самокат и ред хот чили пепперс

***

вова снова пьёт дома по причине, кажется, наступления пятницы, а, может быть, уже и субботы. но бухаров — стихия беспокойная, а когда он нетрезвый — беспокойная стихия, помноженная на два и возведëнная в куб. особенно, когда такой повод для выпивки в одиночестве — наступление нового дня! событие, случающееся далеко не всегда и не со всяким встречным-поперечным.

в таком состоянии вова и принимает решение: нужно куда-то пойти и что-то там поделать, лучше всего — кому-то что-то рассказать, чтобы услышать что-то в ответ. но время на часах подсказало, что в половине третьего утра мало чего приличного открыто, чтобы что-то там поделать, а уж тем более кому-то вменяемому что-то рассказать, чтобы услышать что-то в ответ. это немного опечаливает, но взгляд карих глаз буквально в ту же секунду натыкается на электросамокат, одиноко стоящий в углу.

бухаров приподнимает краешек губ. отлично, можно и погулять в гордом одиночестве, главное, поймать нужное настроение, а остальное уж само по себе приложится.

***

эл устало потирает глаза и довольно, хоть и немного вымученно, улыбается. он только что закончил за час то, что должен был сделать за две недели, и, по нескромному и весьма авторитетному мнению гусейнова, это одно из лучших чувств в мире. лучше было, наверное, только когда клуб успешно открылся, тогда гордость брала невероятная, конечно.

а сейчас эл потягивается, зевает, встаëт, выключает ноутбук и гасит свет в спальне. где-то в глубине квартиры — вероятнее всего, на кухне — копошится и топает своими маленькими лапками стикер, который своей ночной активностью пошёл весь в хозяина.

гусейнов приоткрывает пошире дверь своей спальни перед тем как поудобнее устроиться в одеяле. ну, на случай, если его любимому коту посреди ночи вдруг срочно понадобится спать вместе с ним на кровати и данное решение обсуждению подлежать не будет.

он уже погружается в сон, когда слышится звонок домофона. эл с трудом продирает глаза, смотрит на электронные часы на прикроватной тумбе, что показывали три утра семь минут, и недоумевает. пиликанье на пару секунд затихает, гусейнов уже думает, что сошëл с ума от недосыпа, и ему почудилось, как звук раздаётся снова. нет, скорее всего не ошиблись квартирой, раз названивают так настойчиво.

кряхтя и громко недовольствуя, эл шагает ко входной двери. выбора нет, кто знает, сколько ещë ему будут названивать? а спать же хочется, как-никак.

— да? — гусейнов хмурится, снимая белую трубку.

— привет, эл, — на том конце провода звучит до боли знакомый голос, явно украшенный белозубой улыбкой. — откроешь?

***

вова катится на своëм электросамокате по дорогам ночной москвы. почти три утра — самое время для того, чтобы город максимально притих и спал. в наушниках играют ред хот чили пепперс, в лицо дует прохладный утренний летний ветер, растрёпывая отросшие тëмные волосы, и жëлтые фонари с разноцветными вывесками так красиво мелькают, что губы бухарова опять растягиваются в невольной улыбке. он оглядывается по сторонам — совсем никого, и в ритм песни начинает петлять по дороге влево и вправо. плавно ведëт самокат, покачивает головой, щурится от ветра, но чувствует что-то такое, что ещë не счастье, но очень-очень к нему близкое. и так хочется им с кем-то поделиться, чтобы кто-то увидел, услышал, почувствовал его.

и вдруг вова себя обнаруживает снова в спальных районах. а отсюда ещë пара поворотов — и рядом дом эла. вот с ним бы и поделиться этими эмоциями, этой любовью к миру.

в нетрезвой голове бухарова вообще проносится мысль, что это было бы очень романтично — приехать посередь ночи и признаться во всëм, что на душе лежит камнем. а если не понравится, то утром сказать, что это по пьяни, и вообще он ничего такого в виду не имел, а всего-то как друга эла любит всей душой и сердцем не первый год.

