Кошмар всегда повторялся. Нет, не в точности. Содержимое отличалось, но неизменным оставалось одно – липкое ощущение страха, которое горечью оседало в лёгких и горчило на губах каждый раз, когда он открывал глаза, беззвучно и рефлекторно пытаясь утихомирить дыхание.
События, реальные и нереальные, сплетались в сплошной клубок, который не выходило распутать, как бы ему этого не хотелось. Иногда он начинал возиться, пока не вспоминал, что им с Гоном уже не по двенадцать лет, чтобы спать раздельно. Да и вообще друга давно нет, а на соседней кровати сопит Аллука.
Киллуа мучается по ночам, улыбается днями, потому что если брату не поможет он, то никто. Каждый раз, когда безумие подступает, вязко захватывая в свои объятия, он только стискивает зубы крепче и растягивает губы в радостной улыбке.
В кошмаре он убивает и убивает и убивает. Так много, что трупы горой громоздятся, а кровью заливает всё вокруг так, что она хлюпает под подошвами кроссовок, ноги проваливаются по щиколотку, а то и по колено. Он привык к убийствам, они часть него, как бы он не отрицал это, как бы не спорил со старшим братом, это ничего не изменило было.
Они оба это знали, и, возможно, именно поэтому Киллуа желал избежать встречи с Иллуми как можно дольше. Человек, который стал его светом, сам почти сдался. В тот момент, когда Гон пошёл к Неферпитоу, Киллуа отчётливо видел в его глазах, что там, внутри, отчётливо что-то надломилось. Даже после, в больнице, когда попросил Аллуку его вылечить, он ощущал, что уже ничего не станет прежним.
Он не хотел обижаться, не хотел злиться. Он понимал, правда, и всё же внутри что-то тёмное ворочалось. Тёмное и злое, то, о чём отец когда-то говорил. Не раз и не два. Дед тоже любил поразмышлять на эту тему.
Природа Золдиков.
Киллуа отрицал это. Отрицал, когда когти прошили грудь того-старика-на-экзамене; отрицал, когда сдерживал желание располовинить придурка-нарушителя на Небесной Арене; отрицал, когда боролся с желанием сбежать; отрицал, когда принял твёрдое решение забрать Аллуку и сбежать.
Безумие растекается по венам вместе с кровью, когда голубые глаза лишаются выражения, а кожа бугрится венами и ногти удлиняются, превращая руку в когти. В те мгновения, когда он выполняет задания по ликвидации, заказы на которые позволяет себе, внутри бурлит восторг, радостной яркой бурей.
Ещё тяжелее сдерживать порывы Аллуки. Вторая личность любит его, а ещё поиграть и остановить её достаточно сложно. Порой приходится прибегнуть ко всему запасу хитрости и терпения. После, глядя на то, как младший сияет, Киллуа не жалеет. Но в те самые моменты он испытывает яркое желание всё бросить.
Стать охотником за головами и забыться. Это максимально, что ему позволяют те крохи совести и тот свет, которые Гон всё же сумел ему передать. Или вбить. Прошло так много времени, что Киллуа даже теряется, было ли это на самом деле. Возможно, как и кошмар, ему просто привиделось.
Но у него всё ещё есть фотография с ними четырьмя. Кажется, после аукциона в Йорк Нью. Это возвращает ощущение реальности, мешает окончательно потерять грани. Так хочется цепляться за Аллуку, но Киллуа отчётливо понимает, что не может так сделать. Он просто не способен объяснить младшему, что его гнетёт.
Что-то идёт не так, а после катится под уклон со скоростью разгоняющегося поезда. Жаль, что он так и не смог уловить момент, когда всё это началось. Хотя не то, чтобы в этом имелся смысл. Возможно, всё с самого начала должно было прийти к такому финалу.
Крики агонизирующих раздирают уши, ноги тонут в вязком болоте, где перемешались кровь, внутренности и много прочего. Каждый шаг даётся с трудом и так легко запнуться о выпотрошенную грудную клетку, наступить на осколок ребра или ключицу.
