pieces

Home is where they say the heart is

Mine's buried in the yard

Missio - Can I Exist

Погода ясная, самое то, чтобы беззаботно бродить по городу, беззлобно подкалывая своего самого дорогого человека, получая ответные тычки в бок, пока теплое майское солнце разливается золотым нектаром на округу. Да, десять лет назад все так и было бы, а сейчас прекрасная погода – насмешка судьбы, грубая шутка со стороны природы, ведь чужая кровь на солнце едва ли не подсвечивается, пестрит алым так, что глаз не оторвать.

– Можешь проклинать меня, если хочешь, – уже не так громко говорит брюнет, чье тело стремительно покидают силы.      

Годжо молча смотрит в черные глаза, два омута – два персональных баллона с кислородом, и впервые не знает, что сказать. Смеяться не хочется даже через силу, как и ужасно шутить напоследок, все на что он способен – кричать-кричать-кричать, позволяя удушающим слезам литься из неприкрытых повязкой глаз. Но беловолосый этого не делает – опять же, не ради себя и своего достоинства, а ради Гето. Знает же, что тот даже на смертном одре не простит себя, если причинит Годжо еще больше страданий, чем уже, а вины у Гето перед самим собой неизмеримое количество, как бы он не пытался это скрыть.

– Я никогда не смогу проклинать тебя, – голос слегка дрогнул, но в целом Сатору держится отлично для человека, чье сердце умирает вместе с самым близким человеком на заднем дворе каких-то домов.

– Но любовь – это то еще проклятие, – пелена слез застилает глаза, но нужно быть сильным, в последний раз нужно улыбаться до боли в скулах, до полной остановки сердца, а Сугуру улыбается искренне, улыбкой отсчитывая последние секунды. – Только представь, Сатору, – собственное имя бьет под дых, но Сатору – сильнейший они сильнейшие, справится, – может быть, в следующей жизни все будет иначе? Может быть, там все будет иначе, может быть, мир будет другим, а я буду одним из этих обезьян...

– Сугуру, – слеза обжигает ледяную кожу, капая на прогретую солнцем землю, – не трать силы.

– Но даже тогда, – парень игнорирует последнюю сказанную фразу, упрямо вглядываясь в небесные глаза, однако пелена перед глазами не дает разглядеть – все ужасно расплывается, но лазурный океан во взгляде перед собой он способен разглядеть даже умирая, – найди меня, Годжо Сатору, вдруг хоть там мы будем счастливы?      

Годжо стоит на коленях перед чужим телом, положив руку на запачканную кровью щеку, желая высечь на корке мозга затуманенный взгляд закрывающихся глаз. Он стоит на коленях перед своим падшим ангелом, вымаливая немое прощение за то, что не уберег, что позволил отдалиться, что отпустил.

– Обязательно, – а слова сказаны в пустоту, никто их не слышит. Сугуру умирает с улыбкой и чужим именем на губах.

***

I find everything I thought I lost before

You call my name

I come to you in pieces

So you can make me whole

Red - Pieces

      Горло сдавливает удушающий спазм, кашель так и рвется из легких, из-за чего Годжо подрывается на кровати, просыпаясь от беспокойного сна, беспомощно хватаясь за горло и смаргивая слезы. Объятия кошмара наяву разрываются, дышать становится легче, спазм отпускает, а слезы на лице высыхают, оставив в напоминание о себе едва различимые дорожки.      

Телефон рядом показывает шесть утра, заставляя беловолосого упасть обратно на подушки, закрывая лицо руками в попытках проснуться окончательно – час до будильника, он уже не заснет.      

Кошмары начали сниться Годжо Сатору в двенадцать лет. Сначала лишь мимолетными вспышками, а затем полномасштабными историями. Казалось бы, для ребенка нормально пересмотреть ужастиков, а потом бояться любого шороха, подсознанием проецируя свои страхи на сны. Но сны не проходили, проклятия навязчиво существовали, как и окружающие одни и те же люди, как и глупые чувства к одному человеку, что снились, когда он стал старше.      

В семнадцать, случайно увидев знакомое мальчишечье лицо на улице, окликнул. Мегуми с непониманием смотрел на подростка, хмурясь, но Годжо обескуражено стушевался, с улыбкой извиняясь, мол, обознался. Взгляд черных глаз прожигал, а парень лишь пытался не смеяться нервно на всю улицу, не веря собственным глазам.

К двадцати пяти вся прошлая жизнь была сформирована в единую карту, в какой-то момент новые сны перестали являться, а память услужливо подкидывала новые и новые детали произошедших событий. К двадцати трем голос в голове повторял ежедневно: «Найди меня». Последнее желание Гето, такое глупое и невозможное в тот момент, оказалось кредо в совершенно новой жизни.

– Засранец, – болезненно смеялся Сатору, когда позволял себе напиваться в одиночестве после рабочей недели. – Все-таки проклял меня.      

Ясная погода удручает, каждый раз насмешливо напоминая о том дне. Так быть не должно, понимал Годжо, сквозь черные очки разглядывая утреннее солнце по пути к метро, но когда вообще бывало «как надо»?      

