Музыка долбит по мозгам оглушительными толчками басов и царапает визгливыми подъемами. Бессмысленный речитатив, прикидывающийся рэпом, Антон различить даже не пытается. Воздух в подсобке густой, спертый, налитый весом приторного табака; ехидно рыжеют углами дымящиеся на спирали угли. Кажется, что этим запахом уже пропиталось все тело, каждая извилина в черепной коробке, и прокуренные нейроны плюются друг в друга сигналами болезненно и заторможенно.
Антон закрывает глаза, пытается разогнать пульсирующую боль, массируя виски пальцами, но та никуда не уходит — наоборот, растекается к шее. Он мысленно проклинает человека, который не разрешает даже форточку приоткрыть в комнатушке, где готовят кальяны. Только мысленно, потому что этому человеку Антон обязан отсутствием необходимости спать на газоне.
И все-таки.
Такие места Антон никогда не любил, особое удовольствие от курения кальяна — не понимал. Вот и сейчас никто ему технически не запрещает вылезти из задымленной подсобки и устроиться на диванчике, потягивая какой-нибудь коктейль с внушительной скидкой, но даже невозможность мыслить и сидеть ровно из-за раскалывающейся головы отвращает Антона меньше, чем атмосфера в основном зале. Отзвука еще не сломавшихся голосов, гогочущих и ругающихся трехэтажным матом, ему хватает и здесь, а приглушенный красный свет нагоняет слишком большую тревогу.
Да, Антон буквально лучше задохнется, чем покажет отсюда нос.
Ничего из этого он Сереге — хозяину злачного заведения, — разумеется, не расскажет, потому что Антон не неблагодарное чмо, а Серега его невероятно выручил. Когда на работе легким движением руки сократили почти половину штата, а хозяин квартиры, которую Антон снимал с бывшим однокурсником — да и просто бывшим, — на волне весеннего обострения, видимо, заявил, что его сыночке с беременной женой негде строить семейную жизнь, так что, молодые люди, освобождайте жилплощадь, Сереге Антон писал в надежде, что тот подскажет, у кого можно упасть хотя бы на пару недель, в панике прочесывая Хэдхантер одним глазом и Циан — вторым. Но Серега — широкой души человек — решительно заявил, что ни в каком клоповнике Антон ютиться не будет и что для него всегда открыты двери «Каликов».
А также разложен диван в «Каликах» и забит холодильник, и кальяны и коктейли по скидке. С одним нюансом: с шести вечера до часу ночи пять дней в неделю, кроме вторника и четверга, «Калики» также открыты для посетителей; и вот уже третий день, как в эти семь часов Антон планомерно сходит с ума.
Хотя, если честно, там не то чтобы далеко идти.
— Заюш, живой? — слышится мелодичный голос из-за спины.
Антон поворачивается и с трудом фокусирует взгляд на Жене, нагнувшемся над спиралью с щипцами в форме усов. Женя смотрит сочувствующе, смотрится — хорошо со своим розовым каре и ухоженной бородой; Антону даже немного жаль, что встретились они в тот период его жизни, когда Антон, по факту, бездомный, и его максимум хватает на то, чтобы хотя бы не выглядеть таковым. В обычной жизни он, может, и не икона стиля, но по крайней мере не вызывает одним своим видом жалости, которой Женя прямо искрит.
— Ну типа, — Антон слабо улыбается и обнаруживает, что голос у него совсем охрип. Прокашливается.
Женя цокает и качает головой.
— Так, нет, — хмурится. — Ты бледный, как смерть, иди воздухом подыши.
На улицу Антону не хочется — там, может, и апрель, но погоде, кажется, не сообщили, а планы купить теплую куртку вместо бестолковой старой были волею отдела кадров зарыты до лучших времен. Антон пытается отмахнуться:
— Да все нормально…
— Не нормально, — решительно перебивает Женя, скрестив руки на груди. Очень красивые, между прочим, руки. — Мне столько не платят, чтобы я трупы из подсобки вытаскивал. Давай-давай, мой хороший, шуруй отсюда.
Он машет, будто гонит кошку, запрыгнувшую на стол, и даже несколько раз повторяет манерное «кыш!», и Антону ничего не остается, кроме как с тяжелым вздохом подняться с кресла, которое он стащил из основного зала, снять телефон с зарядки и уползти. Ползти бы пришлось буквально, если бы не Женя, подхвативший его поперек пояса, когда Антон проседает от лопнувшего до потемнения в глазах гула в голове.
Женя, подхвативший его своими красивыми руками. Женя, чье красивое лицо оказывается невероятно близко с его красивой бородой и красивым розовым каре, и красивыми голубыми глазами. Невероятно красивый — а также добрый, смешной и умный — Женя, который смотрит на Антона исключительно со смесью жалости и умиления, как на облезлого бездомного щенка.
Обидно, между прочим.
Антон благодарно ему улыбается, аккуратно выпутывается из красивых рук, берет с горы сумок жалкую пародию на теплую куртку и уходит, напевая похоронный марш своей личной жизни. Стоило догадаться, что вселенная не уготовила для него ничего хорошего, еще когда через год после окончания универа сошли на нет их отношения с Бебуром, причем с таким печальным спокойствием, что они безболезненно переквалифицировались в обычных соседей и жили так потом целых два года. Вплоть до момента, когда их выставили на улицу, и Антон, одинокий, безработный и бездомный в свои двадцать пять, не оказался тут: в задымленной подсобке «Каликов» с невероятно красивым Женей, которому его в лучшем случае жаль.
Антону себя тоже жаль, но от красивого Жени хочется совсем другого внимания.
Он плетется мимо диванчиков, грохочущих динамиков и залитого золотой подсветкой бара; выходит на улицу. Вечерний воздух холодный, но после грузной прокуренности внутри обволакивает приятно; Антон вдыхает полной грудью, чувствуя, как отступает головная боль, и мысленно даже все-таки благодаря Женю за то, что выставил его прочь. Хлопает по карманам, обнаруживает пачку сигарет и зажигалку, и жизнь уже не кажется такой уж гадкой. Ну правда: ему есть, где спать, за это не берут ни копейки, еще и разрешают кормиться, пусть и скудным набором продуктов. На ноуте открыто с пару десятков вкладок с Хэдхантера и Циана; ими Антон займется, когда зал опустеет и мысли не будут заглушать жуткая музыка и ругательный гам. А пока — сигаретка, темнеющее серое небо и удивительная тишина двора, спрятавшегося от оживленного центра Москвы.
Может, Антон даже докопается до нормальной одежды в горе своих сумок, немного очухается и попытается уболтать Женю на пару коктейлей — не здесь, разумеется. И не за Антонов счет — финансовая подушка стремительно уменьшается до размеров подушечки для иголок.
Окей, ладно, идея так себе. Но, может, когда ситуация Антона стабилизируется, Женя все еще будет свободен…
— Молодой человек, здесь не курят.
Антон вздрагивает от неожиданности, чуть не роняет сигарету и оглядывается вокруг себя, пытаясь обнаружить источник грубого мужского голоса со стервозными нотками. Обнаруживает: буквально в полуметре стоит хмурое и слегка взъерошенное и красноречиво гнет темную бровь.
— Извините? — Антон переспрашивает, хлопая глазами.
Дурачка строит наполовину намеренно: конфликта не хочется, но не хочется и расшаркиваться перед непонятно кем. Незнакомец, однако, его миролюбивого настроя не разделяет:
— Вам по слогам повторить? — задирает подбородок и тянет тонкие губы в гадюшной ухмылке. И правда же говорит по слогам: — Здесь нель-зя ку-рить. Так понятнее?
От такого мразотства Антон откровенно опешивает.
— С какой это стати?
— С такой, — гадюка закатывает глаза, смотрит на Антона как на тупого, — что вы прямо у входа в общественное заведение, и туда тянет весь ваш отвратительный дым. Хотите портить свое здоровье, пожалуйста, только отойдите подальше.
Ладно, Антон в теории понимает претензию, но есть одно «но»:
— Это кальянная. Там все и так в дыму.
— Дым от кальяна и от сигарет — не одно и то же, — гадюка становится больше похожа на кобру: агрессивно раздувает невидимый капюшон.
— Вам-то какое дело? — не выдерживает Антон. — Вы кто вообще?
— Менеджер этого заведения, — парень мгновенно принимает невероятно напыщенный вид. — И если вы не понимаете по-хорошему, я вас отсюда выставлю в два счета.
Ах, «по-хорошему».
Вообще-то, Антон не тот человек, который грубит работникам сферы обслуживания. Антон, вообще-то, старается в принципе никому не грубить. Он тем более обычно не щеголяет знакомствами, даже когда — нечасто — появляется такая возможность, потому что считает, что это низко. Но эта гадюка, во-первых, начала с наезда, лишь бы наехать, и такое поведение Антон не уважает; может, у гадюки просто выдался плохой день, но и у Антона сейчас жизнь так себе, а он почему-то не воняет на всех вокруг. Во-вторых, «менеджер» явно неверно оценивает масштабы своей власти, упивается ей, и оттого ему мразотно хочется утереть нос. Поэтому — и Антон собой не гордится, но — он улыбается и бросает надменное:
— Ну попробуй, — затягивается и выдыхает дым прямо ошалевшей гадюке в лицо.
``
Гадюку, оказывается, зовут Арсений.