Кошмар переплетается с реальностью так тесно, что Киллуа перестаёт различать границы окончательно. В себя его иногда приводит испуг Аллуки, то, как младший отчаянно цепляется за руку, царапает ногтями неосознанно, потом впивается ногтями, что-то говорит. Но его голос звучит статистическим шумом.
Мир раздробился на мелкие кусочки, на до и после, а после они склеились как попало, лоскутным одеялом из сотен фрагментов, реальность каждого из которых можно подвергнуть сомнению. Киллуа безмятежно улыбается, а жажда подступает к горлу, пляшет на кончиках пальцев. То, что он отрицал так долго, возвращается.
От собственной никчёмности тяжело, это выбивает дыхание, выворачивает наизнанку грудную клетку. Страх сжимает сердце так, что то бьётся медленно-медленно, пока глаза не начинают стекленеть. Лишь тогда получается сделать рваный судорожный вдох. Хочется кричать в голос, он часами царапает лоб, в поисках иголки. Лишь бы сбросить хоть немного ответственности себя.
Неужели старший брат всё-таки оказался прав?
Алые капли пачкают светлые простыни или лестную подстилку. От непрошеных слёз хочется вбить когти себе же в глаза. Или в глотку. Ни одни методы воспитания дома не выбивали из него СТОЛЬКО эмоций. Подобно яду светлые воспоминания разъедают всё, что в нём есть. Просто потому что с ним такое происходило. На самом деле. Это яркое сияние.
Не для него.
Сколько он бежал от этой мысли, прятался за счастливым идеалом, за теми кусочками света, которыми с ним поделились. И наивно надеялся, что сможет всё это сохранить и поделиться дальше, с Аллукой.
Когда брат ушёл сдавать экзамен на охотника, Киллуа вздохнул свободнее. Оказалось, одному проще. Легче. Даже если это всего несколько дней. Мысли кажутся недостойными, отвратительными, мерзкими. Но, наверное, Иллуми бы одобрил. Ненависть всё ещё накатывала, но в определённый момент ей на смену пришло почти молчаливое принятие.
Киллуа смотрел на фотографию, сжимая пальцами бумагу так сильно, что мог порвать её в любой момент. Сколько раз он хотел связаться хоть с кем-то и позорно медлил? Ему хотелось, чтобы всё осталось неизменным. Мир, застывший в янтаре. Просто позвонить и получить помощь. Просто знать, что со всеми всё хорошо.
Хотя это не так…
Он и сам это прекрасно знал, и именно по этой причине пальцы так ни разу и не набрали знакомый до последней чёрточки номер, а на все смс-сообщения он отвечал односложно и сразу же стирал, желая забыть содержимое в ту же секунду, когда прочитал.
Потому что это только бередило старые раны. Лишний раз напоминало, насколько он дефектный по сравнению с обычными людьми. Даже по сравнению с теми, кто стал ему дороже собственной семьи. От одной мысли хотелось хохотать в голос.
Ради чего он вообще всё это затеял? Что и кому он хотел доказать?
Он стоит на вершине этой горы трупов и хохочет, истерически, надрывно. Больше ничего не осталось. Он всё живёт в этом кошмаре, не понимая ни начала, ни конца. А то свечение, к которому он так тянулся, обернулось картинкой, приклеенной к потолку пещеры, вечной тьмы, откуда ему никогда не выбраться.
Киллуа не нарушил условия контракта. Он выполнил задание и облегчённо вздохнул, запрокинув голову и глядя в тёмное небо. Ты не можешь дарить кому-то свет, если в тебе его нет ни капли. Фотография мнётся в огрубевшей ладони, распарывается острыми когтями. Когда внутри что-то оборвалось, стало легче дышать. Когда он лёг спать в гостинице у склона Кокурико, ему ничего не снилось. Кошмар, преследовавший его столько лет слился с реальностью и исчез. Наконец-то, наступила долгожданная тишина.
В камине догорали обрывки фотографии, обращаясь в золу.