Трагедия тупых шуток

«С нетерпением жду сегодня! Только ты и я. Буду в лав-отеле ровно к полуночи.

P.S. Надеюсь, что ты придёшь.

Твой тайный воздыхатель»

.

Кайто совершенно случайно нашёл записку, аккуратно вложенную меж створок двери его комнаты. То был не просто лист бумаги, а небольшой черный конверт с помятой бумажкой внутри. Первоначально Кайто посетила паническая мысль о том, что это послание — очередной мотив, подброшенный Монокумой. Но когда он соизволил прочесть содержимое, изначальные подозрения перестали иметь какой-либо смысл. Тогда он подумал, что это скорее всего чей-то нелепый розыгрыш или, если такая глупость вообще кому-то могла прийти в голову, жалкое подобие тайного плана, которое решил использовать убийца, дабы затащить жертву в ловушку.

На почерк адресанта жаловаться не приходилось. Он был красивым и размашистым. Чуть округлые буквы указывали на открытую и беззаботную личность владельца. В целом эта записка не вызывала серьёзных опасений и казалась невзрачной шуткой кого-то из группы, если бы не странное содержание послания. Весь вечер в голове астронавта роем крутились самые разные вариации замысла таинственного «воздыхателя». Варианты разнились от лучшего к худшему; быть может это просто розыгрыш, учитывая то, КУДА его пригласили, но существовала возможность, что кто-то действительно решил использовать столь нелепый метод для того, чтобы ослабить бдительность жертвы и поймать её на крючок.

Не трудно было пройтись по комнатам одноклассников, да попросить написать что-нибудь, дабы сравнить их почерка с почерком «виновника торжества». Только из уст своего кореша, являющимся по совместительству ещё и детективом, Момота слышал, что некоторые люди могут имитировать чужой почерк, да так, что определить, кому он принадлежит, можно лишь при помощи специалиста. Это мог сделать (мог ли?) только Шуичи. И по понятным причинам астронавт не хотел вовлекать его в это мутное дело.

Дальше Кайто подумал обсудить произошедшее с Шуичи и Харумаки. Но астронавт в силу своего характера не хотел лишний раз их беспокоить. Он считал, что роль «героя» направлять своих «помощников», а не доставлять им лишние хлопоты.

Можно было промолчать и забить на всё, сделав вид, что никакого подозрительного конверта и не было. Вот только и здесь была одна загвоздка. Шуичи получил конверт с таким же содержанием, а реакция детектива на «таинственное послание» напрягала Момоту. Его «кореш» казался серьезно обеспокоенным и сбитым с толку. Кайто посоветовал другу не забивать себе голову произошедшим. Сайхара, как и предполагалось, послушал его, уверив себя в том, что это, скорее всего, чья-то неудачная шутка. Момота сделал вид, что солидарен с товарищем. О том, что он тоже получил похожее послание, парень предпочел промолчать.

В конце концов он не мог доверять Шуичи на слово, учитывая проницательность друга и вероятность того, что детектив мог узнать о том, что утаил астронавт. Именно поэтому Момота весь день проверял, чтобы Шуичи ненароком не сунулся куда ни нужно.

После очередной тренировки с напарниками Момота возвращался в свою комнату. Проходя по коридору, он краем глаза приметил юркую тень. К сожалению, ему так и не удалось разобрать, кто это мог быть. Кайто решил проверить, был ли Шуичи в своей комнате или нет. Он облегчённо выдохнул, убедившись в том, что за небольшой щёлкой в двери был виден свет. Кайто, ведомый своим импульсивным темпераментом и безрассудной смелостью, решился разведать обстановку да узнать, что его ждёт там, по ту сторону вычурной двери лав-отеля.

Всё в отеле «Кумасутра» выглядело таким же вычурным и убогим, начиная уже с названия. Безвкусицей сквозило еще с парадных дверей, оформленных в приторной розовой гамме. Неоновые огни добавляли ещё большую пестроты в отвратительный вкус дизайнера. Исходя из увиденной картины, Момота примерно представил, как будет выглядеть лав-отель изнутри. Конечно же, он никогда не был в подобных заведениях, да и вообще (с его-то удачей) не ожидал, что когда-либо доведётся побывать, да вот только, к превеликому сожалению, сейчас ему представилась такая возможность, так как к стене была приклеена листовка, написанная всё тем же почерком «таинственного шутника».

«Жду внутри».

Сейчас Кайто смог удостовериться: ему дают четкие инструкции, и, продолжи он следовать им, сам загонит себя в яму, из которой потом будет проблематично выбраться. Несмотря на здравый смысл и инстинкт самосохранения, вторящих ему: «Пора сматывать удочки», любопытство и возможность узнать, кто решил сыграть в глупую «рулетку» с ним и его напарником, возобладали над разумом. Момота как последний дурачок принял решение войти внутрь.