***

— ты время видел? — эл в своём стиле вскидывает брови, уперев свободную руку в бок.

— нет, и ты тоже. никто не видел, — вова широко улыбается и прислоняется виском к холодной двери подъезда возле прямоугольника домофона.

— что?

— никто не может увидеть или тем более потрогать время. то, что мы видим, это цифры, а их прид…

— блять, под чем ты? — гусейнов тяжело вздыхает. и за что только ему эти мучения, в какой из прошлых жизней он так провинился?..

— тут холодно, эл, — бухаров предпочитает не отвечать на поставленный ему вопрос, а давить на жалость. эл, конечно, так и так бы ему открыл, это все понимали, не оставлять же его пьянющего на улице одного. но всё равно что-то внутри заставляло вову пиздеть, якобы на улице холодно, хотя ничего подобного, он нормально одет, а ещё лето всë-таки.

— окей, хуй с тобой, чувак. только квартиры не перепутай, — и затем слышится писк открытия автоматической двери. 

гусейнов моргает пару раз. идëт в комнату за телефоном, включая свет на своëм пути, и обнаруживает там пять тысяч пропущенных и девятьсот сорок три сообщения во всевозможные мессенджеры. но это, конечно же, гипербола, то есть, литературное преувеличение, и на самом деле вова позвонил элу всего трижды, и сообщений написал в общей сумме семь — в телеграме четыре и три вконтакте. 

пока он их читает, домофон снова звонит, и элу приходится отвлечься на него. 

— да? 

— элыч, тут дверь чëто заклинила, и я не успел еë потянуть, открой ещë раз, — вова хихикает, держа ладонь на железной дверной ручке. 

— как ты мне дорог... стой там, я сейчас спущусь, — гусейнов уже видит перед своим лицом пьянющую вовину рожу и закатывает глаза. 

он обувается в шлëпки, берëт ключи от квартиры и в домашней уëбищной футболке, видевшей стиральную машину только в кино и собственных снах, и свободных пижамных штанах спускается в лифте на первый этаж, предварительно закрыв свою дверь на замок. проходит один лестничный пролëт, спускается ещë немного и нажимает на кнопку в стене, открывающую подъездную дверь. 

— здорóво, элыч, — бухаров улыбается, отнимая голову от холодной поверхности стенки, но ещë прижимаясь плечом к ней же. на ногах едва стоит ведь, придурка кусок, и чего ради налакался? 

— ты что тут делаешь вообще? пешком, что ли, шëл? — эл придерживает рукой тяжëлую дверь и хмурится, осматривая вовин силуэт в полумраке. 

— а вот и нет! — вова отслоняется от своей опоры, и взгляду гусейнова предстаëт электросамокат. 

— господи, ты ещë и на самокате этом ебучем... как ты собрался эту бандуру на шестой этаж тащить? — эл отходит немного в сторону, утягивая за собой и дверь, чтобы бухаров без проблем вошëл. 

— а чë такого-то? у тебя ж лифт есть... 

— да ты бы растянулся прямо здесь на лестнице! 

и вова, преодолевающий в это время второй порог небольшого коридора перед первой лестницей, оборачивается, чтобы сообщить элу, что он в корне неправ, но теряет равновесие, запинается, путается в ногах, руках и руле самоката, и летит вниз. всë как в старых добрых комедиях. 

эл цокает, понимая, что уже поздно кидаться ловить эту пьяную тушу, и под полную недовольства и негодования нецензурную речь подходит ближе. он поднимает электросамокат, переступив через вовины ноги, и, придерживая руль, садится на корточки рядом с головой друга. 

— я же говорил. ты даже до лестницы не дошëл, — уголок губ гусейнова ползëт вверх, потом он подаëт пострадавшему руку помощи. — хватит пол протирать, поднимайся давай, лох педальный. 

— сам такой... — вова руку принимает, но тут же морщится, выдавливая тихое "ай, блять". ещë и ладошки себе разодрал, пока падал, ну что за человек. 