Антон не может отрицать, что наслаждается выражением его лица, когда он звонит Сереге, чтобы тот поставил на место зарвавшегося посетителя, а в итоге слышит приказ «не сучиться и оставить Шаста в покое». Арсений надувается, каменеет, краснеет, бледнеет, пыхтит, его взгляд наливается яростью; он стальным голосом извиняется перед начальником и смотрит на Антона так, что Антон немного побаивается этой ночью ложиться спать, потому что у Арсения есть ключи и пароль от сигнализации. Но в остальном, Антон всем доволен. Ему так весело, что он даже садится-таки за барную стойку, заказывает коктейль и посылает Арсению воздушный поцелуй, от чего тот окончательно звереет и широким шагом удаляется в подсобку.
Справедливости ради, Антону Серега все же звонит и просит не доводить работника месяца до греха. Говорит:
— Он немного нервный, да, но там без него все развалится. Да и ты мне друг, но я не хочу против собственных подчиненных идти, понимаешь? Постарайся с ним поладить, окей?
Антон обещает не нарываться, но не обещает не отвечать, если нарываться начнет Арсений; а у Антона сильное предчувствие, что начнет: Арсений не похож на человека, который спустит такое унижение на тормозах.
Антон оказывается прав.
Между прочим, он планировал помириться. Самому стыдно за то, что вспылил; поэтому, когда на следующий день Арсений приходит на свою смену, Антон ловит его у бара и едва мизинчик не протягивает, затараторив:
— Слушай, мы херово начали, давай заново? Извини за то, что повел себя как придурок, я…
Но он не успевает закончить, потому что Арсений — не случайно, нет, целенаправленно — опрокидывает на Антона что-то очень цветное, очень вонючее, очень алкогольное и явно очень плохо отстирывающееся. После — окидывает получившийся результат равнодушным взглядом, ставит опустевший стакан в мойку, смотрит Антону в глаза и произносит без капли раскаянья:
— Ой.
Ой, сука.
Антон от шока не может и слова вымолвить — стоит, шлепая губами и округлив глаза; а Арсений не скрывает веселья.
— Ты и правда повел себя как придурок, рад, что ты это осознаешь, — улыбается, щурит глаза, встряхивает темной челкой. — Извинения приняты.
— Ты охуел? — Антон это спрашивает абсолютно искренне. Без претензии. Ему правда интересно, охуел ли Арсений, потому что иначе это не назовешь.
— Что? — Арсений заметно сдерживает смех. — Рука дернулась.
Антон кивает, получив ответ на свой вопрос.
— Ты охуел, — говорит, чувствуя, как его снова захлестывает злостью.
— Опять грубишь, — вздыхает Арсений. — Заново извиняться придется.
— Пошел нахуй, — шипит Антон и ретируется в туалет, во-первых, чтобы Арсения не пиздануть, во-вторых, чтобы застирать единственную толстовку, которая не лежит на самом дне одной из забитых сумок.
Вонючее пятно ожидаемо никуда не пропадает, а растекается и мутнеет по мере того, как желание пиздануть Арсения только растет. Нет, Антон может понять, когда человек срывается, тем более может понять, когда срывается работник на посетителя, — в общепите нервы треплются только так, Антон знает не понаслышке, он на втором курсе взял подработку официантом. Но когда к тебе приходят с предложением мира, а ты настаиваешь на конфликте, этого Антон не понимает. Когда злой и мокрый он выходит из туалета, он готовится высказать Арсению все, но сталкивается с Женей.
— Мамочки! — Женя всплескивает руками, увидев его состояние. — Что стряслось?!
Сразу куда-то испаряется гнев, и хочется только растечься счастливой лужицей под чужим обеспокоенным взглядом.
— Да ничего страшного, — Антон отмахивается, но голос сдает его с потрохами, подрагивая напряжением.
— Что ж ты за человек такой, — Женя хмуро вздыхает. — Вечно у тебя ничего страшного. Переодеться хоть есть во что?
— Ну… в сумках… — мямлит Антон.
— Ага, а потом все это обратно запихивать? Нет уж, — Женя хватает его за руку и тащит за собой в подсобку. — Я тебе свою дам, а эту постираю и принесу.
— Да не напрягайся… — Антон пытается отнекиваться, но Женя оборачивается и стреляет угрожающим взглядом.
— Поспорь еще со мной, — ставит решительную точку в их диалоге и тащит Антона еще упорнее.
Антон идет за ним, вжав голову в плечи, но отрицать, что это приятно, не может: и забота, пусть все еще с жалостливым подтекстом, и просто ощущение чужих пальцев, обхвативших его ладонь. У Жени аккуратные короткие ногти, накрашенные под цвет волос, ладони крупные, почти как у Антона, крепкие, но нежные все равно. Этих нескольких секунд их держания за руки хватает Антону, чтобы расцвести душой настолько, что он игнорирует Арсения, показательно закатившего глаза, когда они с Женей проходят мимо. Просто он злой и гадкий, и никто его за ручку не держит, вот он и бесится, — думает Антон, с трудом сдерживая расползающуюся по лицу одуревшую улыбку.
А когда Женя дает Антону свою огромную фиолетовую толстовку, треплет по кудрям и со звуком поцелуя касается щекой щеки, Антон и вовсе думает, что Арсений не так уж и плох. Может, он купидон, посланный, чтобы направить Антона на верный путь — в красивые руки красивого Жени, — и методы его неисповедимы.
``
В последующую неделю Антон убеждается в том, что Арсений — сам дьявол.
Нет, много чести.
Арсений — противный бесенок, чье предназначение — портить Антону жизнь мелкими пакостями.
Сперва он Антона игнорирует до такой степени, что не отвечает на вопрос, заданный чуть ли не криком прямо в лицо, разве что смиряет холодным уничижительным взглядом, и это неимоверно бесит. Антон человек, в целом, отходчивый, но не когда вторая сторона конфликта не просто не идет на перемирие, а всем своим видом показывает, что нахер оно ей не сдалось. Но только Антон смиряется с таким положением дел и решает, что жить друг у друга во взаимном игноре — вариант не лучший, но вполне безболезненный, как Арсений меняет тактику, точно замечает, что старая Антона больше не трогает. И, честное слово, лучше бы игнорировал.
Все начинается с пробуждения в семь утра, потому что Арсению в жопу кольнуло устроить перестановку. Лег Антон в три. И когда он предсказуемо не изъявляет активного желания участвовать в переосмыслении интерьера, Арсений просто приподнимает Антонов диван, буквально скинув Антона пол.
Таким образом первым их диалогом с инцидента с толстовкой становится почти часовая эстафета оскорблений, в конце которой Арсений закатывает глаза и уходит, оглушительно хлопнув дверью (Антон кричит ему вслед: «Слив засчитан»), и мебель в итоге остается стоять на своих местах.
Арсений, как выясняется позже, не слился. Арсений совершил тактическое отступление, чтобы набраться сил для контратаки.
Итак, за последующие несколько дней он успевает: многократно Антона унизить; чуть не спалить ему отросшую челку; внезапно решить, что чехлы на всех диванах нужно срочно отправить в химчистку, и спать Антону приходится на жесткой обивке; устроить генеральную уборку в подсобке и заставить Антона перетащить оттуда не только все свои вещи, но и весь копившийся месяцами хлам. А потом — притащить обратно, потому что: «Ты все равно тут ошиваешься за “спасибо”, так хоть помоги».
И то ли Арсений невероятно хорош в чтении людей, то ли стрельнул наугад, и ему повезло, потому что давить на Антоново чувство вины за злоупотребление Серегиной щедростью — самый верный способ заставить его заткнуться, потупить взгляд и выполнить что угодно. Если с той же аргументацией Арсений скажет Антону вставать за бар, готовить кальяны или убирать туалеты, Антон послушается и ни копейки за свой труд не возьмет. Арсений, к счастью, либо не осознает, насколько метод действенный, либо все-таки сжаливается.
У Антона болит спина.
Она и раньше болела: диванчик ему — почти двухметровой каланче — ожидаемо короток, — но теперь это боль абсолютно другого уровня. Антон ходит и кряхтит, выгибается во все стороны, что сопровождается пугающей громкости хрустом, и проклинает Арсения. Проклинает и не понимает, чем ему так не угодил.
Господи, ну подумаешь, один раз повздорили. Это что, повод до конца жизни Антона со свету сживать? Арсению что, пять лет? Или он ведьма, может быть, — Антон не знает, кто еще сравнится с Арсением в мстительности.
Антон настолько не верит, что на него могли так взъесться из-за такой херни, что даже перешагивает через километровую пропасть смущения и первым заговаривает с Женей. Спрашивает, а что, собственно, Арсений за человек, и нет ли у него в целом хобби такого: портить всем окружающим жизнь. Женя недоуменно хлопает своими красивыми голубыми глазами.
— Да что ты! Арсений — душка, — отвечает уверенно, и Антон выгибает бровь. Женя фыркает: — Ладно, загнул. Ну, он непростой человек, конечно, с характером. Но не злой, это точно. Хороший начальник, отличный друг.
— А ты себе можешь представить ситуацию, чтобы он к кому-то прицепился и начал гасить прям целенаправленно?
— Из-за чего?
Антон вздыхает.
— Из-за херни.
Женя улыбается — опять как-то жалостливо.
— Нет. Если он так сильно обиделся, что, как ты говоришь, прицепился и гасит, значит, для него это была не херня.
