Се Лянь не боялся Смерти. Напротив. Ждал её. Надеялся, что она освободит его.
Едва ему исполнилось семнадцать, в его жизнь вторглась неизвестная доселе болезнь. Она сковывала его движения, душила, пронзала невидимым оружием его плоть и заставляла часами корчиться от боли.
Родители Се Ляня к той минуте покоились в земле, а наследство, на которое он рассчитывал прожить какое-то время, ушло на покрытие долгов отца. К восемнадцати годам он остался наедине с болезнью без каких-либо средств к существованию.
Ночами он боролся с болезнью молитвой, которой научила его мать: «Тело пребывает в страдании, душа пребудет в блаженстве», но когда подступали приступы, Боль отнимала у него любую мысль, кроме мысли о Ней.
Когда Боль ослабляла хватку, Лянь забывался сном и просыпался под щелчки и хохот Жое, но иные ночи были как эта.
Сон истлел. Его сознание прояснилось, но тело оказалось скованно. Лянь хотел отвернуться, чтобы не видеть Её, но голова, повёрнутая набок, отказывалась повиноваться. Стоящая в тёмном углу комнаты бледная тварь смотрела ему прямо в глаза.
Призрачная фигура с длинными тёмными волосами раскачивалась из стороны в сторону. Выжидала. Затем делала неизбежный шаг - к постели. Очертания её лица размывались в пыльном сумраке и нельзя было сказать, на кого или на что Она была похожа, но каждая клеточка его тела кричала, что это Зло.
Бледная тварь забралась на постель и села ему на грудь. Под тяжестью её тела из горла вырвался хрип. Он пытался сделать глубокий вдох, но не мог. Ледяные руки вцепились ему в горло.
В минуты слабости, когда тело изнывало от Боли, он молил Смерть прийти и освободить его. И Она приходила. Но лишь для того, чтобы издеваться над ним. И отпустить.
Жое вернулась с ночной охоты, вспорхнула с подоконника и уселась на плечо хозяина. От её перьев исходил приятный аромат кленового сиропа и в любую другую минуту он, как и прежде, уткнулся бы в них носом, насладился бы сладким запахом, но что-то его насторожило. Перья Жое казались растрёпанными. Золотистое пёрышко на шее сипухи неестественно торчало. Пальцы Ляня аккуратно коснулись перьев и участка шее, который выглядел особенно взъерошенным. Он нащупал маленький, скрытый между золотистыми перьями, порез, из которого сочилась кровь. Видно, на этот раз Жое повстречала в лесу опасного противника. Раньше такого не случалось.
- Ох, Жое-Жое, - прошептал он.
Сова издала утробный звук и прикрыла глаза.
Лянь отнял руку от Жое, метнулся к ларцу, откинул крышку и вынул стеклянный сосуд с серебристой жидкостью. Пара капель на отрытую рану - и готово.
- Будто её и не было, - улыбнулся Лянь.
Жое ухнула, расправила крылья и отправилась на жёрдочку.
Мир за окном запылал кострами рассвета.
Глядя на мирно спящую сову, Се Лянь задумался, когда последний раз спал сам. Прошлой ночью ему так и не удалось заснуть - боль терзала его своими когтями до самого утра. И как бы он ни хотел пролежать весь день в постели, жалея себя, работа не могла ждать. Приходили и уходили пациенты - все как один отчаянно нуждались в его помощи... Или думали, что нуждаются. Он никогда и никому не отказывал, несмотря на то, что день ото дня ему становилось всё хуже и хуже. Боль не отступала перед навалившейся на него работой и ответственностью за жизни и здоровье адептов. Боли было наплевать, что у него есть другие заботы, помимо того, чтобы пасовать перед Ней.
Всё чаще и чаще он думал о Боли как о жестокой, своенравной женщине с мертвенно бледным лицом - так было гораздо проще. Иначе выносить её гораздо сложней. Трудно смириться, что у Боли, на деле, нет ни врагов, ни любимчиков, что она никого не выбирает, никого не наказывает, она просто есть.
Се Лянь устало потёр переносицу, снял полукруглые очки, закрыл глаза и принялся массировать одеревенелую шею.