эльдар поднимает вову, причитает, поднимается с ним через восемь ступенек вместе с его ебучим самокатом, причитает, заползает в лифт, нажимает нужные кнопки, причитает и на время поездки вверх успокаивается. 

бухаров, видимо, в состоянии аффекта, в момент пригревается на плече у гусейнова, которое ранее выполняло вообще-то вспомогательную по передвижению в пространстве функцию. эл это списывает на опьянение и усталость, но ничего не говорит и, в целом, двигаться старается поменьше. 

лифт останавливается, пару секунд ничего не происходит, потом случается резкий скачок вниз на метр, наверное, но по ощущениям на пару километров, и двери открываются. гусейнов вымученно стонет. опять лифт застрял между этажами, сколько раз, блять, всем подъездом починить просили.

ещë пьяный вова этот ебучий со своим ебучим электросамокатом приперся в ебучие три утра, как раз только застрять между ебучими этажами не хватало. 

— четвëртый и пятый, ну, классно, хули. и кнопку экстренного вызова кто-то выдавил и залепил жвачкой, просто великолепно, ëбаный восторг, — под нос себе ругается гусейнов. бухаров выпрямляется, рассматривая всë вокруг происходящее и вдруг улыбается. 

— через низ же вылезти можно, вон тут проëм какой, — предлагает он просто охуительную, на его взгляд, идею. 

— ага, щас, разбежался, — раздражëнно бросает ему эл, что-то ища в телефоне. — ты на входе растянулся, я тебя сигать отсюда вниз не пущу. не дай бог вниз улетишь или двери резко закроются, я себе не прощу. 

потом гусейнов куда-то очень недовольно долго звонит, слушая якобы успокаивающую музыку, перед тем как его переведут на ассистента и сообщая о происшествии, а вова сползает на пол лифта и вдруг чувствует себя виноватым. и когда эл заканчивает свой деловитый диалог, произносит вкрадчиво:

— прости меня, элыч... 

— ты чë? за что? — гусейнов даже вмиг остывает и присаживается рядом, забив хуй на последующую грязность пижамных штанов. 

— ну, что я припëрся, вытащил тебя... так бы ты себе спал и всë, а тут я, и вот мы тут... — мямлит бухаров, и его друг вскоре понимает, что началась та стадия опьянения, когда случается грусть по поводу чего угодно. хорошо хоть, пьяный вова загоняется не как орлов или квашонкин — те сразу начинают монолог о том, как мы россию просрали.

— да ладно тебе, чувак, зато будет что вспомнить, — эл неловко улыбается, пытаясь приободрить вову, и пихает его локтëм в бок. 

— не, реально... ты не подумай, я не со зла, я ж тебя люблю, я вообще... 

и потом ещë какой-то бесконечный монолог-бубнëж про то, что вова мудак, но он им быть не пытается, оно так само получается, он в целом же нормальный чел, да, эл? нормальный же? но рот, конечно, иногда лучше на замке держать и думать, перед тем как говорить, и уж тем более делать что-то, а вот... 

но эл уже не слушает. иногда согласно угукает, когда слышит своë имя, но не слушает. вова опять скатывается к нему на плечо и толкает свой пиздëж уже оттуда, периодически лениво жестикулируя. было бы славно, конечно, если бы он заткнулся нахуй, но тогда, вероятнее всего, он уснëт, а тащить ещë и бухарова к себе домой гусейнову не очень хочется, хватает его ебучего самоката. 

— а ты помнишь, как мы в унике по пьяни пососались? — внезапно после пары минут молчания вопрошает вова. эл не сразу понимает, какую эмоцию нужно выразить своим лицом. распахивает глаза, затем хмурится. не помнит. 

— чë? ну, предположим. 

— а ты ещë с мужиками сосался? — бухаров продолжает свой допрос личного характера, но внешне себя ведëт так, будто о погоде спрашивает. хотя, не первый день знакомы, с ними и не такое случалось, что уж тут. 