— Да я пытался извиниться! — Антон от отчаянья сгибается почти пополам, пытаясь спрятаться в собственном теле. — Он не дал.
— А сейчас?
— Что сейчас?
— Ну, — Женя опирается локтем о барную стойку, изящно кладет подбородок на руку, — ты попытался извиниться, не получилось. Потом что?
— Ничего, — Антон чувствует себя тупым. — Огрызаемся друг на друга периодически.
Он умалчивает, что тоже, вообще-то, умеет гадить и не отказывает себе в удовольствии. Нечасто и не переходя черту — Антон не мудак, он не собирается лишать Арсения работы, — но достаточно, чтобы сделать его существование чуть более нервным. Скажем, переложить куда-нибудь подальше отчет о поставке, чтобы Арсений носился по всем помещениям, как в жопу ужаленный; или «забыть» списать съеденное и выпитое, чтобы Арснию пришлось весь бар пересчитывать с весами и мерным стаканом. Такие вещи. Ублюдские, Антон не отрицает, но, по его мнению, равноценные лишению человека жизни без боли во всем теле и нормального сна.
— Ой, дурак, — тянет Женя, глядя на Антона едва ли не умиленно.
Антону бы это польстило, если бы не контекст; он в эту секунду задумывается: а с какого хера вообще его первый полноценный диалог с Женей идет об Арсении? Женя тем временем продолжает:
— Ну и как ты планируешь с ним помириться, если только провоцируешь? Он вспыльчивый и упертый, первым ни за что не отступится.
— А я почему должен отступаться? — вспыхивает Антон. На краю сознания мелькает мысль, что ведет он себя как ребенок, жалующийся маме, что Вовка первый начал кидаться песком; но Арсений действительно первый начал!
— Потому что ты старше и умнее, — спокойно поясняет Женя и протягивает руку, чтобы опять потрепать Антона по отросшим кудрям.
— Так Арсений же старше, — бубнит Антон. С пальцами Жени в своих волосах возмущаться в полную силу не получается. — Сколько ему? Тридцатка?
— Двадцать семь, но это по документам. В душе он дите, — цокает Женя, который, вообще-то, и самого Антона младше на пару лет. Добавляет насмешливое: — И ты дите.
Ну приехали.
Рука из волос пропадает, и снова становится возможным бухтеть, сколько захочется; но теперь Антону хочется даже не на обидчивого Арсения, а на Женю, который смотрит — ласково и по-доброму, но — свысока. Несмотря на то, что он не только младше, но и ниже сантиметров на десять. И как умудряется?
Женя уходит дальше готовить смену, а Антон возвращается к ноутбуку с очередной пачкой открытых вакансий, на которые он отправляет отклики, будто кидает бутылки с записками в океан. Ни одного ответа, хотя резюме и портфолио у него совсем не плохие. То есть, даже отказов нет — просто полный игнор. У Антона даже закрадываются подозрения, что он на Хэдхантере в каком-то теневом бане, потому что сорок с хуем молчащих работадателей — ну не нормально же.
С поиском квартиры дела не лучше. Искать что-то с его бюджетом — то есть, с почти полным такового отсутствием, — это вообще то еще приключение, но, господи, совсем ничего? Конечно, Серега сказал, чтобы Антон оставался в «Каликах» столько, сколько потребуется, но, во-первых, помним: Антону безумно стыдно пользоваться его гостеприимством, — во-вторых, он, конечно, не в том положении, чтобы жаловаться, и все же это ни разу не комфортабельное жилье.
Еще раз: от дыма путаются мысли, от музыки трещит голова, ор золотой молодежи пробуждает желание совершить физическое насилие, а диванчики не предназначены для того, чтобы на них спала двухметровая шпала. А, ну, и, как будто всего предыдущего было мало, Арсений.
— Я слышал, в Московском зоопарке в феврале умер морж, — помяни черта. — Позвони им, может, место еще свободно?
Антон со вздохом закрывает ноутбук.
— Слабо, Арсений. Я знаю, ты можешь лучше, — он смотрит на это — опять — взъерошенное и хмурое нечто, и, ну, правда не понимает, чем ему так насолил. — Почему морж вообще? Хоть бы жираф или свин. Что в моржах оскорбительного?
— Ничего, — Арсений пожимает плечами. — Просто правда морж в феврале умер.
— А все твои оскорбления должны строиться на твердой доказательной базе, — Антон поворачивается к Арсению всем корпусом, гоготнув. — Уважаю. Батл по фактам, так сказать.
— По фактам, — Арсений пинает ножку Антонова высокого стула, но как-то не от души, — это что ты псина немытая. Собирай свое барахло и вали, картинку портишь, а сейчас гости придут.
Ах, Арсений еще и из этих, у которых не клиенты и не посетители, а гости, еб твою мать.
— Картинку ты портишь своим кислым ебалом, — ворчит Антон, но со стула слезает.
Когда он уходит в каморку, в спину ему раздается насмешливое:
— Слабо, Шастун.
``
Еще через пару дней относительного перемирия — перепалки никуда не делись, но хотя бы пропадает навязчивое желание спать с ножом под подушкой — от Сереги приходит поручение заняться разработкой летнего меню. И плевать, что до лета полтора месяца.
Таким образом встает вопрос, на ком экспериментировать, и Антон узнает о Жене новую информацию: тот, оказывается, «ни капли в рот» (на ехидный вопрос бармена, что насчет второй части популярной присказки, Женя улыбается, как Чешир, изящно заправляет прядь розовых волос за ухо и отвечает игривым «по настроению», чему Антон не удивлен, но получить подтверждение все равно приятно). Значит, поить его коктейлями не вариант, зато можно сводить в кофейню или даже заебаться и устроить домашний ужин — когда у Антона появится дом.
Из витания в облаках его выдергивает Арсений, заявив, что подопытным кроликом выступит сам Антон, так как персонал жалко, а деваться ему все равно некуда. Ну разумеется.
И на бумаге звучит отлично: бесплатная дегустация пары десятков коктейлей, что тут может не нравиться? На деле — Антон очень быстро понимает, что Арсений подписал ему смертный приговор.
Проходит это мероприятие после закрытия: бармен жонглирует шейкером, Арсений прикидывает оформление, щепетильно поправляя в бокалах листики мяты и едва ли не измеряя циркулем дольки цитрусовых, Антон — пьет. В первый день ему достается три коктейля и два шота, и Арсений даже фруктами дает закусить. Нормально.
На второй — коктейлей уже шесть, шотов — четыре, а вместо фруктов сухие пресные крекеры, которые никто не ест, а выкинуть жалко. Антон просыпается с тяжелой головой и желанием выхлебать до дна озеро Байкал, но приходит в себя к открытию. К закрытию он, в целом, готов дальше губить свою печень.
Коктейлей в этот день оказывается девять, шоты Антон не считает и к концу чувствует, что губить скоро будет нечего. Он с минуту жует крекер, пытаясь сфокусировать взгляд на стремительно уплывающей из-под рук барной стойке, слышит, как Арсений предлагает намешать еще что-нибудь с текилой, и прикидывает, получится ли свалить незаметно, учитывая, что он не уверен, сможет ли встать.
— Так, оставьте мальчика, — слышится из-за спины голосом Жени, и на плечи опускаются две ладони. — Он нам нужен живой. Антош?
«Антош» что-то неразборчиво бубнит и опрокидывается спиной на чужую широкую грудь, не потому что настолько пьян, а потому что может. От Жени пахнет кальяном, и зачем он вообще остался, если не пьет, загадка, но жаловаться Антон не собирается. Ему мягко от чужих волос, падающих на лицо, тепло в ненавязчивых объятиях чужих рук и мурашисто от мелодичного смеха над ухом. Антону хорошо.
— Нам бы еще хоть пару напитков намешать… — ожидаемо возникает Арсений.
— Мешайте и пейте сами, — пресекает Женя и помогает Антону встать. — Все, баиньки, восстанавливать силы.
Чтобы Антон без травм добрался до своего дивана, Женя держит его за пояс, и, ладно, возможно, Антон все же настолько пьян.
Мелькает мысль, что это точно не поможет их отношениям. Если раньше Антон был для Жени несчастным бездомным щенком, то сейчас он — пьянь, путающаяся в ногах и сдерживающая рвотные позывы; и все, блин, благодаря Арсению, который беспокоится в этой жизни только о двух вещах: о работе и о наиболее возможном мразотничестве по отношению к Антону. А это нечестно — у Антона и так все по пизде идет, он запахом кальяна уже пропитан насквозь, если его поджечь, начнет дымиться ароматической палочкой. И музыка — эта чертова музыка — растрясла в голове все мозги, пытаться придумать, что и как вообще делать, с каждым днем все сложнее. И у Антона спина до сих пор болит.
В горизонтальном положении он коротко проваливается в бессознательное. Антон заново обнаруживает себя в пространстве, когда на него уже наброшено одеяло, а в зале выключен свет, и горят только лампы над барной стойкой; оттуда доносятся стук, шум воды и шебуршание. Печаль, оборванная на полуслове, забыта; сейчас Антону хочется пить, о чем он сообщает хриплым протяжным воем.
— Вот поэтому морж, — слышится голос Арсения.
Настроение сразу обратно падает. Вообще-то, логично, что Арсений остался последним, ему же смену закрывать, но пьяный мозг воспринимает это исключительно как заговор вселенной лично против Антона.