Дверь со скрипом отворилась, впуская парня в недра отеля. Внутри ни зги не было видно. Момота к своему страху подметил, что свет был отключен во всём здании. Можно было поискать выключатель наощупь, чего пугливый астронавт категорически не хотел делать, ведь в его голове уже всплывали живописные паранормальные картины. На худой конец можно было изначально взять с собой фонарик, однако этой мысли не пришло ему в голову, когда он только направлялся в лав-отель.

Чтобы совладать со своим страхом, астронавт с трудом убедил себя в том, что отключение электричества тоже часть чей-то несмешной шутки. Кайто прошел дальше, настороженно оглядываясь по сторонам, пусть в темноте в этом и не было особого смысла, и спустя какое-то время заметил, что одна из дверей номеров была чуть приоткрыта. Астронавт остановился перед ней, решив хорошенько приглядеться к тому скудному обзору, который можно было лицезреть через небольшую щёлку. А что если за створками той двери его ждал подвох?

Света в номере тоже не было. Вся эта сумрачная обстановка напоминала ему о классических постановках хоррор-сцен, и одна мысль об этом нагоняла не то, чтобы страх, а скорее смятение и дискомфорт. Помещение утонуло в тишине, которую нарушали лишь его собственные шаги.

Момота приближался к двери. Ближе. Ещё ближе. Ещё чуть-чуть. Ещё на метр. И ещё на один. Он пригнулся, когда подошел к двери вплотную, сел на корточки и заглянул внутрь. Не было видно никаких признаков жизни. Никаких тревожных силуэтов или неожиданных врагов, набросившихся на него с ножом или чем еще пострашнее, которые явственно рисовало его воображение прежде. Космонавт сглотнул ком в горле и чуть подтолкнул дверь так, чтобы она открылась на распашку.

Теперь он мог лицезреть номер, хотя из-за темноты и не совсем чётко. Как и ожидалось, апартаменты были такими же вычурными, как и само здание. Тут вам и двуспальная шикарная кровать, поставленная с одной ясной целью, и убогая карусель, и сомнительные приспособления для садо-мазо.

Кайто облегченно вздохнул, не увидев внутри номера и признака души. Значит та записка всего лишь чья-то шутка. С веселой мыслью о том, что никто не попытается убить его, он развернулся, чтобы уйти, но внезапно услышал подозрительный шорох, перешедший в бег. Не успев должным образом отреагировать, астронавт непроизвольно заорал, когда что-то (или кто-то) с громким и устрашающим криком кинулось на него. Защитный инстинкт Момоты сработал в должной мере, и он по инерции упал на пол.

Только тогда, когда он, унизительно плюхнувшись на задницу, в ужасе поднял глаза, его мозг обработал полученную информацию. Во-первых, астронавт узнал этот голос, и он принадлежал вовсе не призраку или безумному маньяку. Во-вторых, то, что было перед ним не левитирует, а стоит на земле. Маленькая фигура, накрытая белой простыней, отнюдь не паранормальное явление, а всего-навсего кретин с несмешными шуточками. Прежде чем мозг сложил дважды два в цельный пазл, астронавт непроизвольно громко возмутился:

— Оума, черт тебя дери!!!

По номеру громом прокатился громкий смех, напоминающий конское ржание. Момота сжал руки в кулаки. На него накатила смесь горячих эмоций: возмущение, раздражение и дискомфорт. Коктейль кипящих эмоций вылился в гнев, струящийся по венам.

— Какого хрена ты вообще делаешь?!

Оттолкнув истерично смеющуюся маленькую тень, нависающую над ним, куда подальше, астронавт раздраженно хмыкнул. Наконец удовлетворив своё любопытство и будучи ничуть не рад «открытию», Момота решив поскорее уйти из этого злополучного места. Но прежде чем он и шаг мог ступить, его схватили за рукав пиджака. Простыня слетела с плеч мелкого, обнажая знакомую тонкую фигурку в его привычном прикиде.

— Ну уж нет, Момота-чан! Я не позволю тебе сбежать! Уйти, только придя на встречу — нарушение правил этики! — голос Оумы, несмотря на весёлые интонации, источал ехидство. Его лицо толком нельзя было рассмотреть из-за темноты, однако Момота был более чем уверен, что этот гаденыш наверняка вовсю ухмылялся.

— А ты…ты… нарушение всех правил мироздания! — Кайто осёкся, пытаясь придумать как можно более остроумное оскорбление и параллельно пытаясь вырвать рукав своего фирменного пиджака из цепких ручонок мелкого.

Оума в свою очередь подметив, что не сможет удержать космонавта, только лишь хватаясь за одежду, потянул его на себя, проталкивая подальше в номер. И уже затем бросился к двери, спешно закрыв ее. Мелкий резко прильнул к сконфуженному астронавту и, практически повиснув на нём, продолжил затягивать его в темные недра пустого номера, несмотря на тщетные сопротивления.

— О-о! Так наш глупый Момота-чан оказывается знает такие сложные слова? Ну и? Признавайся! От кого ты это услышал? От девушки-убийцы или Сайхары-чана? Ну? Ну?! — Кокичи продолжал и словесные нападки, с помощью чего ещё больше довел и без того разгоряченного неудачной шуткой Момоту.