— что? — гусейнов вновь ничего не понимает и предпринимает попытку отбиться шуткой. — ревнуешь? 

— просто ответь, — тоскливо отзывается вова с его плеча. 

— нет. зачем ты вообще спрашиваешь? 

— для общего развития, — бухаров не то послал его так, не то подвëл черту их диалогу, но замолчал. 

по ощущениям через двое суток, по факту через двадцать три минуты двери лифта с лязгом закрываются, и парни чувствуют, как едут вверх. оперативно — по возможности — поднимаются на ноги и поскорее вываливаются из кабины. 

— фух, бля, я уж думал, мы там до утра сидеть будем, — неловко в пустоту отшучивается эл, открывая дверь в свою квартиру. самокат ставится в угол коридора, намереваясь несколько раз упасть, а в это время вова уже всевозможным образом тискает стикера, прибежавшего на шум, и урурукает что-то умилительное себе под нос. и как ему ещё лицо не распороли? непонятно.

в какой-то момент появляется мысль, что постелить вове прямо здесь, на коврике у входной двери нормальная такая идея. и стикера забрать себе на кровать.

но гуманность берëт всë-таки верх, и эл разнимает своего кота и друга, снимая с последнего куртку и уводя в ванную комнату для мытья рук. 

бухаров морщится, потому что мыло щиплет раны, полученные в неравном бою с бетоном, но послушно промывает всë, а потом садится на бортик ванны. гусейнов лазит за перекисью и бинтами для этого несчастного, а найдя, заливает ему обе ладони и садится рядом полубоком.

— щипет, — жалуется вова, выставив руки с закатанными рукавами перед собой. 

— терпи, казак, атаманом будешь, — хмыкает эл, отматывая бинт и тихо обращаясь уже к себе: — или не надо, пусть раны подышат на ночь? 

— такой ты хороший, элыч, — внезапно даже для, наверное, самого себя, искренне говорит бухаров и смотрит пронзительно. — и чë ты только со мной возишься?.. 

гусейнов цокает, не воспринимая этот пьяный бред всерьëз. щас ещë начнëт, поди, по шестьдесят первому кругу о том, какой же он чмошник и не заслуживает мира, эл уже почти наизусть этот акт самоунижения знает. с некоторыми пунктами он, естественно, иногда согласен, но сейчас вообще не время для таких признаний, а то расплачется ещё.

— ...ты вот меня не слушаешь, а зря. что у пьяного... нет! что у трезвого в уме, то у пьяного на языке... — доносится до ушей эла, резко увлëкшимся собственным отражением в зеркале над раковиной. он усмехается. 

— и что же у трезвого на уме? 

— ты такой красивый, элыч, — с абсолютно серьёзным лицом выдаëт вова, сполоснув под краном в ванне ладони от сероватой пены, и смотрит взглядом побитой собаки, который у него был по жизни. эл немного теряется, потом собирается, и только хочет было сказать "спасибо", как вова добивает свою речь, как шутку на сольник:

— и так давно ты мне нравишься...

гусейнов хмурится и оборачивается на бухарова. показалось, что ли? чë нахуй? 

— так... очень смешно, бери одежду сменную, переодевайся и заваливайся на диван, ты пьяный вусмерть, — эл мотает головой, ладонью в его сторону машет, будто отмахиваясь от мухи, и даже бинты в раковине оставляет, разворачиваясь к выходу из ванной. 

— нет, пожалуйста! — взмаливается вова, вскакивая и оставляя между ними буквально два шага. — ты можешь мне въебать и... и выгнать, и никогда больше со мной не разговаривать, и... и что-нибудь ещë, ты сам там... 

— блять, успокойся, — гусейнов не верит во всë происходящее, не верит бухарову, не верит себе и своему отрицанию чего-то ответного.

и у эла вдруг паззл в голове складывается. 

вот к чему он спрашивал. 