Спустя еще один короткий черный экран на столике у дивана Антон видит стакан. Он с трудом приподнимается, тянет к нему руку, принюхивается к содержимому.
— Да не отрава, господи, — снова доносится откуда-то сбоку.
— А кто тебя знает? — заплетающимся языком.
— Еще не хватало срок из-за тебя отсидеть. Это того не стоит, — Арсений презрительно фыркает.
Как так можно вообще: с презрением давать обещание не убивать?
— Ты злой, — говорит Антон, потому что только об этом и может думать.
— А ты облился, — отвечает Арсений и появляется в поле зрения — смотрит насмешливо сверху вниз.
— Я серьезно, — Антон обиженно хмурится, прижимая к себе мокрое одеяло. — Как ты тут оказался такой злой? Серега добрый, пустил пожить. И бармен… как его…
— Юра?
— Юра, — Антон упорно игнорирует то, что над ним откровенно стебутся. — Юра тоже добрый, кормит меня. И Женя… — не выходит сдержать мечтательную улыбку, лезущую на лицо. — Женя вообще замечательный. А ты — нет, — на этой ноте Антон ставит стакан обратно и заваливается на бок мимо подушки.
Арсений наблюдает за ним взглядом, подозрительно напоминающим Женин, — каким-то умиленным почти, — но в отличие от Жени, у Арсения даже это выходит зло.
Потому что Арсений — злой, что непонятного?
— Женя и правда замечательный, — соглашается Арсений как будто бы миролюбиво, но тут же щурится, — только тебе не светит.
От такой наглости Антон почти что трезвеет и снова приподнимается. Мрачно спрашивает:
— Это еще почему?
— Птица не твоего полета, — пожимает плечами Арсений.
— А кто моего?
— Пингвин какой-нибудь. Или страус.
— Они не летают.
— А я о чем.
Вдруг становится обидно — почти что до слез.
— Злой, — Антон шмыгает и накрывается с головой, свернувшись на коротком диване креветкой.
Ответа Арсения он не различает за толстым одеялом и пеленой накатывающего сна.
``
— Выглядишь неважно, — сочувственно усмехается Серега на экране телефона.
Антону хватает маленького окошка со своей камеры в видеозвонке, чтобы понять, что противопоставить ему нечего.
— Я бросаю пить, Серый, это пиздец, — он хрипло стонет, роняя голову на грудь.
Сразу же понимает, что не стоило: тошнота, застрявшая в горле, и клубящаяся в голове боль сталкиваются, захлестывая все тело спазмом.
— В двадцать пять? Не рановато? — хрипло смеется Серега, который сам, вообще-то, живет убежденную трезвенническую жизнь все свои тридцать девять лет.
— В самый раз, — отзывается Антон, проглотив горький желчный комок.
— Ладно, — небольшая пауза. — Как с поисками-то? Ты не подумай только, что я тебя выгоняю, просто волнуюсь.
Антон благодарно улыбается: он подумал бы, если бы не уточнение.
— Никак, — тяжело вздыхает. — По нулям вообще.
— Так, это, может, все-таки ко мне на время устроишься?
Антон прикусывает губу.
Серега предлагал это еще в самом начале, и тогда Антон отказался; не потому что это якобы несолидно, а потому что атмосфера — ну совсем не его. И в этом плане ничего не поменялось, уверенность наоборот только усилилась — Антон даже просто сидеть тут едва выдерживает, что уж говорить о работе, — но право на привередничество как будто бы израсходовано, когда ты уже полмесяца ночуешь в сраной кальянной.
— Шаст, — строго говорит Серега, прерывая поток неприятных мыслей, — не хочешь — не заставляй себя. Я помогаю по дружбе, мне ничего не надо, работу предлагаю, просто чтобы ты там не ебнулся от безделья. Не настаиваю.
Все-таки Серега — золотой человек.
— Спасибо. Правда.
— Да не начинай, — и удивительно скромный. — Все, покеда. Я на днях загляну, ведите себя хорошо.
Антон прощается, и его натурально передергивает от вида своего лица, на секунду мелькнувшего во весь экран при завершении вызова. С этим пора что-то делать, пусть все существо и настаивает на том, чтобы свернуться в комочек, залезть под стол и прикинуться лимоном, который забыли убрать.
А приходится, в очередной раз направляясь мыть голову в раковине, опять обещать себе, что это последний.
В туалете черная плитка по полу и стенам и свет, загорающийся от сигнала датчика движения над входом. Антон сначала подумал, что это очень круто, а потом свет выключился, когда он в первый раз стоял, согнувшись пополам, с головой под краном, пытаясь не дать кудрям застрять в водосточном сливе, и пришлось неловко пританцевать к двери прямо в такой позе, чтобы Антоново присутствие снова заметили. Что это круто, Антон думать перестал, а также перестал закрывать дверь, когда шел мыться. Зато Антон выяснил: идти мыть голову в туалете кальянной — неприятно, потому что неконтролируемо захлестывают мысли о своей тяжелой судьбе, но когда ты уже в процессе, ни о чем думать не получается, кроме того, как, сука, до самых пяток не вымокнуть и случайно не лизнуть бортик общественной раковины.
С обреченным вздохом Антон открывает кран, наклоняется. У Антона болит спина; все еще или снова — да какая, собственно, разница.
Чтобы мыльная вода не бежала за шиворот и не намочила футболку, он, зябко поежившись, складывает ее на бочок унитаза. Намыливается, уже не замечая, как через какое-то время гаснет свет, и даже прикрывает глаза, рискуя в такой позе и вырубиться. Очень хочется, если честно, но открытие чуть больше чем через час, и Антон вряд ли обрадует что персонал, что клиентов.
Ах, извините, гостей.
Вода добирается до пояса спортивок, а центр тяжести все норовит металлическим шариком перекатиться к шее; Антон, смывая шампунь, уже мечтает хотя бы не блевануть.
А надо было мечтать о менее расшатанной нервной системе.
Зажигается свет. Антон распахивает глаза — туда сразу же попадает мыло, — пытается распрямиться и увидеть подкравшегося врага, но вестибулярный аппарат подводит, и вместо хоть сколько-нибудь угрожающей стойки — наполовину голышом и с намыленной башкой, ага, — выходит только врезаться головой в кран, направив струю во все стороны, пошатнуться, поскользнуться на луже воды и каким-то чудом не влететь затылком в унитаз за спиной, а относительно безболезненно — но не для гордости — сесть на пол. И, сидя униженным мокрым и охуевшим чертом на плитке, уставиться на дверной проход.
Возвышаясь над ним, не менее охуевше смотрит — ну, сука, конечно, блять, разумеется, кто же еще — Арсений. Смотрит, и заметно, как расширяются его глаза, а уголки губ ползут вверх.
— Только посмей, — пытается прорычать Антон, но выходит какой-то квак.
И Арсений не выдерживает — смеется. Нет, ржет. Прямо до слез.
— Ты… — всхлипывает. — Ты как вообще… блять! — сгибается пополам. — Ты, господи… господи боже…
— Не упоминай всуе, — ворчит Антон.
— Да сука! — Арсений аж на корточки садится от приступа хохота, из-за которого ему становится тяжело, кажется, сделать хотя бы вдох.
Антону его не жалко — пусть задохнется нахуй. Дебил.
— Ты как вообще дожил до таких лет? — Арсений выдавливает сквозь хохот и поднимает на Антона раскрасневшееся лицо.
И он смотрит смешливо, но без приставки «на», да Антон и сам ржал бы, наверное, если бы такое увидел; и то ли поэтому, то ли потому что сейчас просто сил не хватает на злость, вместо того, чтобы огрызнуться в ответ, Антон откидывается спиной на стену и сам начинает хрипло смеяться.
Вот, реально, как дожил? С ним же регулярно херня происходит какая-то.
— Может, я в спин-оффе «Шоу Трумана» в жанре ситком. Типа, «Все любят Шастуна».
— «Как я встретил Шастуна», — подхватывает Арсений.
— «Два с половиной Шастуна»
— Не-не-не, — Арсений мотает головой, — это уже боди-хоррор.
— Ну тебя, — Антон прыскает и вытягивает ноги, сползает, почти ложась на пол. — Хотя мне и одному деться некуда.
— Почему некуда? На диван в «Калики».
— Сме-ейся, — тянет Антон. — Посмотрел бы я на тебя в такой ситуации.
— Я бы поехал в отель.
— И просадил все деньги, пока не можешь найти работу? Умно.
— К родителям.
— Куда? В Воронеж?
— К друзьям.
— Я и есть у друзей, — Антон хмыкает. — У друга.
Арсений ничего ему не отвечает, может, у него тоже сегодня нет сил быть злюкой. Тем временем выключается свет.
И они сидят, два человека, которые ни дня не провели, не поцапавшись, на полу в темном туалете кальянной; и Арсений засвечен со спины, так что Антон не видит его лица, но представляет свое. Оно, кажется, совсем перестает держать напор всей усталости, скопившейся в теле, расслабляется и замирает отражением вселенской тоски. Антон думает, что поместил бы себя на какой-нибудь жалостливый мем типа котенка «я обязательно выживу», только вот он скорее версия «ну щас уже хуй знает, если честно, уверенности прям нет». Что думает Арсений, Антон понятия не имеет, но он так и сидит, не шевелясь.