— Да пошел ты к черту…! Блин, так и знал, что не стоило никуда идти. Чёрт возьми! Ты и твои дерьмовые шутки…. Эй, мелкий! Отцепись уже от меня!!!

В конце концов кое-как, но астронавту удалось избавиться от мешающего груза. Кайто, которому осточертела темнота, быстро щелкнул выключателем, кое-как обнаруженный им подле кровати. В глаза ударил яркий свет. Кайто непроизвольно зажмурился, привыкая к освещению.

— Бу-у-у. Кто бы знал, что из всех, кого я пригласил, придет именно этот идиот, — тихо пробурчал Оума, несмотря на то, что его «собеседник» все отлично слышал. Причем и те недовольные нотки, которыми изобиловал его голос. — Скучно.

Время перевалило за полночь. Кайто чувствовал себя разбитым и усталым. Завтра ему нужно быть в столовой ранним утром. Его самочувствие по-прежнему оставляло желать лучшего, пусть Момота упорно пытался уверять себя в том, что кровь, которую он стандартно извергает каждое утро и вечер — просто обычная простуда. Именно поэтому всё, чего хотелось парню сейчас — завалиться на койку в своей комнате и вырубиться. Но вот он на ночь глядя прохлаждается в вычурном лав-отеле с этим раздражающим объектом, который, умудрившись разыграть его, ещё и успевает насмехаться. Сказать, что настроение Кайто было в полном упадке, как ни сказать ничего. Но уж лучше первопроходцем будет он, нежели Шуичи. С чувством исполненного долга Момота, решив забить на явные провокации раздражающего мелкого пацана, развернулся, чтобы на этот раз определенно уйти.

— Стоп! Стоп! Момота-чан, ты что же, уже уходишь? Я в шоке! И ради чего стоило тратить столько усилий? — продолжал сетовал Оума детским и невинным голоском с читающимися наигранными нотками расстройства. — Хотя чего и стоило ждать от тупого космонавта.

Кайто прекрасно знал, что это лишь очередная провокация. И он упорно уверял себя, что не должен реагировать на нее. Однако пресловутое любопытство вновь взяло верх над здравомыслием. В итоге Момота решился на крайний шаг: позволить себе потерять еще несколько ценных минут жизни, чтобы узнать, к чему была эта глупая шутка.

Остановившись посреди номера, он повернулся к Оуме, деловито сложив руки на груди.

— Ну и? Говори быстрее: чего тебе вообще надо?

На лице Оумы замёрзла пустая маска. Он смертельно-бледен, почти неживой. Кайто всегда считал эту его маску довольно жуткой. Момота непроизвольно выдохнул, когда мелкий гремлин спустя несколько секунд раздражено нахмурился.

— Момота-чан, неужели ты не в курсе, для чего используются отели любви? Хм-м. Получается ты не только идиот, но ещё и девственник!

От его слов Кайто впал в оцепенении, пытаясь осознать, что именно подразумевал мелкий. То есть он вполне себе осознавал, для чего на самом деле использовались лав-отели, но никак не мог взять в толк, зачем Оуме рассылать эти приглашения.

Сперва он думал, что эта уловка была западней. Затем Момота понял, что это очередной тупой розыгрыш Кокичи, который в очередной раз хотел развлечь себя чем-то на досуге. Но в конечном итоге он получил ответ, который все никак не укладывался в голове. Мало того кое-кто еще и успевал оскорблять его в процессе объяснений.

— В смысле? Разве это не твой очередной прикол или что-то вроде того? — скептически поинтересовался Кайто, на что получил еще одно недовольное выражение в ответ. Оума свел брови к переносице, мило надув щеки и выставив перед собой маленькие кулачки:

— Да-а-а, конечно! Мне же больше нечем заняться, кроме как на ночь глядя звать кого-то тупо ради прикола, да?

На что Кайто незамедлительно кивнул, пусть и непроизвольно, а Кокичи лишь раздраженно прикусил ноготь в ответ.

— Ну-у-у почему сюда пришел именно ты, а не Сайхара-чан?! Меня бы ждала бурная и веселая ночка с моим любимым Шумаем!

Кайто вспылил, заслышав из уст негодяя имя своего напарника. Он-то знал, что Шуичи ни в коем случае не отреагировал бы на подобные приколы, более того он бы и не вздумал прийти на встречу, руководствуясь логикой и здравомыслием, а еще, возможно, и толикой предосторожности.

— Шуичи бы ни за что не пришел сюда! — Кайто заорал так, что даже Оума слегка припрыгнул на месте. Его реакция казалась Момоте довольно забавной: Кокичи выглядел как какая-то мелкая проворная мышка, сейчас забившаяся в углу и не знающая, как выпутаться из ловушки, в которую сама угодила.