вова явно паникует, путается в словах, боится, что скажет эл, и готовится уже с позором вылетать из этой квартиры. эл тоже паникует, но только потому, что раньше в подобных ситуациях не оказывался. 

— успокойся, — ещë раз произносит гусейнов, и в этот раз неясно, кому конкретно. — не буду я тебя бить, но и разговаривать я с тобой сейчас не буду, ты едва на ногах держишься. 

вова только-только приоткрывает рот, чтобы что-то возразить, но эл ещë раз чëтко повторяет: "нет".

бухаров опускает глаза и поджимает губы. даже под градусом помнит, что гусейнову лучше не перечить, тогда он и побьëт, и выгонит, и даже страшно обидеться может. 

на том и расходятся, вова — на диван, эл — на кровать. 

***

эл ворочается до восьми утра, дважды встаëт покурить и ни на секунду не прекращает думать. 

вова на диване за стенкой от кровати эла спит спокойным пьяным сном и ни о чëм не парится. а гусейнов в его лицо вглядывается, губы нервно покусывает и чувствует в кончиках пальцев собственный пульс. 

ну вот он, эльдар гусейнов. до последнего отрицал, что может быть каким-нибудь "не таким", что ему может... нравиться? его лучший друг. не то, что бы это прямо сильно что-то меняло, но как будто и дохуя чего меняло. за считанные часы эл себя переосмысляет, как существо. вспоминает некоторые вещи, которые раньше прятал за аргументом "ну все лучшие друзья так делают".

дурость-то какая.

а вот он, владимир бухаров. пару часов назад разоткровенничался в чувствах и утверждал, что это не алкоголь в нëм играет. а сейчас, как ни в чëм ни бывало, дрых у эла дома, и, кажется, уже давно в себе всё принял и только сил набирался для того, чтобы признаться. и это тоже дурость. 

эл встречает рассвет, куря на балконе вторую сигарету. затем одевается и выходит в ближайший магазин за минералкой, поняв, что поспать в ближайшие пару часов получится очень вряд ли. а вернувшись домой, решает приготовить хоть омлет какой, всë-таки гость присутствует, негоже как-то.

к десяти утра вырубает уже невероятно. скорее всего, от недосыпа и наложившихся на это нервов по поводу вчерашних бесед в ванной. 

дурость. 

***

вова просыпается в обед, с раскалывающейся головой и песком во рту. с трудом разлепляет глаза, удивлëнно обнаруживает себя в квартире эла, замечает рядом с собой бутылку минералки и пару таблеток, и пока принимает их, уже прикидывает, как искренне он гусейнова отблагодарит.

полежав ещë с пятнадцать минут и почувствовав себя более-менее лучше, бухаров аккуратно встаëт и идëт в ванную. там споласкивается под душем — знает, что ему можно — и пытается вспомнить вчерашний вечер, и как он оказался здесь, в абсолютно противоположном от своего дома направлении. рассматривает расцарапанные руки, силясь вспомнить, где упал; цепляется за несвязные расплывчатые картинки перед глазами, хмурится, и ничего не понимает. вот он на улице под жëлтыми фонарями, освещающими дороги, вот он с элом сидит на каком-то полу и смотрит на свои колени, вот он моет руки и... и ничего? это всë? 

с мыслями о том, что раз возле себя обнаружилась минералка с таблетками, то гусейнов был трезв и сейчас всë помнит, вова выходит из душа и идëт на кухню, где как раз в окно курил эл. тот оборачивается, едва услышав дедовское шарканье босых ног о пол, и бегло смеряет бухарова взглядом. 

— доброе утро, — безэмоционально бросает гусейнов, отворачиваясь и стряхивая пепел в жестяную банку из-под шпрот. 

нет, эл абсолютно точно был трезв, когда вова был пьян. в воздухе ощутимо висит напряжение, и бухаров прикусывает нижнюю губу. он и в своëм обычном состоянии может хуйни наговорить и не заметить, а под градусом уж тем более у вовы язык развязан. 

