— это немного похоже на танец.
вкрадчивый шепот у самого уха. объятие за талию, скользящие вверх по запястью подушечки пальцев. щекотно. дыхание согревает шею, губы мягко касаются метки, оставленной создательницей. странник усмехается.
— в танцах я превосхожу тебя. не будь так самоуверен.
— тогда покажи мне.
самураю кленового вихря не в новость играть музыку цветов и листьев. он слышит ритм ветра и внемлет его мелодии, древней, как само время. но в чувственности отклика ему было не потягаться со странником. в каждом его жесте хранилось изящество шёлковых нитей [их обрезали, когда даровали кукле свободу, но она не смогла их отбросить], величавость штормов, что бурлили в небесах над океаном [не впуская и не выпуская корабли, выполняя данный наказ] и отражение далёких воспоминаний, полнившихся болью и потерей [три размеренных шага в сторону — три предательства].
в танце странника не было места никому, кроме него самого. изолированного в своей красоте и силе, неподвластного течению времени.
одинокого и печального.
когда всё заканчивается, странник замирает, поднимая руку и обращая её к самураю в почти что робком жесте. глаза его темны и бездонны, но если присмотреться внимательно, можно заметить сокрытую дымку слёз.
в его приглашающе раскрытую ладонь мягко вкладывают кленовый лист.
— мне никогда не доводилось видеть ничего прекраснее. олицетворение лунного света и бушующей грозы в глубокую хладную ночь. но, душа моя, позволь мне, — самурай делает шаг вперёд, лёгким жестом смахивает с щёк странника несколько пролитых слезинок. его глаза горят алым, как тот лист, вложенный в руку, и в этом пламени таится обещание, — позволь мне быть твоей парой на следующий танец?
странник тянет самурая на себя и в касании губ даёт свой ответ.