Наслаждаясь мимолетным превосходством, космонавт решил в очередной раз развернуться, чтобы уйти, когда у запуганной мыши вдруг появились коготки, и Момоту с неожиданной силой потянули за рукав, после чего так же неслабо пихнули на кровать. Кайто, который не сразу смог осознать, что произошло, упал на двуспальную постель и, пока он приподнимался на локтях, не заметил, как проворный пацан уже оседлал его сверху, нагло усевшись на колени.

 — Ублюдок, а ну-ка быстро слезь с меня!!!

Маленький верховный лидер самодовольно ухмылялся. Кайто в раздражении подметил, что было бы забавно стереть эту наглую улыбку с его миловидного личика, да еще раз и навсегда. На такие лестные мысли пришло желание столкнуть его с себя, чтобы неповадно было. Вот только так было до тех пор, пока Оума не приблизился ближе — прямо к его уху. Кайто обдало жаром его дыхания; довольно стремное ощущение, учитывая непосредственную близость, которую никуда не деть. Подростковый организм вопреки его желанию начал реагировать на создавшиеся условия.

— А если не слезу? Что ты мне сделаешь, а, Момота-ч-а-а-ан?

Он оказался в весьма курьезной ситуации, в которую Момота никогда бы и никому не пожелал попасть. Отчасти Оума был немного прав: в плане близких отношений Кайто был еще совсем зеленым и никогда не попадал в неловкие ситуации. И вот сейчас, оказавшись в этом смущающем положении, да еще и с человеком, кто его яро бесил, все, что мог ощущать Момота, это конфуз и растерянность.

Кажется, Оума чувствовал полное превосходство над ним и поэтому продолжал верховодить, все время давя на больные точки. Момота не знал, как ему поступить. То ли оттолкнуть прочь, то ли попросить слезть, то ли продолжать игнорировать происходящее, пока гремлину самому не надоест. Вот только любая из этих реакции показали бы, что он бессилен перед Кокичи, а это очень и даже слишком угнетало Кайто, который ненавидел признавать себя уязвимым перед кем-то.

Поэтому Кайто выбрал не слишком-то удачный вариант: тоже начать понтоваться. Тем более, несмотря на всю наглость Оумы, Кайто прекрасно осознавал, что у того, вопреки его внешней смелости, трясутся руки и колени. Космонавт отметил, что даже если он не знал, зачем Оума начал весь этот бред, сыграть в игру по его же правилам будет довольно просто. А еще веселее — посильнее загнать его в угол, да прижать к стенке. Сам поставил ловушку — сам попал в капкан. Возможно, с кем-то слабым и невинным как Шуичи шутка вполне могла бы сыграть во славу самолюбия Оумы. Но Момота не даст ему насытиться.

Растянув ухмылку «до ушей», космонавт приподнял правую руку и вплел пальцы в тонкие пряди чуть взъерошенных фиолетовых волос. Он не ожидал, что ощущение будет из приятных. Волосы Оумы были мягкие и приятные на ощупь. Кайто пропустил пару особенно длинных прядей между пальцами и получил ожидаемую реакцию. Кокичи, несмотря на всю свою дерзость, напрягся, буквально выдавливая из себя улыбку.

— Вау! Кто бы ожидал, что наш тупенький космонавтик начнет действовать сам! А я почему-то думал, что ты неисправимый чурбан, — этот комментарий был сказан специально, чтобы развеять собственную напряженность. Кайто раздраженно хмыкнул. Для чего нужно устраивать весь этот цирк, если ты сам, черт возьми, боишься близости?

— Замолчи и лучше слезь с меня по-хорошему, — предупреждающе заявил Момота. Уж в этот раз, если мелкий гремлин собирается продолжить браваду, он его нисколько не пожалеет, даже если придется переступить через собственную гордость. Уж слишком тупо играть по чужим правилам, поставленным в угоду чьим-то там прихотям.

— Хм-хм-хм-м~. Боюсь-боюсь! Момота-чан — стра-а-а-шный голодный волк, который ест кроликов! — весело засмеялся Оума и тут же подскочил на ноги, оказавшись на несколько метров подальше от Кайто.

Космонавт облегченно вздохнул: бахвальная самоуверенность сработала, и в этот раз победа оказалась целиком и полностью в его руках. Только вот долго радоваться ему не приходилось; уже через минуту наглый мальчишка уселся на край кровати, размахивая ногами, словно ребенок на качелях.

 — Так ты правдам хочешь уйти? Стоило ли приходить сюда только ради того, чтобы вот так просто свалить?

Кайто презрительно хмыкнул. Вот не хватит с него тупых шуток — он сидит здесь и продолжает слушать бред, хотя знает, что его, буквально говоря, специально выводят из себя.

— Если тупая шутка это все, что ты хотел от меня и моих напарников, то я сейчас же свалю отсюда.

Усталость накатила с новой силой. Кайто благодаря тому, что его не поджидала ловушка кукловода или убийцы, а встретил лишь розыгрыш Оумы, расслабился, невольно зевнув.