— Шаст, — зовет голосом, треснувшим непривычной бархатцей.
— М?
И молчит. Антон точно слышит, как Арсений набирает воздуха грудь, кажется, даже как размыкает губы, но следом — пауза.
— Голову домывать будешь? — заканчивает уже ровнее спустя еще несколько секунд.
— А. Ага, — Антон отвечает удивленно уже в пустоту — Арсений быстро встает и уходит прочь.
Вновь вспыхнувшей лампочкой под потолком секундно обозначается задумчивая напряженность его лица.
``
Что произошло, Антон так и не понял, но они снова на стадии игры в молчанку, только теперь это ощущается как-то иначе.
Наверное, сейчас Арсений все же не станет игнорировать прямых обращений, но к нему и обращаться не хочется: он ходит, глубоко погруженный в себя, дергается, когда Антон мелькает в его поле зрения, и избегает встречаться взглядами, но Антон то и дело ловит на себе чужой — изучающий. Судя по лицу, почти неизменно обращенному вниз: то себе на руки за барной стойкой, то на сидящих за столиками клиентов, — Арсений полностью выключен из текущей действительности, а в его голове происходят по меньшей мере вычисления интегралов. Он не только не тратит на Антона ни одну из своих острот, но и Жене с Юрой приходится окликать его по три раза, чтобы обратить на себя внимание.
Антон немного волнуется: вдруг Арсений андроид, и Антон сломал его, забрызгав водой? Это ж сколько он будет Сереге должен…
Но все это отходит на второй план, когда Антон выползает покурить и видит уведомление из Хэдхантера.
Его позвали на собеседование.
И сразу птички на оживающих деревьях поют девятую симфонию Бетховена, из-за полотна светового загрязнения над головой наверняка ободряюще подмигивают звезды, воздух пахнет не приторным дымом, тянущимся из помещения за спиной, а безграничными возможностями. Антон забыл, когда в последний раз вообще чувствовал себя так хорошо; у него с момента переезда каждую секунду росло ощущение, что он зацепился капюшоном за обрыв и повис над огромной выгребной ямой с кольями, и внизу смерть и вонь, а сверху рыщут по следам злые голодные волки, так что позиция объективно лучшая из возможных, но все равно далека от комфортной. А сейчас волки, кажется, заскучали, и кто-то скинул канатную лестницу — гнилую и непонятно к чему привязанную, потому что собеседование это еще не гарантия вообще ничего, но Антон хватается за любую возможность сделать наконец-то вдох в полную грудь.
Он соглашается моментально, докуривает сигарету и врывается обратно в «Калики» с горящими глазами. Ищет кого угодно, с кем можно поделиться огромной радостью, находит — Арсения.
И Антон так счастлив, что ему наплевать; он приближается в два рывка и тут же сгребает растерявшуюся жертву в объятия.
— Собеседование! Меня позвали на собеседование! — кричит прямо на ухо, потому что с грохочущей музыкой иначе никак.
Арсений мгновенно деревенеет, будто, если притвориться статуей, Антон подумает, что ошибся, и уйдет, но Антон только стискивает его сильнее, до жалобного басовитого писка. И даже поднять пытается — тут Арсению уже приходится сопротивляться активнее.
— Мне дышать нечем! — он выкрикивает, забившись в руках.
Антон сжаливается — отпускает, но не совсем, продолжает держать за плечи и смотреть, все сильнее трескаясь лицом в улыбке.
— Собеседование! — выкрикивает еще раз.
— Я услышал! — отвечает Арсений, наконец чуть расслабившись, пусть и бегая глазами в поисках путей отступления. Не находит и сдается, все еще неровно, но улыбнувшись.
Что-то говорит, но его не слышно.
— А? — Антон переспрашивает, наклоняясь ближе.
Арсений в свою очередь отклоняется от него.
— Поздравляю, говорю! — повторяет громче.
— Спасибо! — и прежде, чем Арсений предпримет новую попытку сбежать, Антон снова сжимает его в объятиях.
Подумаешь, Арсений житья ему не давал. Антон сейчас любит всех и вся, с готовностью бы поймал и затискал голубя; причем голубь, наверное, вырывался бы настолько же агрессивно.
Отпущенный спустя еще один порыв посильнее сжать трепыхающееся тело в руках на свободу Арсений мгновенно скрывается с глаз, а Антон выдвигается на поиски новых жертв. Следующим делится новостью с Юрой, тот — в принципе мало знающий о ситуации, ровно как и Антон о самом Юре — поздравляет сдержанно и тут же возвращается к коктейлям; затем наконец-то находит Женю. Женя красиво улыбается и привычно треплет по кудрям. И, честно, от его опекающей ласки уже подташнивает, так что Антон к своему собственному удивлению даже обниматься не лезет. Все чувства — изначально несерьезные, конечно, так, окрыляющая, но поверхностная очарованность — все больше перекрываются раздражением, и сбегает от Жени уже Антон. Втискивается в подсобку, переключаясь с неприятного привкуса разочарования на планирование важного дня.
И очень быстро опрокидывается в ужас. Ему нечего надеть.
Звучит смешно, но это без преувеличения катастрофа; все вещи — по сумкам, даже если их и достать, где гладить? Не заявляться же на собеседование в спортивках и толстовке, из которых Антон не вылезает уже страшно подсчитать сколько дней.
Антон в панике пытается сообразить, что делать. Успеет заскочить в магазин? А денег хватит? А кушать потом на что? Он и так уже влез в заначку, хранившуюся для залога, потому что не выдержал питаться закусками к выпивке, и хоть сколько-нибудь приличный аутфит ему будет стоить как минимум трети оставшейся суммы.
Едва обретенная надежда на лучшее пеплом сыпется сквозь пальцы прямо к ногам. Антон навсегда останется в «Каликах». Сойдет с ума, начнет кидаться на гостей, станет городской легендой, его пристрелят и здесь же похоронят за диванчиком, на котором он спит.
— Что там? Крыса? — слышится за спиной.
Антон оборачивается. У двери стоит Арсений. Поза у него напряженная, будто он боится, что Антон снова накинется, и готовится бежать.
— Что?
— У тебя такое лицо, как будто там крыса, — поясняет Арсений, немного расслабляясь.
— А, — Антон моргает пару раз. — Нет. Просто я обречен провести здесь остаток жизни.
Не тот это человек, которому надо такое рассказывать, нашептывает здравый смысл, но Антон смиренно открывается к готовящейся пулеметной очереди издевок. Хуже уже не будет, думает он, но Арсений внезапно всего лишь спрашивает:
— В чем дело? — подняв брови и скрестив руки на груди.
Антон ждет добивки сетапа, но Арсений молчит.
— Вся одежда мятая, — неуверенно поясняет Антон. — Можно что-то купить, но у меня и так дыра в бюджете размером с Третье транспортное кольцо. А если я пойду, — он указывает на себя, — так, меня дальше ресепшена не пропустят.
Арсений задумчиво хмурится. Антон все еще ждет атаки, но спустя паузу слышит только.
— У нас же примерно один размер? Если тебе не прям смокинг нужен, я могу что-нибудь подобрать и принести.
Че?
— Не прям смокинг, — недоверчиво кивает Антон.
— Что-то типа приличного кэжуала?
Антон хлопает глазами еще пару раз, пытаясь разогнать галлюцинацию: Арсений не стебется, не мразотничает, а предлагает помощь.
— Ага, — он наклоняет голову в сторону, точно с такого ракурса будет лучше виден подвох.
— Собеседование во сколько? — а подвоха как будто нет.
— В двенадцать.
— К девяти буду тут. Нормально? — Арсений невозмутим.
— Ага, — Антон снова кивает.
Под его шокированным взглядом Арсений бросает равнодушное: «Не проспи», — хватает с пола какую-то коробку и удаляется, словно ничего особенного не произошло. Антон так и стоит, теперь уверенный наверняка: Арсений сломался.
``
Антон ожидает чего угодно: того, что ему притащат карнавальный костюм с павлиньими перьями или какую-то старую тряпку, застиранную и заношенную, которую просто не жалко, — но к тому, что Арсений припрется с половиной своего шкафа, оказывается не готов. Точнее, размера гардероба Арсения Антон, конечно, не знает и судит по себе, но ему это не кажется таким уж преувеличением. Потому что Арсений заявляется — буквально — с чемоданом и двумя спортивными сумками. Окей, в одной оказывается утюг. Почему Арсений не мог принести только утюг, чтобы Антон привел в божеский вид что-то из своего, он не спрашивает — Арсений и так пугает в последнее время, нарываться не хочется.
— Кофе сделаю и погнали, — он говорит совершенно буднично, направляясь к барной стойке, пока Антон шокированно оглядывает ужасающее количество рубашек, свитеров, брюк, кардиганов и прочее, и прочее.
В голове играет заставка «Модного приговора». Арсений включает кофемашину и, пока она прогревается, командует начинать.
Арсений не сломался, думает Антон через полтора часа. Это новая версия его изощренных пыток.
Нет, вообще, все проходит не так уж и плохо. Арсений — что признавать странно, но приходится, — кажется, искренне хочет помочь; еще и, оказывается, смешно шутит, когда не пытается унизить, и даже его неуместно бодрая беготня не раздражает, а как будто заряжает и самого Антона. Такой вот клубок мотивации, ворвавшийся в Антонову грешную жизнь. Сложности возникают неожиданно: из того — неожиданного — обстоятельства, что Арсений как раз-таки хочет, чтобы все было как следует, и, ну. Ебет мозг.