— в сковороде омлет, чайник кипел, — также безэмоционально добавляет эл, рассматривая детскую площадку и оживлëнную дорогу внизу. затягивается, выдыхает и переключается на рассматривание своих же рук. 

что ж, если вова и наговорил хуйни, то гусейнов его как минимум готов простить. осталось выяснить, так ли это. 

бухаров улыбается уголком губ, перекладывает на тарелку себе половину омлета и наливает чëрный чай в гостевую икеевскую кружку из тëмного стекла. 

гусейнов докуривает, тушит сигарету, кидает еë в банку, закрывает окно и наконец обращает взгляд на вову, поглощающего его стряпню. хочет было поставить сковороду в раковину и залить водой, чтобы откисала, но замечает вторую половину омлета. 

— а чë ты не весь взял? — эл приподнимает брови, снова кидая оценивающий взгляд на вову. 

— я не был уверен, что ты ел, — хрипло отвечает бухаров, сделав глоток чая. 

— сколько знакомы, не может запомнить, что правильно произносить "эл", — гусейнов не сдерживается от каламбура себе под нос, а бухаров глупо улыбается. — ещë будешь? 

вова несмело кивает, жуëт омлет и, пока эл возится с посудой, ещë раз подаëт голос:

— слушай, элыч... я вообще нихуя не помню, чë вчера было, если честно. обрывки какие-то помню, а так – ничего дельного... я хуйни какой-то наговорил, да? 

гусейнов задерживает дыхание на пару секунд, потом выдыхает, наливает себе тоже чай и садится за стол напротив бухарова. 

— нет, не то, чтобы... короче, я не знаю, что тебя сподвигло сюда приехать, могу только рассказать, начиная от моего подъезда. 

— хоть что-то, — пожимает плечами вова, как бы соглашаясь на такое.

и эл в подробностях пересказывает сегодняшнюю ночь, но упускает некоторые взбудоражившие его моменты. рассказал, как уже ложился спать, но наведался вова, не смог открыть дверь подъезда, чем вынудил гусейнова спуститься и открыть ему; как бухаров запнулся о порог подъезда и разодрал себе руки; как они ехали в лифте, застряли там же между этажами, вова предложил выпрыгнуть на нижний этаж, но его гениальные пьяные мысли были пресечены на корню; и как они, наконец, попали в квартиру, и бухаров отмывал свои руки. 

вова пару раз усмехается, потом просит прощения за "предоставленные неудобства", эл отшучивается, что он "по жизни предоставленные неудобства", и умалчивает о несостоявшемся диалоге в ванной. гусейнова это грызло изнутри, пока бухаров грыз сухарик с изюмом. 

— короче, я себя почти примерно вëл и даже не наговорил на два года условно? — вова улыбается своей среднего качества шутке. — ну, в смысле, просто хуйни, — он поправляет сам себя и переводит взгляд на эла, в котором вдруг с удивлением угадывает тревожность. — эл?..

вова хмурится и немного наклоняет голову, недоверчиво заглядывая в его голубые глаза. 

— ты меня пугаешь, — признаëтся он. — всë-таки наговорил хуйни? расскажи, пожалуйста, и заранее извини, если что, мне уже стыдно. 

а гусейнов молчит, нервно вдыхает, крутит в руках кружку, прикусывает язык и не знает, как начать. уже и не отвертишься, что ничего не было, надо было не молчать, а сразу говорить, мол, ха-ха-ха, вова, да-да, ничего не говорил. 

— да что за хуйня, элыч? почему ты молчишь? — бухаров уже начинает было ругаться и даже немного злиться, как гусейнов выдыхает всю тревогу и спокойно сообщает:

— ты сказал мне, что я тебе нравлюсь, разрешил даже побить себя и выгнать из квартиры, но просил выслушать и понять. это правда? 

и смотрит пристально на вову.

а вова под землю провалиться готов, смотрит на эла огромными глазами и чувствует, как кровь к лицу приливает. вот оно что. 