Время уже шло за полночь. Сеанс лав-отеля дается где-то на час. Хотя можно было и не считать лимит да просто уйти подобру-поздорову. А так как Момота и без того был сонным, ему не хотелось задерживаться здесь и минуты. Вот только глупое любопытство в очередной раз взяло верх над ним.

— Ла-а-а-дно, я уже понял, что Момота-чан идиот, которому нужно повторить не дважды и даже не трижды. Так и быть, скажу еще раз, — лицо Оумы снова приобрело нейтральное выражение. — Не было никакого смысла тратить столько усилий только ради того, чтобы разыграть тебя.

Кайто нахмурился и вновь задал тот же вопрос, на кой-черт он здесь, чтобы уж на этот раз получить вразумительный ответ. Пусть он и знал, что Кокичи прирожденный лжец, который паталогически не может говорить правду, Момоте все равно было любопытно, как он будет отнекиваться на этот раз и какую нелепость придумает.

— Г-о-о-споди, как я уже сказал: я здесь именно для того, для чего предназначено это место. Или Момота-чан и правда настолько недалек, что понятия не имеет, где находится?

В ответ на оскорбление Кайто побагровел. На этот раз не от гнева, а от слов, так небрежно брошенных Оумой. Да, это вероятно очередная не смешная шутка, которую мелкий использует, чтобы заставить ситуацию выйти из-под контроля и поставить его (или предполагаемую жертву троллинга, которой по плану Кокичи мог стать и Шуичи) в неловкое положение.

— Что за бред ты несешь?! Будто я куплюсь на такую явную ложь, кретин! Быстро говори, зачем ты на самом деле хотел затянуть нас сюда, или я реально свалю отсюда! Меня достала эта околесица!

— Это ты идиот! Я уже сказал, для чего я здесь. И, конечно же, это правда! Если бы вместо тебя пришел Сайхара-чан, он бы давно все понял и не тратил мое время впустую! — гневно выпустил Оума, а затем усмехнулся, с раздражением скосив взгляд в сторону.

Настала гробовая тишина. Кайто, обдумывавший ответ Оумы, уже перебирал в голове несколько довольно подходящих замечаний. Но вот, когда он хотел было открыть рот, чтобы сказать, какой же это все бред, космонавт понял, что даже не знает с чего начать придираться. И все потому, что предложение Оумы волей-неволей задело струны его души.

Стыдно признаться, но до сего момента никто и никогда не предлагал Кайто ничего подобного.

Он помнил, что в средней и старшей школах был симпатичен нескольким одноклассницам. Но и только. Они выражали ему свою симпатию, а он, будучи погруженным в мечты о полете в космос и занятым изучением астрономии, открыто игнорировал их чувства, считая, что они лишь будут занимать его мысли. Момота искренне не хотел тратить время на подростковые глупости. Вот только то была лишь симпатия; плохо выраженные, слабые и неконкретные чувства, и, конечно же, Кайто не мог прочувствовать всю неловкость ситуации, если эти девчонки, которые признавались ему в любви, не предлагали чего-то конкретного (чего так и ни разу не было, слава господи). Именно поэтому космонавт не представлял, как должен реагировать на такие смущающие и интимные предложения. Он подозревал, что мелкий несет околесицу специально, чтобы заставить его потерять самообладание да найти побольше «вкусных» реакций, которыми этот тролльчонок любил упиваться. Вот только все это осознавал только мозг. Подростковый организм же, захваченный больными фантазиями, что в вычурных апартаментах лав-отеля проявлялись во всей художественной красе, хорошо реагировал на подобные предложения, попросту побуждая Момоту ждать продолжения тирады. Если бы космонавт хотел, он давно мог встать с места и просто уйти. Но нет, сейчас он сидит здесь вместе с Верховным лидером, явно потешающимся над ним, и все ждет, пока тот завершит свою «пламенную» речь.

— Так ты точно у-уверен…? — спустя какое-то время, осекшись в конце фразы, приглушенно-несвойственным ему голосом произнес Момота. Умом космонавт понимал, что следовало бы уже сказать, что его подобное не интересует, и с такими предложениями лучше обратиться к кому-нибудь другому. Вот только — Кайто решил спустить это на ситуацию (или вовсе на то, что каждый день угрожает опасность) — возможность близости с кем-то, даже если это всего лишь возможность, будоражила и кружила голову. Момота ненавидел слабость, и больше всего он ненавидел уязвимого себя сейчас, который попросту идет на поводу у собственных желаний.

— Б-у-у-у. Хватит быть таким занудой! Скажи: ты согласен или нет и прекрати тратить мое время даром. Время — эквивалент денег. Играй мы в монополию, ты бы уже был банкротом! — весело вещал Оума. Его голос, вопреки тому, сколь громкими словами он прежде разбрасывался, оставался бодрым и непреклонным. И пусть прежде его нервозность выдавали едва заметно трясущиеся колени, в его чистом и ровном будничном тоне не прослеживалось и следа сомнения. Впрочем, это всего лишь Оума — абсолютный лжец, если бы Кайто просили дать ему титул. Он без труда может обмануть окружающих сменой гримас или театральным голоском, который мальчишка умудрялся раз за разом менять как перчатки. Не удивительно, что кто-то такой, любящий аферы и шалости, сумел бы и поменять почерк ровно с такой же легкостью, с которой он пользуется отмычками.