И сам по себе Антон не то чтобы тот человек, который надевает первое выпавшее из шкафа, но у него все же на первом месте стоит комфорт. Это даже не про сами предметы одежды — верите, Антон, вообще-то, очень даже не против экспериментов, — это про время и усилия, затраченные на создание образа. Ни один аутфит, даже самый заебатый, ну не стоит того, чтобы трепать себе нервы, прикидывая, какой к этим носкам лучше оттенок бежевого: с теплым или с холодным подтоном.
Да, Арсений притащил Антону даже носки. Яркие и смешные, очень хорошие, между прочим; слава богу, большинство работодателей сейчас относится к такому спокойно, так что Антон планирует их украсть. Ему кажется, он заслужил после того, как Арсений заставил его примерить с пару десятков комбинаций, включая одни и те же два бадлона по три раза, чтобы понять, с каким лучше перекликаются уточки, курящие косячки. Тем более, когда в итоге он вообще командует надеть белую рубашку и натянуть поверх морковно-рыжий пуловер.
Или джемпер? Бля.
Зато рыжий — к клювам и лапкам, и тлеющему концу косяка, белый — к оперению, а относительно свободные, пусть и заметно коротковатые Антону черные брюки — к черному фону носков. Ровно три цвета на весь лук, молодец, Арсений.
— Так, обувь есть? — он спрашивает, все-таки неприлично активный для человека, который со вчерашней смены ушел в третьем часу ночи.
— Кроссовки, — неуверенно отвечает Антон.
Арсений оценивает их взглядом, из-за которого сразу становится стыдно, будто Антон по меньшей мере в шлепанцах собрался идти.
— Сойдет, — Арсений кивает, и Антон не сдерживает облегченного выдоха.
— И накуренных уток видно, — он комментирует, внезапно развеселившись.
Но Арсений смотрит непонимающе.
— Почему накуренных?
Антон смеряет его недоверчивым взглядом, но выглядит Арсений искренне сбитым с толку. Антон щурится.
— А что они, по-твоему, делают?
Арсений совсем теряется. Это выглядит в какой-то степени очаровательно — даже Антон не может отрицать, — у него жалобно заламываются брови, округляются глаза, поджимаются губы, и весь он собирается как-то, руки сложив за спиной, будто провинившийся школьник.
— Что-то… кушают?
Кушают.
Господи, вы посмотрите на него.
— Арсений, — тянет Антон умиленно, — подойди.
Арсений подходит, настороженный и хмурый, и Антон ставит ногу в носке на подлокотник дивана, указывая пальцем на принт на голени.
— Это утка, — говорит, ткнув себе в косточку, — а это — косяк.
Его ногу Арсений рассматривает долго, с сосредоточенностью микробиолога, и в итоге трясет головой.
— Почему сразу косяк? Может… мороженое.
— Какое мороженое, Арсений? — у Антон уже не получается не улыбаться, глядя на него: такого вот смешного и сердитого воробушка.
— Апельсиновое, — буркает тот в ответ. — В рожке.
— Святая простота… — не выдерживает и смеется Антон.
— Потерянное поколение, — отвечает Арсений, мгновенно заново покрываясь всеми десятью слоями своего льда.
И внезапно — Антона это не побуждает на ответную атаку. Внезапно эта Арсова ежистость — расстраивает, но не обижает; просто хочется, чтобы ее не было, потому что Арсений колючий, но не колющийся Антону — внезапно — понравился. Что-то там шутил, бегал, подбирал Антону аутфит на собеседование, — шабутной, смешной и безобидный. Поэтому:
— Мороженое так мороженое, — отвечает Антон.
Потому что ему несложно.
Сложно — смотрит прямо сейчас Арсений. Говорит:
— Хорошо.
— Хорошо, — отвечает Антон.
Арсений говорит:
— Ну… удачи?
Антону кажется, что иголки, если и не уходят пока обратно под кожу, хотя бы больше не направлены прямо на него.
— Спасибо, — отвечает Антон.
``
Существует какая-то теория, мол, откликнешься на десять вакансий — пригласят на одно собеседование; сходишь на десять собеседований — один раз предложат работу. Антон убежден в том, что это чушь собачья, оставляющая за кадром кучу нюансов, хотя бы потому, что он оставил не меньше пары сотен откликов за все время, проведенное в «Каликах», а ответили ему трижды.
Два отказа и одно приглашение соответственно.
И ему хочется продолжать думать так же, когда он выходит из офиса потенциального работодателя, потому что приглашение на работу после первого же собеседования не вписывается в приведенную выше теорию ровно как и проигнорированные двести. Но, блять, господи боже, неужели Антону после всей этой лавины говна не может ну хоть разочек просто по-человечески повезти?
Ему самому кажется, что все прошло замечательно. Эйчарка смеялась над шутками — которых было не слишком много! — впечатлилась опытом работы и удовлетворенно хмыкнула, когда Антон, не дрогнув, прошел стресс-тест, потому что он и так уже хер знает сколько постоянно находится в стрессе. К сожалению, вероятность, что рекрутерка после прекрасной беседы пойдет крыть тебя на чем свет стоит перед всем офисом, хоть и мала, но никогда не равна нулю. Отдел кадров — Антон в этом убедился — вне зависимости от преобладающего гендера это вообще страшное место. Даже не серпентарий, а что-то из разряда аттракционов для богатых любителей рискнуть собственной жизнью: можете прыгнуть с парашютом, можете отобедать рыбой фугу, а можете постучать в дальнюю дверь слева по коридору, где Людмила Александровна доступносто объяснит, куда вам следовало бы пойти, а Кирилл Матвеевич дополнит непритязательными подробностями.
А вы всего лишь про график отпусков хотели спросить. Короче. Ничего хорошего от этих людей ожидать по дефолту нельзя.
Выкуривая сигарету по дороге к метро, Антон старается не строить больших надежд, но писклявое «а вдруг» все равно ворочается в груди, скребет ребра. Вроде, и хочется верить в лучшее, и колется, потому что «на лучшее не настроился, вот и не расстроился»; Антон останавливается на безопасном: чувстве облегчения от того, что хоть что-то хотя бы куда-то сдвинулось с мертвой точки (или, скорее, черной дыры). Может, ни к чему оно в итоге не приведет, зато вселенная все-таки не прокляла его безвозвратно. Как-нибудь выкарабкается.
Антон немного еще шатается по потеплевшей, залитой солнцем Москве и в «Калики» возвращется до открытия. Внутри, когда не играет музыка, плотно не задернуты тяжелые шторы и не включен густой красный свет, на самом деле не так уж и плохо. А в честь праздника можно и обнаглеть немного и заварить себе душистый фруктовый чай — Серега поймет и простит, если вообще заметит.
Даже когда через пару часов заведение открывается и приходят первые гости, Антон не чувствует себя так неподъемно, как было раньше. Просит налить себе еще чая и выходит на улицу, устраивается на лавочке, подставляя лицо свежему, но не кусачему весеннему вечеру.
Позволяет-таки усесться уверенности: да хорошо все будет. Все будет хо-ро-шо.
— Привет, — раздается сбоку.
Антон поворачивается. У двери стоит Арсений, неловко переминаясь с ноги на ногу. Смешной.
— Привет, — Антон улыбается. Это оказывается совсем не сложно: просто улыбаться Арсению, когда он не источает ядовитые пары. — Я твои вещи в подсобке сложил. Извини, постирать негде. Большое спасибо за помощь.
— Да не за что, — тот чуть неуверенно, но улыбается Антону в ответ.
Еще немного посомневавшись, подсаживается.
— Как все прошло?
— Хорошо, вроде бы. Но надо ждать. Но хочется верить.
Арсений кивает, будто и не слышал ответа, и утыкается взглядом в носки своих кед. Антон замечает только сейчас: кеды — разные, желтый и фиолетовый, будто Арсений вылез из тамблеровской эстетичной подборки начала десятых. Ему подходит.
— Слушай, — Арсений прерывает молчание, не поднимает взгляд и мнет собственные пальцы. Выдыхает. — Мы херово начали. Давай заново. Извини, что повел себя как придурок. Очень, — морщится, — много раз.
То, что он дословно воспроизвел цитату, Антона неожиданно приводит в какой-то тихий восторг. Думал об этом, значит.
— Да ничего, — Антон вытаскивает сигарету, закуривает, чувствует, как гора скатывается с плеч. — И ты извини. Мир?
Протягивает Арсению мизинчик; понимает, как это нелепо, но смотрит совершенно серьезно. И с тем же серьезным лицом Арсений цепляет его своим.
— Мир, — наконец-то поднимает взгляд: со смешинкой и даже как будто каким-то теплом.
Пятно заката медленно растекается по небу, насыщенное почти до малинового. Антон подробнее рассказывает про собеседование, пересказывает даже какие-то свои шутки, и Арсений смеется, а потом добивает так, что сам Антон сгибается пополам; к моменту, когда Арсений возвращается внутрь, Антон уже вспомнить не может, чем он его раздражал.
Может, уверенностью в том, что носочные утки не могут курить траву. Но в отместку за это носки Антон таки спиздил.
``
Ожидание ответа от компании имело все шансы превратиться в тревожное сидение в разных местах, но Антона спасает необходимость срочно помочь перекрасить колонны.