Желудок сжался и заурчал, напоминая о себе. Когда он в последний раз ел? И что? Кажется, утром выпил чай.
Не успел он встать, чтобы направиться на поиски съестного, в дверь кабинета постучали.
Лянь сделал глубокий вдох и отбросил мысль о еде.
- Доброе утро, Мастер Се, - Мастер Фэн поклонился. - Прошу прощения за столь ранний час.
- Доброе утро, Мастер Фэн, - с привычной улыбкой на лице ответил Лянь. - Чем могу помочь?
Мастер Фэн взглянул на бледное, осунувшееся лицо целителя, но ничего не сказал - сдвинулся в сторону, позволяя своему ученику пройти в кабинет. На лице юного адепта красовались подтёки и порезы. Правой рукой юноша держал у носа пропитавшуюся кровью ткань.
Мастер Фэн толкнул ученика в кабинет и удалился.
Се Лянь покачал головой и указал юноше на стул. Ловкими движениями рук ощупал нос:
- Повезло. - улыбнулся он. - Нос не сломан
Адепт выдохнул.
В висках пульсировала боль, но целитель не обращал на неё внимания, обрабатывая мелкие порезы и синяки юного адепта.
- Ты снова подрался? - Мастер Се бросил окровавленную ткань в мусорную корзину и встал, чтобы вымыть руки.
- Я - воин, - сказал юноша, но в его голосе послышались вопросительные нотки.
- Это была причина достойная воина?.. - Лянь повернулся к юноше и заметил румянец на его щеках. - Ты же знаешь, что это ложь. Не бывает «демонических» глаз. Иногда люди просто рождаются такими.
Юноша неуверенно кивнул и прошептал:
- Благодарю вас.
Целитель покачал головой и проводил юношу до двери.
- Береги себя, - сказал Лянь и запер дверь.
Лянь опустился в кресло и, несмотря на боль в висках и голод, вернулся к собранным за годы практики рукописям целителей, занимавших его должность в Ордене десятилетия назад. Знакомые буквы и слова сливались в трудночитаемый текст и Лянь снова снял очки и потёр глаза.
Боль нарастала.
До того, как согласиться на должность, Се Лянь, казалось, исколесил весь мир в попытке найти лекарство от мучившей его болезни, но все целители, лекари, знахари либо качали головами, либо предлагали сомнительные рецепты за сомнительную плату.
В неопытные годы, когда он не осознавал разницы между лечением и калечением, целители сотни раз пускали ему кровь, чтобы изгнать злых духов, брили голову, чтобы выпустить вредоносные испарения, давали рвотные средства, пичкали бальзамами, микстурами, проводили странные ритуалы, самозабвенно били головы об пол и бормотали заклинания, перебирая чётки.
Знахари с Песчаных земель убедили Ляня испробовать местное чудодейственное средство. Отчаявшись, он согласился провести ночь в окружении святых мощей, к которым знахари относились с верой и трепетом, но, узрев на подушке ухмыляющийся череп святого с клочьями высохшей кожи и копной жёстких седых волос, Лянь утратил в целителей всякую веру и обратился к Жрецам.
Жрица полузабытого культа Луноликой Богини была последней, к кому он обратился за помощью.
- Ваша болезнь и не болезнь вовсе, лишь воспоминания о прошлом. Сон о боли.
Се Лянь вперился в молодую Жрицу глазами, но она не спешила объясниться.
В воздухе клубился дым благовоний. Лицо юной Жрицы скрывала тёмная вуаль, а голову венчала высокая корона с обручем из двух связавшихся в объятии змей.
В ветре раздался шёпот старых, согбенных ив и берёз, и Жрица, наконец, продолжила:
- Боль приходит изнутри, но не от Тела. Такова карма существ, забывших свои прошлые жизни... Кто забыл своё прошлое, тот обречён...
- Можно ли что-то сделать?
Жрица медленно кивнула:
- В прошлом ты найдёшь ответ...
Последние пару лет Лянь то и дело возвращался мыслями к словам Жрицы. Прочие советы и поучения бездарных целителей и мошенников, продающих экскременты животных больным и немощным, прописывающим яды как лекарства и одну боль как способ исцелиться от другой, он давно отбросил.
