Языки любви

Иногда Хонебами горько с того, как он не может вспомнить, почему дорог этим мечам. Даже когда ему говорят, улыбаясь, что это не так уж и важно, или пытаются утешить как-то иначе и отвлечь от мыслей о прошлом, лучше не становится. И сейчас, сидя между бывшими товарищами и слушая их разговор о планах на завтра, Хонебами не может от этого отвлечься. Тоска задевает что-то человеческое глубоко внутри, и он не замечает, как нервно застывает в одной позе и начинает сжимать пальцами ткань своих брюк; как становится больно дышать, и мысли уходят совсем, совсем не в ту сторону.

Хонебами Тоширо отправился в путешествие, чтобы вернуть свою память, и остался с пустыми руками. И несмотря на отсутствие какой-либо причины на это, его госпожа, братья и товарищи все еще добры к нему и не смеют отворачиваются. Сколько будет стоить вся эта доброта? Хонебами сомневается, что когда-либо сможет отплатить за нее. Более того, его долг становится больше в разы, когда Дайханнья Нагамицу кладет руку на его плечи, убирает отросшие пряди волос с его лица и нежно и негромко спрашивает, все ли хорошо. У него нет слов, чтобы ответить — его застали врасплох — и именно в этот момент Миказуки Мунечика, сидящий с другой стороны, кладет свою ладонь поверх его и медленно гладит до белого сжатые костяшки. Хонебами оборачивается, чтобы посмотреть на него — этого он ведь тоже не ожидал! — и Миказуки улыбается, глядя ему в глаза.

Тогда он чувствует все и сразу: он и удивлен, и готов расплакаться от несправедливости судьбы, и просто хочет громко сказать спасибо им обоим за все, но слова правда, правда не лезут в горло. Дайханнья повторяет свой вопрос, только уже наклоняясь ближе к уху Хонебами.

— Я думаю, нам нужно дать ему немного времени, — Миказуки смеется и, невзирая на свои слова, продолжает держать его за руку, к чему Хонебами точно до сих пор не подготовился должным образом, — мы слишком резки с бедным мальчиком, Дайханнья.

— М-м… и в самом деле, — он чувствует, как лежавшая на его плечах рука, поднимается: Дайханнья кладет ее на его затылок и взъерошивает волосы, — но в самом деле, за него нельзя не переживать... до ужаса ведь чудный мальчик.

— Ха-ха! Правда, правда...

Теперь они — просто два старика, которые смущают Хонебами прямо на энгаве посреди цитадели, где мимо регулярно проходят другие токен данши. Зачем они так добры к нему? Он не помнит ничего о времени, проведенном вместе с ними под крышей одного хозяина, с чего вдруг такие теплые чувства? Но с другой стороны, почему он продолжает так держаться за прошлое, если уже обещал госпоже, что прошел этот этап своей жизни? Он поступает так глупо. И даже так о нем заботятся и дают время привыкнуть к новому быту.

Если бы Намазуо и Ичи-нии не были сейчас на экспедиции, а госпожа не отдыхала, он бы спросил у них, что делает не так, и как ему перестать переживать так сильно. Они умнее, у них лучше получается общаться с другими, они могли бы ответить правильно.

Миказуки осторожно щипает его за руку, чем приводит обратно в реальность. Он улыбается так же, как и всегда; взгляд теплый — значит, он не злится. Просто привлекает внимание.

— Хонебами Тоширо, мы бы хотели знать твое мнение.

— …А? — он, видимо, пропустил какую-то часть разговора? Сколько он вообще думал?..

— Твои волосы, — Дайханнья снова наклоняется слишком, слишком близко к его лицу и говорит слишком, слишком приятно, а еще вновь тянет руку к его челке. — Они сильно отросли, пока ты путешествовал, да? Мы пришли к выводу, что на следующей экспедиции нам троим стоит подыскать для тебя какие-нибудь заколки. Я смогу подобрать самую красивую и роскошную. Ту, которая будет создана лишь для того, чтобы ее носил ты, никто другой.

— …Зачем? — Хонебами слегка вздрагивает, когда пряди его волос заправляют ему за уши, а потом кладут руку на колено. Он думает только о своем вопросе. Зачем все это? Сколько ему придется заплатить потом? Зачем они так добры к нему?

— А почему бы и нет? Ты невероятно красивый меч. Самый красивый среди всех Аватагучи мечей. С тобой не сравнится и половина цитадели. Тот факт, что у тебя нет ничего, что может подчеркнуть твою красоту, как токен данши, — преступление. Миказуки может со мной согласиться, — и он кивает в сторону упомянутого Миказуки. Тот разливает свежий чай в три чашки, отвлекшись от разговора, но, слыша свое имя, оборачивается и улыбается, кивая.

— Я… не понимаю вас, — в ответ на такую доброту его сердце так неблагодарно сжимается в тревоге. С чего к нему так, почему? Если они продолжат, он не выдержит — в горле уже стоит неприятный ком.

— Почему? Ах, нет, постой, Хонебами, не стоит опускать голову, у тебя такие красивые глаза, — Дайханнья свободную — в другой у него уже оказалась чашка с чаем — руку кладет на его подбородок и осторожно приподнимает его большим пальцем, заставляя смотреть на себя. — Теперь скажи мне, чего ты боишься?