Да, в «Каликах», две колонны стоят прямо посреди помещения. Не спрашивайте.
И чьей бы это ни было идеей, выкрасить их в матовый черный, этого человека бы ударить… чем-нибудь. Антон бы придумал что-то умное, типа широко известного в узких кругах догмата по дизайну интерьеров, но ему в голову приходят только ссаные тряпки. Что-то поумнее бы наверняка придумал Арсений, но тот слишком занят, пытаясь проследить, чтобы никто не хлебнул краски в процессе неожиданного ремонта. Антону, например, хочется; но он не хочет доставлять лишних проблем, поэтому покорно елозит валиком, закрашивая черный черным и вдыхая химозные пары сквозь две тканевые маски, надетые друг на друга.
«Калики» во благо эстетического преображения (а по официальной версии в честь Святой Пасхи, потому что кому же промоутить православное христианство, как не кальянной, в которой частенько забывают спросить документы) закрыты на целых два дня. Для Антона это без шуток праздник — он, если увидит еще одну компашку богатеньких подростков, рискует предать свои пацифистские убеждения. А тут: крась себе, три мраморые полы мокрой тряпкой, соскребай засохшие пятна, подметай, пылесось, радуйся тишине и спокойствию. И хотя наличие Арсения и тишину, и спокойствие ставит под большой вопрос, все познается в сравнении. В Арсения хотя бы не хочется запустить кадилом — уже хорошо.
А еще действительно заглядывает Серега, а это безоговорочный плюс. Серегу можно обнять от души, чтобы он мощным хлопком по спине выбил все тревоги из груди; Серега всем заварит чаечек, достанет шоколадку из закромов, которая, вообще-то, идет в какой-то дорогущий милкшейк, но для своих не жалко. Серега будет расхаживать с вечным наушником в одном ухе и то мурлыкать своей зазнобе, то орать на каких-то безмозглых бакланов, на которых оставил свой очередной стартап. Стартапов у Сереги как звезд на небе: никто не пытается сосчитать точно, но все знают, что дохуя.
Серега говорит, что с работой у Антона обязательно сложится и чтобы тот не переживал пока о жилье — из «Каликов» его никто не выгонит. В этот момент он каким-то строгим взглядом смеряет Арсения, натирающего стеклянные столики, но Антон качает головой.
— Помирились? — Серега хмурит свои чернющие брови.
— Вроде того, — кивает Антон.
А потом Женя утаскивает его мыть окна как самого длинного, потому что то, что начиналось с покраски двух колонн, как-то незаметно превращается в генеральную уборку. И Женя все еще очень красивый, но Антон убеждает его, что помощь не нужна, и остается один.
Солнышко светит, птички поют, стремянка под ногами качается на ветру. Красота.
— Не наебнулся еще? — а у Арсения, видимо, хобби такое: подкрадываться со спины.
— Бля, ну вот щас было почти, — откликается Антон, выдыхая и театральным жестом прикладывая ладонь к груди.
— Женя говорит, ты его прогнал.
Антон коротко хмыкает.
— А он прям горел желанием наблюдать за моими страданиями?
— Это по моей части, — Арсений подходит ближе. — Он, вроде, просто помочь хотел.
— Да мне, типа… не надо? — Антон неуверенно косится на неустойчивую стремянку, но вообще — правда не надо. Тут даже падать невысоко.
— А как же соврать, чтобы потусоваться с понравившимся мальчиком?
Арсений допытывается с непонятной дотошностью, но Антону именно это помогает окончательно сформулироваться, и он отвечает легко:
— Да мне и это не надо.
Удобнее перехватывает пульверизатор со средством в руке. Ставить точку приятно, даже если чувства едва ли были полноценной историей, так, быстрой запиской на салфетке карандашом.
Арсений долго молчит. Антон успевает почти закончить с одним из окон, когда слышит:
— Нет, ну тебя мотает прям страшно. Давай подержу.
Он смотрит снизу вверх странно серьезным взглядом, топчется как-то нервно, стоит совсем близко, но стремянку не трогает, будто ждет разрешения. Антону не нужна его помощь, он уже, правда, приноровился, но отвечает:
— Ну подержи.
Кажется, этот момент можно обозначить завершением крутого поворота в их отношениях.
Лучшими подружками, гуляющими под ручку, они не становятся. Но за последующие два дня ремонта тире уборки Антон обнаруживает, что тишина тишиной, а язвительные комментарии Арсения под боком делают все лучше: работается бодрее, настроение стабильно держится на высокой планке, даже не тянет проверять телефон каждые пять минут в поисках сообщения от работодателя, которого там все равно не окажется — выходные же. Арсений, контролирующий все процессы одновременно — хотя на месте, вообще-то, Серега, который, вообще-то, начальник, — превращается в совершенно неугомонное создание, конвертирующее всю нервозность в полуосознанный непрекращающийся стэндап. И создание это, когда не пытается укусить за ногу, вполне забавное. Очаровательное даже: стоит посреди разгрома, руки в боки, ноги на ширине плеч, раздает команды. Серегу — Сергея Борисовича! — заставил таскать коробки и мыть полы — страшный человек; но Антон с его худшими проявлениями уже знаком и не боится. У него руки все чаще тянутся взъерошить Арсению волосы, потому что тот на это делает убийственный взгляд и пыхтит сердито, но ничего не говорит.
А в какой-то момент, уставший в конце второго дня, вообще будто забывается и неожиданно лезет под руку сам, как кот, толкнувшись макушкой навстречу ладони. Мгновенно замирает, и Антон, вместо обычного кощунственного уничтожения чужой прически, мягко вплетается пальцами в чужие волосы, почесывает затылок. Арсений расслабляется под прикосновениями, прикрывает глаза; а Антон сдерживает рвущийся из груди тихий восторженный писк.
Все налаживается медленно, но уверенно — и одновременно. Погода теплеет, к своей жизни в «Каликах» Антон привыкает настолько, насколько это возможно, Арсений из раздражителя превращается чуть ли не в отдушину. А на следующее утро Антону звонят и зовут на второй этап.
``
Надо сказать, насколько бы Антона от всей души не тошнило от этого места, после закрытия, когда выключается музыка, включается нормальный свет вместо тяжелого красного, гости уходят и остается только лениво прибирающийся персонал, здесь… приятно. Атмосфера такая, уставшая, будто устало само помещение. Устали диванчики, устали полы, устали бокалы, и все это медленно погружается в сон; а самому Антону можно наконец растянуться, своими бесконечными ногами перегородив проход, и прикрыть глаза, наслаждаясь отступлением головной боли.
А может, у него такое хорошее настроение, потому что он ночует здесь свою последнюю ночь.
Антон до сих пор не верит, что с работой выгорело. Это такое везение, которое иначе и не объяснишь, кроме как что ему воздается за все несчастья. Еще и по поиску жилья существенные подвижки, а на недельку, в которую Антон будет носиться смотреть варианты, его щедро предложил приютить на диване Юра-бармен. К последнему, возможно, имеют отношение Арсений с Женей, оттащившие его до начала смены «перетереть» в подсобку, но об этом Антон не думает, принимая подарки судьбы. Он, как ему кажется, заслужил.
— Можно тебя поздравить? — Арсений не изменяет своей привычке появляться из ниоткуда.
Но Антон уже даже не дергается. Просто по умолчанию всегда ожидает его возникновения с любой из сторон.
— Можно, — мурлычет, не открывая глаз. — Завтра перед сменой Юра отдаст ключи.
— Сумки будешь перевозить?
— Только самое необходимое, иначе мы с моим барахлом его тупо выселим, — Антон фыркает. — Постарайся не пинать их особо в мое отсутствие, там коллекция аниме-фигурок дороже, чем разобранный человек на черном рынке.
— Ничего не обещаю, — Арсений легонько задевает его коленом. — Прощаемся, получается.
Антон резко открывает глаза.
— Так завтра ж еще.
— Завтра у меня выходной, — Арсений как-то мрачнеет.
— Они у тебя бывают? — Антон весь аж подскакивает, выпучив глаза.
Кроме тех пары дней до их первого знакомства, он и правда не может вспомнить ни одной смены, которая бы прошла без Арсения. Тот смеется:
— Раз в месяц Сергей Борисович вывозит меня в лес и выпускает потрогать траву.
— И повыть на полную луну? — подхватывает Антон.
— Точно, — Арсений улыбается.
Все равно выглядит грустным, и Антону это не нравится.
— Не, это херня какая-то, — он складывает руки на груди. — Надо как-то отметить.
Какое «отметить», Антон, ты засыпаешь сидя.
Арсений думает примерно о том же, судя по тому, как он хлопает глазами.
— Так все закрыто, наверное.
— А мы где? — но Антон уже загорелся идеей. — Ты меня тут уже безбожно спаивал один раз, теперь моя очередь.
— Меня уволят, — неуверенно спорит Арсений после длинной паузы.
Лицо Антона расползается в широкой улыбке.
— Пусть попробуют, — он тут же исправляется: не хватало еще раз задеть Арсово самолюбие. — И это я не дружбой с начальством хвастаюсь, а цитирую самого Серого: тут без тебя все развалится.
Арсений не удерживается от самодовольной ухмылки — конечно, он в курсе, но слышать должно быть приятно — и сдается.