— и ты.. выслушал и понял? — осторожно спрашивает бухаров, резко занервничав, но зачем-то пытаясь показать, что спокоен. 

— не пытайся увильнуть от ответа, вов, — предупреждает его эл. ну, конечно, столько лет дружить и не выучить друг друга наизусть, на что вообще был рассчëт? — нет, — отвечает гусейнов, и вова мгновенно бледнеет, готовясь с позором вылетать отсюда и уже матеря себя, на чëм только свет стоит. — не стал слушать, но только потому, что ты был ужрат почти в ноль, — ложь, они оба знают, что вова "в ноль" слоги неправильно выговаривает, не то, что целые любовные дифирамбы. — я бы не поверил ни единому твоему слову. быть честным, я и этим словам не поверил, поэтому жду от тебя трезвого объяснений, — заключает эл, а вову подташнивает от того, каким тоном он это сделал. теперь его очередь неловко молчать. 

— ну... э-э-э... — бухаров вздыхает, прячет глаза, заламывает руки и поджимает губы, что не укрывается от гусейнова. 

— не нервничай, бля, вов, если ты всë думаешь о том, что я тебя взашеи выгоню или перестану общаться, то нет. ты меня знаешь, и если бы я хотел, я бы уже давно это сделал. просто объяснись. 

— что тут объяснять-то... — вова ещë раз набирает воздуха в лëгкие, не поднимая головы, и заявляет на одном дыхании: — ну да, нравишься, очень-очень, я не знаю, зачем вообще вчера припëрся, но я не хотел тебе портить жизнь или что-то в этом роде, я не знаю, зачем я в целом это всë рассказал, извини меня пожалуйста. 

в воздухе виснет тишина и напряжение, у бухарова накатывает тошнота, сам он становится бледный, как белый лист формата а четыре, и вдруг в голове созревает план, надëжный, как швейцарские часы — сбежать. 

— я пойду, наверное... — утверждает он неуверенно, но поспешно выходит. 

эл тупит пару секунд в стол, прежде, чем опомниться и вскочить за ним. 

— нет, стой, — он уже почти у двери хватает испуганного вову за запястье, обращая внимание на себя. — чувак, я не за этим всю ночь не спал, чтобы ты сейчас съебался.

— ты всю ночь не спал? — вова округляет глаза, метнув быстрый взгляд на пальцы вокруг своей руки. — нет, не так. ты всю ночь не спал... из-за меня? 

— да, — гусейнов отпускает вовино запястье и начинает очень и очень издалека. — я всю ночь не спал, потому что думал о себе... о тебе тоже. о.. нас? — это слово эл из себя насильно выдавливает, потому что не уверен в правильности его звучания в этом контексте. — как о концепции большего, чем дуэт "облачко". я не был уверен, что ты имел в виду то, что я подумал, но сейчас я уверен, что это именно то, что я и подумал. и я, может быть... 

на секунду гусейнов замолкает, понимая, что конца как такового у его речи нет. как недобитая шутка, так некстати всплывшая прямо на сцене во время записи сольника. но сейчас на него выжидающе смотрели не несколько десятков пар глаз, а всего лишь одна. и в них эл вдруг увидел блеск надежды, какому отказать не мог почти никогда, а оттого отбирать этот блеск у вовы он просто не имел права. отступать было уже некуда, очевидно. 

видя заминку гусейнова, бухаров робко и осторожно подсказывает, что-то вычитав в лице напротив:

— ты хочешь сказать, что не против? в смысле, ну, грубо говоря; я же вижу, что у тебя что-то на языке крутится, что ты сказать не можешь.

— ну, примерно, — уклончиво отвечает эл. 

"блять, элыч, заканчивай этот цирк с конями, не маленький уже. того и гляди кто-то из нас двоих сейчас упадëт в обморок," — сам себя корит гусейнов и в едином порыве собирается с мыслями:

— короче, да, ты мне тоже нравишься, я понял, что уже давно, но я всегда это отрицал, и я не знаю, что мне с этим делать, у меня никогда не... 