Бессонными ночами Се Лянь размышлял, что означали слова Жрицы:
«Кто позабыл своё прошлое, тот обречён...»
Лянь мог поспорить, что своё прошлое помнил хорошо. Иногда воспоминания о доме, о матери, об учителе возвращались к нему во снах с силой, которой могли позавидовать посланники богов, приходящие к людям путями Царства Снов.
Мать Ляня, как и многие их предки, славилась своими способностями к исцелению кровью. Ни одна болезнь не могла устоять перед древней магией, что текла по венам её могущественного рода.
- Жертвуя собой, мы служим другим, - возвращаясь во снах, шептала мать.
Её слова отдавались болью в висках и ощущением подступающей рвоты.
За могущество и влияние, какое обрела семья Се действительно приходилось платить кровью. Кровью его матери, кровью юного наследника.
Иногда он поддавался внутреннему демону, что нашёптывал ему на ухо:
- Тебя растили, как свинью на убой. Все эти высокие слова о Служении! О Богоизбранности! Смех да и только! Что принесло тебе служение людям? Твоя мать, твой отец отдали всё, чтобы избавить столицу от мора, но что получили? Изгнание, позор и смерть в болезнях и нищете. Твоя мать отдала себя без остатка, иссушила свои целебные потоки ради других, а мужа спасти не смогла. Таков путь для избранных Богом? Отвратительная чушь!
Несмотря на мрачные мысли руководящие Се Лянем после потери дома и родных, Лянь все же послушался совета матери, наставления учителя и отца и ступил на завещанный предками путь.
Но он сделал это несколько иначе, памятуя о том, как неблагодарные горожане отплатили целителям за их жертвенную кровь - топтали герба дома Се, уничтожили аптеки, выжгли лекарственные поля, плевали целителям в спины, и, в конце концов, изгнали из родного города и разграбили их имущество.
В горле Ляне заклокотал едва сдерживаемый гнев.
Любая попытка пройти выбранный другими путь приводила Ляня к горю и отчаянию. Но к горю и отчаянию приводил также и путь, избранный им самим. Разницы не было.
Если смысл жизни в том, чтобы страдать для других, отдавая единственное, что дано от Богов - саму жизнь, то всему пантеону богов пришлось бы спуститься, чтобы убедить его в этом. Ибо в такой Путь он не верил. Возможно, в прошлом.
Но не сейчас.
И всё же он продолжал жертвовать.
Нёс свой крест, чтобы исцелять других.
Хоть сам этого и не замечал.
Боль в подреберье заставила Се Ляня согнуться пополам. Он сжал челюсти и прерывисто задышал. Очередной приступ. Боль мгновенно обесценила весь существующий мир, сузила его до размеров своего очага, стёрла различия между радостью и печалью, между счастьем и отчаянием, между любовью и ненавистью - все это обратилось в пепел и прах. Исчезло, как благовонный дым на ветру.
Левое веко запульсировало, но Се Лянь не моргал, продолжал следить за круговоротом часовых стрелок, отсчитывая продолжительность экзекуции, определённой Богами ему в удел.
Он пытался обмануть себя тем, что давно должен был привыкнуть к Боли.
Но нет.
В его мыслях владычествовала лишь одна мыль. Одно слово:
«Больно».
«Больно».
«Как же больно».
Острая, режущая боль в подреберье длилась двенадцать минут.
Короче, чем предыдущие.
Отдышавшись, Се Лянь вышел из-за стола, смочил полотенце прохладной водой и вытер вспотевшее лицо. Человек, взглянувший на него из зеркального отражения, его напугал.
Неужели такова его судьба? Быть заключённым в темнице из крови и плоти. Быть изгнанным из рая в беспомощное, болезненное тело. Что с ним происходит? Возможно ли, что Боги наказывают его за неповиновение? Он ослушался Матери - Той, Кто кровью исцеляла этот мир, и ступил на другой путь. И все же это путь исцеления. Он помогает другим. Не ест, не спит, терпит - всё для того, чтобы послужить другим, помочь простым людям, до которых никому нет дела.