Только сейчас Момота начал думать, что лучше было читать психологические книжки еще в школе. Во-первых, вся эта ситуация вызывала бы у него меньше возмущения и стеснения, если бы он понимал всю подоплеку физиологической реакции подросткового организма. Он знал, что это довольно естественно. Слышал, что у подростков довольно высокий гормональный всплеск. Также он слышал от кого-то (возможно, от одноклассников раньше, или на каком-то уроке), что, когда человек оказывается в ситуации критической опасности, в нем доминируют инстинкты, что тоже довольно естественно.

Но у него не укладывалось в голове, как и почему он реагирует так на предложение, которое поступило вовсе не от красивой девушки, вроде Цумуги или Акамацу, что были в его вкусе, и даже (упаси господи) не от его «кореша, Шуичи, а от злейшего врага и просто ненавистного соперника (Кайто было сложно это признать). И, черт возьми, его завлекали слова мелкого гремлина, и вот именно из-за этого Момота все никак не мог взять в толк, что с ним творится.

А второе… знай он психологию получше, возможно смог бы лучше отличать, когда Кокичи лжет, а когда — говорит правду. Обратная психология работала, вот только из-за пожизненной раздражительности Кайто не мог не раздражаться, что отчасти понимал, что Оума лжет почти регулярно, при том абсолютно естественно умудряясь мешать ложь, правду и даже шутки воедино. А ежедневная обработка информации, половина из которой была бесполезной, а другая четверть — лживой, дело не плевого десятка, и вызывала разве что головные боли и нервозность, из-за которой Момота не всегда мог контролировать себя, чтобы бурно не отреагировать на явные провокации и ложь со стороны мелкого гремлина.

Именно поэтому, знай он психологию чуть получше или даже, лучше сказать, сумей в совершенстве брать контроль над собой, применяя теорию на практике, то наверняка бы смог помочь и кому-то такому трусливому и подозрительному как Оума, а быть может — даже Реме, которого преследовала явная депрессия. Но сейчас помочь Хооши было уже слишком поздно. А вот Оума… пусть этот субъект и раздражает, Кайто солжет, если не признает, что с самого начала хотел, чтобы он стал честнее с собой и другими, и в конце концов смог влиться в коллектив.

Пока Кайто застыл столбом, обдумывая, как ему реагировать на столь откровенное предложение, Оума вновь подлетел к нему ближе, нагнувшись и замерев в нескольких сантиметрах от его лица. Момоту обдало жарким дыханием, смешанным с легким запахом винограда, отчего Кайто почувствовал, как по его телу разливается странное тепло. Он понимал, что организм реагирует должным образом, но умом не хотел принимать этого, пусть в глубине души у космонавта не было никакого желания открыто отказываться от «сделки».

— Я расценю твое молчание как положительный ответ! — весело промурлыкал Оума и тут же, скрестив руки на груди, продолжил говорить. — Слушай, Момота-чан! У меня к тебе такой вот вопрос! Перед тем, как прийти сюда, ты принимал душ?

Кайто заметно растерялся. Он по-прежнему совершенно не понимал, что происходит, и то, куда все шло, не то, чтобы угнетало и раздражало его, а скорее смущало и запутывало. Еле кивнув в ответ, приструненный странной напористостью Оумы Момота чуть поерзал на своем месте. Кокичи переменился в лице; теперь он выглядел чуть более собранным, брови нахмурено сошлись к переносице.

— Тогда перефразирую. После того, как ты принял душ, ты ходил в туалет? — совершенно беззастенчиво и прямо в лоб бросил Оума, отчего космонавт невольно зарделся и, заведя руку за голову, растерянно почесал затылок, избегая зрительного контакта.

— Ну да-ну да, конечно. И что? Зачем тебе? — решил не юлить Момота, также задав Кокичи прямой вопрос. Этот словесный допрос мало того, что казался смущающим, так еще и совершенно бессмысленным. Вот на кой-черт ему знать такие детали? Если это просто очередные несмешные подколы, тогда, в конце концов он это заслужил, Кайто не пожалеет вписать свой кулак в его миловидное личико. Оума шумно вздохнул, одним своим видом показывая, сколь разочарован тем, что до Момоты опять ничего не доходит, что собственно искренне задело Кайто, и в правду не понимающего, зачем его об этом спрашивают.

— Хм-м-м, — пропел Оума, словно задумавшись о чем-то и приложив палец к подбородку. — Либо Момота-чан и правда недалекий девственник, либо хочет разозлить меня и тем самым избавиться от моего присутствия. Ну что, ты слишком тупой или необыкновенно умный?

Момота почти подлетел с места, как будто молча подтверждая первый вариант.