вова вдруг сияет яркой улыбкой, видно, что от какого-то облегчения, и делает шаг к элу, чтобы молча обвить его руками. тот замирает, замолкает и успокаивается. обнимает бухарова в ответ и выдыхает. они стоят так какое-то время, прежде чем вова жалобно пробубнит с плеча гусейнова:

— у меня голова кружится от волнения.

***

эл с вовой сидят по разные стороны подоконника на кухне гусейнова, куря одну сигарету на двоих. бухаров гладит стикера, тот мурлыкает и удобно устраивается на его поджатых ногах. 

— не парься, сообразим чë-нибудь, — вова опирается виском о стекло окна, рассматривая эла. — но ты как детсадовец себя вëл, конечно. тяну-у-ул, как резину! я думал, что сдохну от нервов, или как минимум съебусь от тебя куда-нибудь в индию, в случае, если ты так оттягиваешь момент, когда скажешь мне, что видеть меня больше не хочешь, — в укор гусейнову добавляет он, улыбаясь уголком губ и принимая почти дотлевшую сигарету. 

— а сам-то, — цокает эл, копируя чужую ухмылку. — приехал с другого конца города, завалился пьяный ко мне домой, обеспечил бессонницу на ночь, а до этого признавался в любви! жаль, что с порога прямо мне на губы не упал, или по какому сценарию ты вообще планировал действовать. 

— да ты бы тоже расценил это, как дружеский акт, я уверен, — беззлобно закатывает он глаза. — я и напиваться-то вчера не планировал, не то, что падать куда-то, — качает головой бухаров и тушит окурок о пепельницу. 

— как там твои руки, кстати? — обеспокоенно интересуется эл, указав подбородком на его ладони.

— бывало и лучше, — признаётся вова. — скажу, что стëр руки в кровь, пока дрочил. напишу из этого сольник, — он поднимает чайные глаза в потолок, щурится и будто бы мечтательно их прикрывает, улыбаясь. 

эл ловит себя на мысли, что засмотрелся на вовин довольный профиль, что хочет коснуться вовиных щëк, тронутых лёгкой улыбкой, что друзья так вести себя не должны. даже лучшие. 

— ты вчера сказал, что мы в универе по пьяни сосались. я не помню, — не сводя взгляда с бухарова, сообщает гусейнов. 

— а я помню. третий курс, я притащил тебя на какую-то общажную недовписку в честь дня рождения однокурсника, ты налакался больше меня и сам полез, — вова хитро прищуривается и не менее хитро приподнимает уголок губ, в ответ на удивлëнные глаза эла. — так что мне нужно отыграться. 

гусейнов ловит всë с одного выразительного взгляда карих глаз, и принимает правила этой игры. 

— ещë не отыгрался? — он спускает с рук бухарова стикера на пол. ему пока что здесь не место. 

— нет, — вова наклоняется к элу, будто собираясь сообщить какую-то тайну, но ближе не придвигается. эл копирует его движения, но опирается на свои руки, выставленные вперёд. — пока что – нет. 

он подаëтся вперëд, невесомо, без особого напора касаясь губ эла, будто даëт понять, что он ещë волен отстраниться, если что. но эл не отстраняется, только кончиками пальцев задевает, словно случайно, вовины руки. вова, не отвлекаясь, цепляется за чужие пальцы, соединяет их ладони — холодную поцарапанную и тëплую шероховатую. 

— жаль только, что от меня не пахнет тошнотворной дешёвой водкой, чтобы ты в полной мере мог прочувствовать меня третьекурсника, — бухаров буквально на три секунды отрывается, чтобы пошутить гусейнову в губы, и затем мгновенно ловит с них его лёгкую полуулыбку.

эл думает о том, что вова в тысячный раз затянул его в свой импульсивный и полный сомнительных авантюр мирок, а он и рад согласиться да поддаться. вова ни о чëм не думает, ему только ладонь щипет от соприкосновения с чужой кожей, но уж это он как-нибудь переживёт.