В подземке дышать отчего-то легче. Солнце больше не прожигает белоснежную кожу, желая проникнуть под хитиновый покров, добраться до органов и сердца, отравляя и медленно убивая одним фактом своего существования. Беловолосый хочет рассмеяться, ведь оживленное в его глазах солнце не знает о дыре в сердце, что захоронено в каком-то дворе на окраине Токио (Годжо может с уверенностью назвать адрес и координаты по долготе и широте).      

Годжо смотрит в одну точку, пытается спать с открытыми глазами – не выходит. Вместо этого перед глазами проносятся станции, люди и темные тоннели со слабой подсветкой и едва различимыми проводами. Завораживает. За прошлую жизнь у него не получилось насмотреться на окружающий мир, когда каждый раз выслеживаешь потенциальную опасность – не до этого вовсе. Они любили шутить, что будут путешествовать в старости, лепить магниты на холодильник и собирать пылесборники, но в той жизни Гето с привычной ему грацией ворвался в клуб двадцать семь, а Годжо, не изменяя привычке, почти следом за ним – время отмерило год с момента чужой смерти.      

Вагон остановился. Монотонный механически голос объявил: «Сибуя. Уважаемы пассажиры...». Мороз прошелся по коже, а перед глазами встала выжженная в памяти картина: сотни людей, паника, все украшено кровавыми пятнами и останками тел, через которые снуют проклятия. Перед глазами использованное тело Гето и глупый человеческий фактор. Перед глазами сейчас – где-то вдалеке высокий брюнет с длинными черными волосами и пучком на затылке.

– Быть не может, – одними губами шепчет Сатору, не двигаясь с места – все мысли из головы смело разом. – Черт возьми!      

Механический голос объявил о закрытии дверей, но парень успевает выбежать из вагона в последний момент. Сердце стучит в глотке набатом, а в поле зрения по-прежнему едва различима чужая макушка. Нет никакой гарантии, что это Гето. Нет никакой гарантии, что он не единственный, кто помнит все случившееся, но увидеть и прикоснуться обязательно, жизненно необходимо, ведь Гето Сугуру – высшее звено в его персональной пирамиде потребностей.      

Каждый новый шаг дается удивительно легко. Каждый шаг, сокращение дистанции между ними, - безбожно вытаптывает под подошвой ботинок осколки воспоминаний.    

Шаг. Им шестнадцать, они сидят на крыше школы поздней ночью и смеются с глупых шуток. Шаг. Гето засыпает на его плече, что-то недовольно бубня во сне и крепче прижимаясь к теплому телу. Шаг. После задания оба на адреналине, безумно перепуганные за жизни друг друга, хватаются руками за чужие, обещая, что все наладится. Шаг. Годжо целует первым, жадно хватая губами чужой смех. Шаг. После ухода Гето они почти не сталкиваются, но те редкие встречи – лишь переглядки без слов: брюнет улыбается в своей манере, но в глазах сожаление и безграничная печаль.       

Сугуру стоит посреди станции, уткнувшись в телефон, озадаченно сводя брови к переносице. Иссиня-черные волосы в своей неповторимой манере хаотично ниспадают на лопатки, а в ухе знакомая до боли сережка, только, к счастью, шрама на лбу нет. Такой же, как и в памяти – безумно красивый и отстраненный внешне. Нет ни малейших сомнений, что…      

Гето поднимает голову, отстраняясь от телефона, почувствовав на себе прожигающий взгляд. И смотрит-смотрит-смотрит на нарушителя личного пространства, смотрит прямо в небесно-голубые глаза.      

Сердце колотится с такой скоростью, что вот-вот начнет вырабатывать электричество на все Токио. Смотреть в темные глаза – страшно, еще страшнее отвести взгляд. Суетливые люди обходят двух парней, ругаясь на «дурную молодежь», но Сатору даже не слышит недовольное ворчание, кажется, он вовсе не видит недовольных, для него мир сужается до одного человека и его широко распахнутых глаз. – Годжо? – в голосе безграничная надежда, бьющая хрусталь внутри парня. – Ты?..      

Годжо стоит перед своим личным божеством с легкой улыбкой и блестящими глазами, все разбитые куски сердца в прошлой жизни наконец-то начали собираться воедино в этой. Парень лишь кивает, сокращая расстояние, не веря глазам, не веря душе. Холодные ладони ложатся на лицо Сугуру, ощупывая его, поглаживая, сверяя воспоминания и одновременно стараясь высечь их на коре мозга.

– Нашел, – прошептал Годжо, хрипло рассмеявшись. – Думал, с ума сойду.

– Я все-таки проклял тебя, – руки Гето аккуратно легли на чужие ладони, сжимая их в желании уцепиться якорем, – как символично.

– Ты проклял меня еще в первую нашу встречу тогда.      

Они соприкасаются лбами, прикрыв глаза, забывая обо всем мире на пару мгновений, растворяясь в щемящей сердце близости. Впервые за долгое время улыбки искренние, а одиноко катящаяся слеза по белоснежной коже – не что-то постыдное.      

Разговоры и объяснения будут позже, как и сумбурные встречи со старыми знакомыми и друзьями.

Времени, чтобы быть счастливыми, в этот раз достаточно.