Первый раз в жизни Кэйя позорно падает с метлы, когда Дилюк, вернувшийся с каникул перед седьмым курсом, появляется на тренировке. Кэйя отвлекается только на секунду — посмотреть, как классно на нем сидит новая форма (и когда только успел так нарастить мускулатуру?), а уже в следующий момент ему прилетает бладжером по затылку.
Падение оказывается недолгим, но болезненным, хорошо, что он был невысоко и скорость у бладжера была небольшая, плохо то, что бдительность он потерял по такой глупой причине.
Над ним даже не смеются, и когда он открывает глаза, то обнаруживает, что Дилюк висит на метле прямо над ним, на бесстрастном обычно лице отчетливо отпечатывается тревога.
Он протягивает Кэйе руку, бормочет:
— Живой?
Кэйя смеется, раскидывая руки в стороны.
— Не будьте со мной таким джентльменом, мастер Дилюк, а то я могу и влюбиться.
Дилюк розовеет ушами и тут же отдергивает руку.
— Дурак. Шутишь — значит, не так уж сильно тебе прилетело. Поднимайся обратно.
Он взмывает в воздух яркой алой вспышкой, Кэйя провожает его взглядом.
Шутит?
— Быть того не может, чтобы только я заметил, как он изменился, — бормочет Кэйя часом позже в своей гостиной. Лиза смешивает какое-то зелье в крошечной чайной чашечке и едва бросает на него взгляд поверх.
— Конечно, не может. Обратись к Донне, и она расскажет тебе, как вступить в фанклуб. Там, по слухам, уже больше сорока девиц.
Кэйя со стоном зарывается пальцами в волосы.
Ему семнадцать, и он знаком с Дилюком шесть лет.
В одиннадцать он восхищенно смотрит на него и умоляет шляпу отправить их на один факультет, но шляпа оказывается бесчувственным куском тряпки, так что вместо Гриффиндора Кэйя отправляется в Равенкло.
В двенадцать они впервые встречаются друг против друга на квиддичном поле, и Кэйя привлекает его внимание единственным доступным ему способом — он выпендривается. Их бескрайне глупую детскую драку разнимают двумя командами.
В тринадцать они почти друзья, потому что невозможно почти каждый день пытаться обойти другого и не стать ими, если искренне восхищаешься соперником.
В четырнадцать Дилюк становится самым молодым капитаном команды, а Кэйя наконец официально получает место основного ловца.
В пятнадцать они на спор идут в Запретный лес и вместе потом два месяца чистят котлы из-под зелий.
В шестнадцать Дилюк обходит его на всех экзаменах, а Кэйя прокрадывается в гостиную Гриффиндора поболтать, потому что знает все тайные ходы и договаривается со всеми призраками и духами замка, — и считает это, в общем-то, равнозначным успехам в учебе.
А в семнадцать влюбленность бьет Кэйю бладжером по затылку.
— И что мне теперь делать? — вслух вопрошает он вселенную. Вселенная отзывается бесконечно усталым голосом Лизы:
— То же, что делают в таких ситуациях все нормальные люди.
Кэйя задумывается ненадолго.
— Приглашают на Святочный бал? Но он через несколько месяцев!
Зелье в маленькой чашечке Лизы взрывается и заполняет комнату удушающим фиолетовым туманом. Она принюхивается и выглядит почему-то довольной результатом. Кэйя отскакивает в сторону: запах у этой дряни такой сладкий, что, кажется, может вызвать диабет одним существованием.
— Святочный бал — не единственное время в году, когда можно признаться в чувствах, глупый, — она бормочет что-то себе под нос и палочкой собирает туман в стеклянную баночку. Кэйя на всякий случай напоминает себе никогда не приближаться к ее вещам. — Только не устраивай из этого представление, он тебе этого не простит.
В следующие выходные их факультеты устраивают дружеский спарринг. Равенкло выигрывают первую тренировочную игру — и проигрывают остальные три. Дилюк забивает мячи в ворота, когда остальные уже выдыхаются, — выносливость у него нечеловеческая. Кэйя дважды упускает снитч, и вовсе не потому, что снова наблюдает за Дилюком больше, чем за самой игрой.
Слова Лизы все еще горят огненными кольцами в голове.
Он думает, подкупить ведущего матча и романтично признаться в конце игры — это устроить представление или нет?
А написать цветным дымом его имя в воздухе?
А если…
Он врезается в Дилюка по дороге из раздевалки в душ, и все мало-мальски осознанные мысли вылетают у него из головы. На Дилюке ничего кроме полотенца.