— Это кто тут тупой?! Я не понимаю твоих бессмысленных вопросов…! Кто угодно не поймет! Приглашаешь среди ночи невесть куда, устраиваешь тупые розыгрыши, смеешься надо мной, а теперь недоумеваешь! Да кто угодно…! — Оума резко оборвал взбунтовавшегося Кайто, которого от возмущения в очередной раз понесло во все тяжкие.

— Го-о-о-споди, и почему мне надо тратить отведенное время на размусоливание очевидных вещей? — в его голосе слышался ни сколько озлобленный, сколько разочарованный тон. — Мой первый лимит всего в час! Около 15 минут прошло с тех пор, когда ты пришел, Момота-чан. И даже сейчас ты снова заставляешь меня тратить время на пустую болтовню.

— Это потому что я еще ни разу не услышал путных объяснений!

Кокичи громко и шумно вздохнул, подскочив с места. Он встал подле сидящего на кровати Момоты и окатил его презрительно-сомнительным взглядом, практически ледяным. Кайто даже на минуту показалось, словно его окатили целым ведром холодной воды.

— Ла-а-а-дно. Тянуть с тобой смысла нет, — наконец поддался Оума, после какого-то времени тяжелой игры в гляделки, в которой космонавт, пусть и испытывающий дискомфорт от пустого выражения на лице «собеседника», решил из упрямства поучаствовать. Кокичи, поняв, что и правда потеряет еще больше времени, чем следовало бы, перешел в прямое контрнаступление, решив припереть к стенке не взглядами да намеками, а прямым заявлением. — Я уже сказал, зачем звал сюда хоть кого-нибудь. Ты, узнав, остался, а значит я автоматом сделал вывод, что ты не против. И вот для этого я и спрашиваю, ходил ли ты по своим делам после того, как принял душ или нет.

Кайто все равно не совсем понимал, как соотносилось его предложение с тем, что он впоследствии спросил. В смысле, он же был в душе, так какая разница? Или ему зачем-то так ненавязчиво намекают, что надо бы искупнуться еще раз? Заметив, что космонавт еще больше недопонимал ситуацию, чем что-то понял, Оума опять шумно вздохнул.

— Слушай, Момота-чан, ты вообще знаешь, что мы собираемся делать? — опять бросил он прямой вопрос в лоб, надеясь-таки получить вразумительный ответ.

— Конечно знаю! За кого ты меня держишь! Я Кайто Момота, Светила всех звезд!

Момота определенно услышал, как Оума прыснул со смеху, вот только мелкий гремлин сразу же попытался угомониться, что было ему не совсем свойственно. Плюс, когда он снова начал говорить, в его голосе слышалось такое же всепрощение и стоицизм, с каким матери или учителя объясняют нерадивым деткам очевидные всему остальному миру вещи.

— Ну так что? — напирал Оума. Момота, который прежде бросил реплику очень даже самоуверенно и напористо, сник, видимо обдумывая (очень удивительно, что он что-то вообще обдумывал, прежде чем брякнуть не впопад), что ответить. Его лицо обожгло легким еле заметным румянцем, словно показывая, насколько ему неловко говорить об этом вслух.

— Ну все те вещи, которые делают в любовных отелях… Ну ты понял в общем! — заорал Момота, видимо окончательно решив для себя, что ни в коем случае не произнесет этого вслух. Тяжело вздохнув, так, словно он какой-то учитель, который не может выудить из своего ученика правильного ответа, Кокичи продолжил вещать:

— Момота-чан! Я не пойму, что именно ты знаешь о половых связях, если ты продолжишь обобщать все фразой «все эти вещи». Откуда мне знать уровень твоей сексуальной грамотности, если ты даже стесняешься произнести «половой акт». Ей богу, девственник, — выплюнул тот. Кайто возмутился. Как будто быть девственником это что-то плохое! Тем более, любой нормальный воспитанный человек будет стеснен подобными разговорами. Да и более того, Кайто не привык вести светские беседы на около эротические темы. Причем он знал (нет, скорее был твердо уверен), что у Шуичи и подавно возникли бы проблемы с такими смущающими разговорами. Почему-то это заставило Момоту чуть успокоиться, пусть он уже какое-то время чувствовал себя не в своей тарелке из-за явного отсутствия смущения у Оумы, пусть тот и задавал довольно деликатные вопросы. — Хорошо! Ладно, господи! Спрошу тебя прямо: ты знаешь, что такое «онанировать»?

Кайто хлопнул глазами в недоумении. На его лице четко прослеживалось недоумение. Покатав в голове это смущающее почему-то, пусть и совершенно незнакомое ему слово, Момота удосужился спустя какое-то время ответить слабое «нет», после которого услышал шумный раздраженный вздох от Оумы, деловито сложившего руки на груди.

— Момота-чан!!! Ты такой отстой! Тогда может быть ты хоть знаешь, что такое «мастурбация»? Я опускаю руки, если ты не слышал даже об…

Момота резко подлетел на месте, поняв, к чему тот клонит. Конечно же он прекрасно знает, что это такое. Просто не понимал, к чему этот смущающий диалог вообще ведет.