Спровадив Юру с Женей, они принимаются злоупотреблять Серегиной щедростью. Не слишком наглея — все же жалко его, — ограничиваются пивом, которое все равно надо выпить, чтобы не сдохло в бочонке; но цели напиваться ведь и нет — так, посидеть в приятной полутьме, поговорить наконец по-человечески. Арсений, сперва скованный, вскоре расслабляется: подбирает под себя ноги на узком диванчике, блестит бликами от подсветки над баром в глазах, шире улыбается, громче смеется, перестает прятать взгляд от Антона так, будто у него на белке набиты паспортные данные и реквизиты банковской карты. Отпускает себя вряд ли из-за опьянения, скорее, просто медленно выходит из рабочего режима. Или в каком он там режиме рядом с Антоном находится — обороны?
Да и самому Антону становится свободнее. Он от Арсения больше не ждет агрессии, но все еще слабо его понимает; в нем разбираться, что получить пустое клетчатое поле с инструкцией «ну, тут то ли судоку, то ли морской бой, то ли кроссворд, развлекайся», а сейчас, в ни к чему не обязывающей обстановке, то ли Арсений опускается-таки до уровня простых смертных, то ли возвышается сам Антон.
Арсений рассказывает о том, что у него дома две домашние крысы в большущей клетке, показывает фотографии: Биба и Боба, почти идентичные друг другу бежевые братья, только у второго темное пятно на носу, смешно скомочились на лежанке. Антон даже не успевает поржать с имен — уже утирает слезы умиления.
Еще у Арсения какая-то дико запутанная — и наверняка дико печальная, но подробностей он не раскрывает, а Антон не лезет — история с бывшим: другом детства, одноклассником и — вообще, — непереносимость лактозы, на которую он чхал, и феноменальная способность декларировать анекдоты так, что Антон едва не падает от смеха, врезавшись лбом в столешницу. Арсений чаще и чаще опирается на Антона плечом и неосознанно сжимает его бедро; Арсений в какой-то момент вообще перестает отворачиваться; Арсений то и дело проваливается голосом в тот самый бархат.
У Антона от алкоголя краснеют щеки, а после черт знает какого по счету бокала пива внезапно хочется какой-то активности — Арсений предлагает потанцевать и, не дождавшись ответа, ставит какой-то тягуче-печальный плейлист. Антону остается только дать сцапать себя с дивана и увести в центр зала, где посвободнее.
Оказывается, его руки отлично помещаются на Арсовой пояснице, а голова — на плече.
— А я прям так сильно тебя обидел? — Антон спрашивает внезапно, когда они качаются в пародии на вальс трека уже полтора.
Пиво — подлый алкоголь: в опьянения тащит медленно и незаметно, так, что вроде только что можно было хоть прямо сейчас за руль (нельзя, разумеется, это образно), а через минуту уже пространство мажет, и мысли изо рта вылетают, минуя все блокпосты, потому что охранники там крепко уснули на маленьких скрипучих стульях.
— Тут… совпадение нескольких факторов, — отзывается Арсений, не прекращая их кривого кружения.
— Это каких?
Арсений вздыхает, утыкается в Антона лбом и сцепляет пальцы за спиной.
— Был херовый день. Плюс, да, сильно обидел. Плюс я скотина злопамятная.
— И баран упертый.
— Сам такой.
— Да я и не отрицаю.
Смех Арсения ощущается по-особенному приятно, когда — прямо в ключицу.
— Но, согласись, было весело, — он говорит тише, почти заглушаемый музыкой из телефона.
Почему не стал подключаться к колонке — загадка.
— Ну допустим, — Антон ворчит, удобнее устраиваясь носом в изгибе его плеча. — Но мне хватило. Больше не надо, пожалуйста.
— Так мы, — Арсений запинается, — и не увидимся больше?
Антона так это шокирует, что он резко останавливается — ошибочное решение: приходится приложить усилие, чтобы не свалиться с ног, — и отдирает Арсения от своей груди.
— Это схуяли? — спрашивает с той же интонацией, с какой интересовался, не охуел ли Арсений, когда только началась их вражда.
— Ну… — глаза Арсения начинают новый забег кругами, — повода нет?
Арсений, как выясняется, все еще охуел.
— А тебе прям повод нужен? — Антон перекладывает руки ему на плечи. Дожидается какого-то сложно переводимого движения головой, которое интерпретирует как «да я сам хер знает, чего я хочу». — Окей. Вот тебе повод.
Антон не то чтобы совсем себе отчета в своих действиях не отдает, просто порыв подсознательного, перехватившего управление, он догоняет в последнюю секунду, когда резко отстраниться уже не вариант и можно только притормозить, дожидаясь невербального согласия. Арсений — с тем же, скорее всего, процентом осознанности — не только не отшатывается, но и задирает подбородок навстречу. Антону этого достаточно.
Арсений целуется, как бешеный; он, впрочем, и есть бешеный, так что Антон не удивлен. Его приходится замедлять, успокаивать, выравнивать ритм, потому что пиво диктует физической оболочке плавную размеренность, а пропеллер в жопе тут только у одного из них: пока их раздавали, Антон, видимо, набивал карманы мнениями о концовке «Наруто». Концовка, кстати, говно, но сейчас он об этом не думает. Он думает, что Арсений приятно пахнет и что, немного угомонившись в руках, он податливым становится, как нагретый на солнце пластилин. И точно так же будто пытается с Антоном слипнуться, вжимаясь всем телом.
Еще Антон думает, что желание Арсения поцеловать почти не отличается по ощущениям от прежнего желания стукнуть его чем-нибудь тяжелым. И либо правду говорят про «от ненависти до любви», либо новое чувство просто заняло удобно освободившееся место, либо там с самого начала все было не так однозначно; хотя сейчас-то какая разница. Шутить с Арсением однозначно приятнее, чем переругиваться, танцевать — чем устраивать друг другу подлянки, целоваться — чем тихонько проклинать его перед сном. В руках и под губами Арсений ощущается приятнее, чем на мушке воображаемого пистолета. Ему и самому так больше нравится, вроде бы, ну или он от возмущения уже почти что урчит.
— Это типа мы теперь обручены? Такая логика? — Арсений шепчет в губы, когда они друг от друга отрываются.
— Это типа я в тебе кучу своих микробов оставил, придется вернуться, — Антон цокает языком и не дает Арсению закончить свое «фу», притягивая его назад.
``
Как же хороша жизнь вне кальянной.
Антон теперь, кажется, будет до конца своих лет ценить полноценный душ, нормальную кухню и наличие своего угла, куда никто в любой момент не ворвется вонюче курить и слушать Моргенштерна. Когда он перебирается-таки в свое новое жилье, то испытывает щемящую нежность к каждому пятну на обоях и к каждой скрипучей дощечке на полу, потому что — свои, хорошие, можно на них любоваться хоть целый день в мягком освещении мигающей лампы, а не в атмосфере дешевого бдсм-клуба. При всем безмерном уважении к Сереге Антон ему признается честно: в «Каликах» ноги его больше не будет.
Правда, отправляется туда ровно на следующий день.
Они с Арсением в тот раз распрощались скомканно, потому что уже оба засыпали, а потом Антон носился в мыле, пытаясь совместить переезд с работой на новом месте, но это не значит, что он забыл или забил. Антон надеется, что Арсений о нем так не думает. Арсений может думать, что Антон идиот, потому что не догадался ни у кого взять Арсов номер или соцсети, лишь бы не залезал обратно в меху своей брони, из которой его с таким трудом удалось вытащить на свет божий.
К «Каликам» Антон подходит за полчаса до открытия. Опирается о стену, жмурится яркому небу, достает сигареты.
— Молодой человек, здесь не курят, — раздается сбоку. — А, это ты. В свежей одежде тебя не признал.
Антон улыбается во весь рот, приоткрывая один глаз.
— Нахуй иди, — говорит со всем теплом, что ютится в груди к этому взъерошенному созданию в облегающей футболке, когда нет еще и двадцати градусов.
— Я думал, ты был болван невоспитанный от тяжести жизненных обстоятельств, — фыркает Арсений, подходя ближе. — А ты просто такой человек.
— Я думал, ты меня в кровные враги записал, — парирует Антон, — а ты просто флиртовать не умеешь.
Арсений издает какой-то гортанный гул, будто кота в руках стиснули, щурится, но видно: уголки губ ползут к ушам.
— Туше, — пожимает плечами и встает рядом, прислонившись боком. — Дай затянуться.
— Так тут же не курят.
Арсений легонько толкает Антона локтем.
— Тут в теории и вальсы не танцуют. И не живут.
Туше.
Антон, хмыкнув, протягивает Арсению сигарету; тот медленно затягивается, дрожа темными ресницами. Красивый, вообще-то, когда не плюется ядом; хотя, кому Антон врет, красивый даже тогда. А пока он об этом думает, Арсений резко поворачивает его за подбородок к себе и — выдыхает дым прямо в лицо.
— Вот же собака, — откашлявшись, Антон клацает зубами в опасной близости от чужого носа и добивает угрожающим: — У-у.
У Арсения страшно довольная улыбка, хитрый прищур, а пальцы съезжают Антону на плечо.
— Теперь квиты, — он ловко отстраняется, стоит Антону попытаться податься вперед, но берет его за руку и, выбросив сигарету, тащит внутрь.
Целоваться в подсобке, а заодно и помочь подготовить смену — зря, что ли, пришел.