— Ты какой-то рассеянный сегодня, — он хмурит брови, глядя прямо на Кэйю, влажные алые пряди облепляют его лицо и плечи, и Кэйе хочется спросить: а чья это вообще вина?
Но Дилюк о его метаниях не подозревает, и обвинять его в этом нечестно, так что Кэйя торопливо обходит его по дуге и поднимает руки в защитном жесте.
— Не выспался, — бессовестно врет он и ретируется так быстро, как только может.
Идея признаться публично растворяется в воздухе: потому что если Дилюк после этого посмотрит на него этим своим осуждающим взглядом и при всех пошлет его к черту, Кэйя умрет прямо на месте.
Он останавливается, вдруг осознав такую простую, но почему-то не очевидную ему раньше вещь.
Дилюк и правда может послать его к черту.
— …а потом он мне скажет: «Проваливай и чтобы я никогда тебя больше не видел», — Кэйя бездумно пялится в потолок, уже шестой раз за час проговаривая одно и то же. — Или еще хуже — вообще ничего не скажет, но очень сильно во мне разочаруется.
Лиза проверяет на свет свой идеально подточенный ноготок и берется за следующий с таким видом, будто еще немного, и этими самыми ногтями она проткнет Кэйе горло.
— Дорогой мой, в мире еще несколько магических школ, я уверена, ты найдешь себе пристанище, в котором сможешь сгореть со стыда. Потом.
— Нет, ты не понимаешь… — он вдруг видит краем глаза девушек, заходящих в гостиную, и подскакивает на месте. — Мона! Погадай мне на любовь!
Мона шарахается от него, как напуганная кошка, но тут же берет себя в руки и выпрямляется, важно оправляя мантию.
— Я не гадаю на любовь бесплатно.
— Я расскажу, как пройти в Астрономическую башню в закрытое время.
— По рукам.
Кэйя отвратителен в предсказаниях, зато Моне в них нет равных, и если она скажет, что его предприятие увенчается успехом, значит, ей можно верить. Она выводит палочкой какие-то руны прямо в воздухе, пока они не превращаются в уменьшенное изображение звездного неба. Кэйя заглядывает ей через плечо, но ничего кроме скопления белых точек все равно не видит.
— Звезды говорят, что ты не должен торопиться и принимать необдуманных решений, — наконец изрекает Мона. — Запланированному тобой не дано сбыться.
Сердце у него разочарованно бухает вниз.
Звезды Моны никогда не ошибаются.
Кэйя не то чтобы расстраивается — нет, он с достоинством принимает тот факт, что в жизни не всегда все идет так, как хотелось бы, и Лиза с Джинн вытаскивают его из трактира в Хогсмиде всего лишь дважды.
Потом оказывается довольно просто утонуть в повседневной рутине — учебе, тренировках, незаконных вылазках, своих и чужих, когда он едва ли не единственный, кто может спасти эти заблудшие души.
Он не думает о Дилюке, избегает случайных встреч в коридоре и потом клянет себя трусостью, едва кивает ему на совместных уроках и полетах. Дилюк провожает его хмурым взглядом, Дилюк всегда выглядит так, будто чрезвычайно им недоволен, и Кэйя с тоской думает, насколько хуже стал бы этот взгляд, если бы он все-таки поторопился и признался.
Хорошо, что есть звезды Моны, теперь он просто перестрадает это время где-нибудь, как раненый зверь, и потом все пойдет как надо.
Ничего не идет как надо, когда спустя две недели Дилюк вырастает на пороге их гостиной, между бровей у него морщинка, будто он уже скучный серьезный взрослый, но взгляд, которым он одаривает Кэйю, больше встревоженный, чем злой.
— Пройдемся? — предлагает он, и пока Кэйя торопливо придумывает отмазки, чтобы отказаться, Лиза выталкивает его из гостиной и захлопывает дверь.
— Меня только что отверг мой собственный факультет, так что, видимо, да, — Кэйя пытается шутить, и тень слабой улыбки на лице Дилюка дарит ему надежду.
На улице по-осеннему ветрено, Кэйя расслабленно вдыхает свежий воздух и не может удержаться от смешка, когда Дилюк поплотнее укутывается в шарф. Они несколько минут идут в неловком молчании, и Кэйя уже думает начать рассказывать какой-нибудь глупый случай из гостиной Равенкло, но Дилюк заговаривает сам.
— С тобой что-то не так, — говорит он, и это не похоже на вопрос. Улыбка на лице Кэйи гаснет. — Ты непривычно усерден на уроках, но крайне не сосредоточен на тренировках. И ты почти не разговариваешь. Со мной.