Что же он делает не так?
Если Жрица из прошлого была права и эта Боль - боль предыдущей жизни, чем он заслужил её в нынешней?
«Кто забыл своё прошлое, тот обречён...»
Когда вернулась ночь, Се Лянь приоткрыл окно для Жое, покинул кабинет и прошёл через соседнюю дверь в маленькую комнатушку размером с гроб, снял белую мантию и переоделся в менее приметную мантию грифельного оттенка.
Спустившись во двор, Лянь прошёл меж двух высоких сосен и углубился в лес, где прошлой ночью охотилась Жое. По устланной хвоей тропинке он дошёл до Черепашьего пруда и свернул на нехоженую, заросшую узкую тропу. Петляя и спотыкаясь о мшистые пеньки погибших деревьев, Се Лянь добрался до забытой всеми мраморной статуи неизвестного ему божества.
Се Лянь сомневался в том, кому принадлежало молодое лицо на статуе - мужчине или женщине. Именная табличка отсутствовала, значит, во времена установки статуи имя божества было у всех на слуху. Или же, наоборот, - никому неизвестно. Ответа Се Лянь не нашёл ни в библиотеке Ордена, ни в Галерее, где собирались копии статуй, фресок, картин и заслуживших внимание рукописей древних мастеров.
Спросить у кого-нибудь напрямую он не желал. Имя божества для него значило гораздо меньше удовольствия, которое он испытывал от обладания недоступной другим тайной, хоть она могла и не быть таковой. Не искать ответ он предпочитал и по иной причине: собственные фантазии и смыслы, которыми он наделил божество, вступили бы в неизбежное противоборство с истиной и лишили бы его утешения.
Не за этим ли люди создают богов?
Чтобы в минуту острого, гнетущего одиночества было к кому обратиться с жалобой, со злобой, со слезами и горечью, изъедающей душу?
Се Лянь опустился на колени, не заботясь о том, что испачкает мантию. Божество, сантиметров семидесяти ростом, умело скрывалось в объятиях можжевелового куста.
Оно сидело в медитативной позе, сложив две низшие руки на сердце так, словно защищало его. Две верхние руки зажимали уши ладонями.
Се Лянь не единожды размышлял, что воплощал в себе этот образ, но, углубляясь в дебри размышлений, возвращался на свет простой мысли. Божество глушило окружающий мир, чтобы обратиться к самому себе. Вслушивалось в биение собственного сердца, вместо того, чтобы вслушиваться в других.
Ответ, который он искал годами, находился внутри. И нигде вовне он не сумел бы его отыскать.
Об этом говорила Жрица. Это сообщило Божество.
Се Лянь сел напротив и взмолился Отчуждённому От Мира Божеству.
«Освободи меня от гордыни. От зависти к тем, чья участь лучше моей. Освободи от тенёт иллюзий. От животных страстей. Заполни мои пустоты. И избавь от ненависти. К миру. К самому себе».
Последние слова он произнёс вслух:
- Избавь меня от боли.
Но Божество, углубившееся в себя, не ответило ему.
Вернувшись в кабинет, Лянь запер дверь и лёг на кровать. Сон налетел на него, как изголодавшийся коршун, впился в него острыми когтями.
Изначальная пустота сновидения заполнилась и он вновь очутился у ног светлоглазой Жрицы, которая раз за разом повторяла те же слова:
- Ваша болезнь и не болезнь вовсе, лишь воспоминания. Сон о боли.
- Боль приходит изнутри, но не от Тела. Такова карма существ, забывших свои прошлые жизни. Они обречены страдать вновь и вновь.
В дымке благовоний облик молодой Жрицы становился туманным, неосязаемым, далёким, но слова насыщались силой, крепли и, наконец, вызрели до ответа:
- Желаете увидеть прошлые жизни?
Се Лянь тут же ответил:
- Желаю.
На него нахлынул бурный поток иллюзорных видений. От тычков, плевков, ударов, нанесённых ему мечом и копьём, от стрел и смертельной давки, от затягивающейся на шее белой ленты, боли он не чувствовал, но страдания жгли внутренности, пытаясь вытолкнуть их прочь.
