан права не заслужил смотреть на эти бедра.
эрен оказывается настолько же непозволительно интересным, насколько красивым и просто охуеть каким дорогим. говорит что-то, и то ли умереть хочется, то ли прожить рядом всю жизнь, чтобы он вот так вот рассказывал что-то. и когда молчит, бросая эти взгляды, томные, блядские, тоже точно так же умереть хочется или хуй его знает, что вообще сделать. только не уходи никуда, останься, забери себе все деньги мои, вот сколько я там сотен тысяч заработал, вот столько и забирай, вот карточка, хочешь, дом продам, машину продам, только, блядь, останься, эрен.
а эрен это понимает. как никто другой понимает. и рядом всегда готов быть, ты только заплати заранее, жан, вот прайс, хочешь, наличкой, но лучше переводом: пачку такую большую неудобно будет в карман запихивать.
а ещё жан отчаянно знает, что эрен к нему ничего, вот совсем ничегошеньки, ни капельки не чувствует. и вроде бы обидно не должно быть, он же кому угодно будет так улыбаться, были бы деньги, ты, жан, ни на йоту не особенный. разве что утонул в этом омуте ебучем изумрудном, а выплыть, в отличие от остальных, не можешь.
и стонет эрен под жаном по-выученному, прям почти искренне, даже верится, даже секс ему, наверное, действительно нравится, вот только взгляд у него, как обычно, отстранённый, а щеки, когда целуешь, почему-то отдают солью. жгучей, что где-то в кишках оседает и потом ещё горит неделю, аж дышать больно. и жану из-за этого гадко, мерзко, хочется себя самого ударить, да так, чтоб посильнее, чтоб выбить из головы губы эти красные, покусанные, кривящиеся в улыбке иногда настолько развратной, что хоть прямо тут, посреди толпы кончай, выстанывая эреново имя. эти волосы, китайским вротегоеби шелком по подушкам струящиеся и в кулак так прямо как надо ложащиеся, когда трахаешь его, притягивая за них поближе и кусая за шею. пальцы, о боже, эти пальцы, цепляющиеся за жановы плечи, которые хочется расцеловывать, каждый по отдельности, подольше смаковать, рассматривать, чтобы поглубже в голове отложить.
когда однажды эрен, путаясь в простынях, берет в руки пиликнувший телефон и, перевернувшись на живот, читает пришедшее сообщение, жан видит его взгляд и с противной горечью все понимает. вот он, его эрен, настоящий, с глазами сияющими, радостными, и живыми настолько, что в жановой груди щемит, будто сердце само потихоньку отрывается, продирая аорту, и прокладывает себе путь наружу, из грудной клетки. хотя какой к чертям собачьим его, окстись, кирштайн, твой он ровно настолько же, насколько твоя луна, которая сейчас эрену лопатки подсвечивает.
и жану хочется с разбегу прыгнуть в окно, да так, чтобы лбом о здание напротив удариться и падать, собирая телом все торчащие кондиционеры и переламывая кости, а потом подохнуть, отпустив эту пустоту ебучую, потому что все вот так вот до предельного просто.
эрен принадлежит не ему и принадлежать никогда не будет.