Он запинается на последних словах, щеки его заливает бледно-розовый румянец.
— Ты, конечно, и не обязан, но если я тебя чем-то задел… — продолжает он, и Кэйя будто просыпается.
— Нет, вовсе нет! Это трудно объяснить, — оправдание выходит жалкое, но и сказать, что все в порядке, он тоже не может. Во-первых, это будет совсем уж нечестно, а во-вторых, Дилюк не дурак и все равно ему не поверит.
Перед ними вырастает тренировочное поле, и в голове у него щелкает идея — абсурдная, но отчего-то кажущаяся своевременной.
— Пойдем полетаем, — зовет его Кэйя и первым срывается с места в сторону ангара, где хранятся метлы. Он знает, что Дилюк последует за ним — не может не последовать, и так оно и оказывается. Тот нагоняет его уже в ангаре, дышит шумно и недовольно.
— Что ты делаешь?
— Давай, до Старой ивы.
Он вскакивает на метлу, отметая все сомнения и вылетает на улицу под негодующий окрик. Дилюк присоединяется к нему две минуты спустя и прочно приседает на хвост. Кэйя хохочет в полный голос. Он знал, что Дилюк полетит за ним, потому что каким бы серьезным и строгим он ни пытался сейчас казаться, у него все еще горячий нрав, желание всегда и во всем быть лучшим — и от того тяга к соперничеству еще большая, чем у самого Кэйи. Об этом легко забыть, если видишь перед собой только Дилюка-с-нахмуренными-бровями, если просчитываешь каждый свой шаг и отдаляешься-отдаляешься-отдаляешься в страхе сделать что-то не так.
Кэйя напоминает себе об этом яростными порывами ветра в лицо, безграничной свободой и ощущением надежного плеча рядом. Кэйя влюбляется в него снова, и это чувство больше не ложится на сердце оковами.
— Так и будешь плестись позади? — выкрикивает он, и это глупая бездарная провокация, и Дилюк все равно ведется — они разгоняются так сильно, что у Старой Ивы едва успевают затормозить. Дилюк разворачивает метлу в воздухе, Кэйя почти врезается в него и в следующий миг они оба мешками валятся на землю.
Из легких выбивает весь воздух, уши закладывает, а Дилюк беззвучно ругается, едва не передавив ему горло ладонью, когда пытается встать. Кэйя закрывает глаза и на ощупь обхватывает его руками, роняет обратно на себя в каком-то абсолютно сумасшедшем порыве. Сердце разгоняется до снитча, Дилюк затихает, уткнувшись лбом ему в подбородок, и тишина кажется оглушительной.
Кэйя думает, что все-таки совершил нечто глупое и наверняка это грозит катастрофой. Дилюк неловко ерзает и поднимает голову — лицо у него цвета его волос, и Кэйя фыркает, не удержавшись.
Он хочет сказать ему — «ты смешной».
Вместо этого как-то само собой вырывается:
— Я дурак. И я скучал.
Дилюк со стоном снова прячет лицо у него на груди и бормочет что-то невообразимое. Кэйя замирает.
— Что?
— Говорю, ты мне нравишься, — повторяет он громче, все еще не поднимая головы, и Кэйя забывает дышать. Он думает, ему показалось. Это невозможно.
— Звезды Моны сказали, этому не дано сбыться, — выдает он первое, что приходит ему в голову, и Дилюк устало вздыхает, наконец поднимая голову.
— Чему? — терпеливо переспрашивает он, будто мгновенно возвращаясь в комфортную ему зону извечной ворчливости.
Кэйя перебирает слова пророчества в голове и неуверенно повторяет.
— Запланированному.
— И что же планировалось? — Дилюк приподнимает бровь в отточенном вежливом жесте, и это преступление против человечества — против Кэйи лично.
— Я хотел признаться тебе в любви.
Дилюк прикрывает глаза, будто вся его выдержка сейчас пойдет трещинами и медленно, словно ступая по льду, напоминает:
— Ты этого и не сделал.
Он прав, он кошмарно прав, и Кэйя закрывает лицо руками, желая провалиться сквозь землю. Но Дилюк смеется, уткнувшись ему в плечо, и это самый лучший в мире звук, и если Кэйя не умрет со стыда, то он явно теперь обречен на долгую и счастливую жизнь.
И пусть звезды Моны и правда никогда не лгут, он, пожалуй, обойдется в дальнейшем и без предсказаний.