Картины прошлого сменяли друг друга, но кое-что оставалось неизменным.
Каждый раз - жизнь к жизни - Се Лянь жертвовал собой, спасая других. И погибал.
Получил ли он заслуженное счастье, славу и милость народа, которую пророчил ему учитель?
Хоть что-нибудь? Что-то, что оправдало бы подобные жертвы?
Только боль. И одиночество.
Холод могильной плиты, на котором лежало его истерзанное тело.
Очнувшись от кошмара, Се Лянь схватился за горло. По его щекам текли слёзы.
Он встал с кровати, подошёл к зеркалу и посмотрел в лицо причине своих страданий...
Краткий сон избавил его от головной боли, но желудок по-прежнему ныл.
Лянь обернулся и уставился в угол, где, ночь к ночи, вила себе гнездо бледная тварь, но сейчас её там не оказалось.
Лянь покинул спальню, набрал воды в чайник и повесил на крючок в открытом очаге. Порывшись в закромах забитых травами и кореньями шкафах, Лянь отыскал чайные листья и мешочек засушенных лесных ягод. Этого должно хватить до утра, когда он сможет, наконец, нормально поесть в общей зале.
Медленно до его сознания дошли слова Жрицы.
«Кто забыл прошлое, тот обречён....»
- Обречён его повторить? - закончил он.
Окно скрипнуло.
Жое неслышимо подлетела к Се Ляню и опустилась к нему на плечо. Он улыбнулся ей.
Эта жизнь полна боли - в этом он не сомневался. Кто спорил с этим, тот, видно, сошёл с ума. И все зримые и незримые удовольствия, которые на миг развивали дымку страдания, не сумели бы избавить от него. О Неё. Но это не причина поддаваться ей. Сдаваться на милость Создателей - существ завистливых, гневных, непредсказуемых - он больше не желал. Вся Тьма Богов была бесполезна, если за тысячелетия круговоротов боли не сумела найти от Неё лекарство. Да и нужно ли это Им? Существам высшим - тем, кому недоступна горечь от осознания, насколько коротки и тленны жизни простых людей. Нашёлся бы среди них хоть один такой Бог, который пожертвовал бы собой, чтобы спасти их? Вряд ли. Если бы и нашёлся, то только безумец, неспособный сдержать данное людям слово.
Не этого ли хотела от него и Мать? Не это ли пророчили ему в Судьбу - стать Жертвой, чтобы исцелить многих?
Исцелить многих.
Но не себя.
Но мир уже давно не таков, как прежде. Никто не ценит жертв. Сегодня они благодарны - завтра топчут твоё тело ногами ради того, кто обещает больше.
Голова его вдруг закружилась. Лянь опустился на кровать и сделал глубокий вдох. Мысли в его голове стали сумбурны, запутались. Долгие годы близкие люди, а затем Боль, диктовали правила и указывали путь - он подчинялся с неизменной улыбкой праведника на лице. Но сейчас, возможно, за мириады прожитых жизней, Се Лянь задумался о том, чего хочет от жизни Сам. Давать боли и болезни право выбирать, молить богов о милости и пощаде - этот Путь вдруг стал таким неправильным.
С детства ему внушали мысль, что жертвовать собой ради других - его истинное предназначение, которое приведёт его на небеса, дарует чашу, из которой пьют не знающие боли небожители, но не оказалось ли всё это ложью?
Се Лянь признался себе в том, что мать оказалась права - когда люди нуждаются в тебе, просят о помощи - это приятно, это сама по себе похвала и награда за труды, но не настало ли время позаботиться и о себе?
Сколько времени он провёл, помогая залечивать чужие раны, когда собственное тело умоляло об отдыхе?
Слишком много.
Се Лянь встал с кровати, подошёл к широкому деревянному сундуку, в котором хранил одежды, откинул крышку и переложил содержимое на кровать. Немного одежды, микстуры, бальзамы, избранные рукописи, совиная клеть... вскоре стояли у двери. Се Лянь поспешно умылся и, пока трусливая мысль о долге перед другими людьми не остановила его, сбежал из Ордена, чтобы, наконец, найти то, чего искренне желает Его сердце.