— …Я не боюсь. Я… — его отвлекают тем, что Миказуки кладет ему в руки сладости и отдает одну из чашек чая. Когда он поворачивает голову, чтобы посмотреть, что ему дали, Дайханнья снова переводит внимание на себя.

— Смотри на меня, когда говоришь, пожалуйста. Я хочу услышать.

— …просто… — слова не идут никак; Миказуки кладет свою руку ему на спину и медленно ею проводит вверх, к плечам. Он слабо вздрагивает в ответ на это. — …Я привыкну к вашей доброте. Это просто… больно.

— Почему больно? Тебе не нравится? — в голосе Дайханньи заметно волнение, но на лице — по-прежнему улыбка. Он собирается убрать свою ладонь, но Хонебами ее перехватывает и крепко сжимает, возвращая обратно, к своей щеке; угощения к чаю падают ему на колени.

— …Нет, — ему тяжело держать зрительный контакт, но он правда, правда пытается. — Это приятно. Я рад, что вы не оставляете меня одного. Ни вы, ни брат, ни госпожа… просто…

— Хо-хо, — Миказуки смеется за его спиной; он обнимает его за талию, а сам лицом так близок, что еще секунда — и поцелует Хонебами в шею, — неужели ты боишься, что мы тебя разбалуем?

…Да. Боится. Если он привыкнет, то ему будет больно, когда их битва за историю закончится, если кого-то из них сломают, если случайно это все добро заставит его вспомнить что-то из прошлой жизни, когда он так свято старается забыть про все, кроме настоящего, и жить не памятью, а моментом. Если он слишком расслабится, то не сможет сражаться и забудет, для чего здесь. Ему уже слишком приятно и тепло от любви, которой его окружают, и он тянется к ней и сильно грустит, когда приходится хоть как-то расставаться, а значит, что он в самом деле сильно, сильно рискует в этой любви потеряться.

Хонебами снова опускает голову, и в этот раз Дайханнья не останавливает его. Только проводит по его щеке большим пальцем и повторяет вопрос Миказуки:

— Ты боишься?

Он боится. И не может сказать об этом, не может подобрать правильные слова, и, наверное, каждый, кто пройдет мимо и заметит, как ему тяжело дается общение, просто посмеется над ним.

— Ты знаешь, как люди смогли так долго продержаться, Хонебами Тоширо? — Миказуки подает голос; его тон, хоть и не меняется, но кажется вдруг немного серьезнее. Он уже сидит не так близко к нему, тоже решив дать ему немного пространства. — Они так боялись, что следующего дня может не наступить, но все равно продолжали существовать. У них были вещи, которые их держали на земле. Их вечно одаривали любовью другие люди, и этот обмен проходил по всему миру… эту идею мне подал Ичимонджи Норимуне, — он отвлекается на свой чай, — и она хороша, да? Она подходит ко стольким вещам в мире. Луна может продолжать существовать, потому что ее любит солнце, а она сама любит мир. Мы можем существовать, потому что госпожа любит нас, а мы любим друг друга. Мне даже нравится этот ход мыслей. Что ты думаешь?

Хонебами не знает. Он наконец отпускает руку Дайханньи, вздыхает и переводит взгляд на Миказуки.

— Но только вы проявляете ко мне внимание. Я не делаю ничего взамен. Вы угощаете меня чаем и дарите мне драгоценности, и я… не знаю, что вы от этого получаете. Если мы ведем… эту цепь… дальше... я не понимаю. Я беру много. Я не даю ничего вам, госпоже или братьям. Я никогда даже не думал сам подарить что-нибудь хотя бы Ичи-нии. Я никогда не утешал брата, когда ему было нужно. Я особо не навещал Тануки и Гине в лазарете… я просто трачу ваши силы.

— Хо-хо… может, у тебя просто другой способ выражать свою привязанность, Хонебами Тоширо. Лично мне хватает и того, что ты пьешь чай с таким стариком, вроде меня, и спрашиваешь про мою историю. Я чувствую, что это такая любовь, и очень признателен, что удостоен ее!

— М-м… мне будет достаточно, если ты как-нибудь согласишься выпить со мной или одарить тебя чем-нибудь, — Дайханнья поднимает свободную руку Хонебами к своим губам и едва ощутимо целует. — Или если ты дашь нам какие-нибудь прозвища? Ты ведь зовешь своих близких как-то по-особенному. В любом случае, мы можем подождать, пока ты не придумаешь, что можешь нам предложить. Может, к этому времени я смогу договориться с госпожой на отпуск для нас всех… отправимся в другую эпоху, я найду для нас самое дорогое сакэ за всю историю и самые лучшие горячие источники… но для начала, заколка, — он двигается ближе и снова говорит ему на ухо, — У тебя есть что-нибудь конкретное на уме? Мне кажется, тебе подошло бы что-нибудь с несколькими маленькими аметистами, чтобы подходить твоим глазам и боевой одежде… может быть, чтобы еще сочеталось с твоей курикарой...

Тем временем, Миказуки кладет ему на колени еще немного сладостей, и Хонебами замечает, что совсем забыл про свой чай. Хоть эта чашка еще и не особо остыла, ее стоило бы выпить побыстрее, чем он и занимается, пока слушает варианты украшений, которые обсуждают другие двое.

Все-таки, его правда, правда однажды может избаловать такое количество любви… но это будет проблема для будущего. Настоящее — все, что имеет значение сейчас. И в настоящем все хорошо.