— Алле! Кто ж этого не знает-то! Так причем тут это?!

— Это прекрасно, что ты знаешь! Ей богу, я не хочу потерять еще десять минут, объясняя тебе как дитю малому, что это такое! — явно возмутился Оума, все с таким же недовольным поучительным выражением на лице. — Как пить дать, ты даже не знаешь, что «мастурбация» и «онанизм» — это синонимы.

Кайто заглох, глотая воздух ртом, словно какая-то рыба. Он конечно понимал, что очень даже несведущ в подобных вещах, вот только совершенно не понимал, к чему все идет. Сначала странный вопрос, который вывел его из равновесия, затем какие-то сомнительные лекции. В голову Момоты пришла одна-единственная логичная мыслишка: а что если все это — очередной способ подшутить над ним и выставить дураком? Но обычно на этом Оума бы зашелся смехом, но вот он все еще тут, объясняет что-то, причем даже непонятно для чего.

— Момота-чан! Ты меня слушаешь…? — Кокичи что-то продолжал вдалбливать в его голову, вот только задумавшийся Кайто пропустил часть из его лекции мимо ушей, решивши, что лучше полетать в облаках, чем выслушивать всю эту смущающую ерунду.

— Да-да. Объясни по-человечески уже, чего ты от меня добиваешься.

В ответ он увидел пугающе-пустое выражение на лице мелкого гремлина, явно оставшегося недовольным, что его «поучительные» речи попросту игнорировались. Раздражение, прежде написанное на его лице, сменилось откровенным разочарованием, Оума отвернулся, отказываясь смотреть на Момоту, одним лишь этим показывая, что не воспринимает того никак иначе, чем какое-то насекомое. Такое отношение взвинтило Кайто, и он снова начал подумывать о том, чтобы уйти, тогда как тишину наконец нарушил усталый голос Кокичи.

— Ла-а-адно. Скажу прямо, раз ты такой тупой. Потом не вини меня, если сойдешь с ума от смущения, чертов девственник, — Кайто хотел было возмутиться, что никакой он не тупица и не девственник, но решил промолчать, заставив себя выслушать слова Оумы. — Ты знаешь, что человек может делать это не только со своей рукой, верно? Или даже об этом не слышал?

Молчание Момоты было красноречивее любого ответа. Оума, просто-напросто прижав ладонь к лицу, кивнул ему в сторону ванной, продолжая горькие причитания.

— Черт, вот если бы я знал, что все будет именно так… — начал он еле слышно, почти полушепотом, и затем добавил так, чтобы Момота расслышал. — У нас есть еще около получаса от «моего лимита времени». Так что иди в ванную и прими душ. Да не засиживайся там часами, пожалуйста.

Наконец Момота сменил место пребывания на ванную комнату, которая казалась довольно обширной и удобной. Там была и полноценная ванная, которая без проблем вместила бы и двух человек (Момоте стало довольно стыдно, что его воображение продолжает рисовать такие смущающие картины. Черт возьми, Оума и любовные отели — две развращающие вещи, которые превращают тебя в животное.

И вот была душевая кабинка, тоже довольно просторная. Решивши было по-быстрому всполоснуться в душе, Кайто стянул с себя все вещи и, взяв насадку, повернул вентили на полную. Хлынула довольно-таки холодная струя, причем прямо в его лицо. Чуть не задохнувшись от неожиданного напора, он поспешил было закрыть кран, чтобы теперь (уж в этот раз-то) нормально отрегулировать воду, чтобы не закаляться в ледяной воде и не жариться под горячим душем. Через какое-то время, пусть и всего около пяти или семи минут, он наконец закончил с принятием душа и поспешно закрыв воду и одевшись, вышел наружу, обратно в номер, где его по-прежнему ждал Оума, сидящий на кровати.

Если честно, Момота обдумывал вариант, что все это — один сплошной розыгрыш, в котором его хотят выставить на всеобщее посмешище. И что он, выйдя из душа, останется в номере один-одинешенек, наедине с какой-нибудь очередной глупой запиской на столе, в которой будет гласиться: «ну ты и идиот, раз повелся на мое предложение» или что-то вроде того. Точнее, Кайто до последнего надеялся на такую возможность.

Вот только сейчас все его предположения канули в лету. Оума оставался на месте и словно чего-то ждал от него. Вот только Кайто не совсем понимал: как, зачем и для чего он этого ждал. Момота никогда не считал себя глупее, чем был сейчас; и вот опять-таки прямо сейчас до него начало доходить, насколько же отсталым он был в плане близости с другими.

Завидев, что космонавт наконец покончил с водными процедурами, Оума опять изменился в лице, которое из задумчивого тут же превратилось в слащаво-веселое. Его приторно-детское поведение никак не соотносилось с предложением, что еще больше выводило Момоту из равновесия.

— Ну что, Момота-чан? Ты готов?! — с энтузиазмом в голосе напевал он, будто какую-то детскую колыбельную. Вот только Кайто опять-таки не мог понять, как и к чему быть готовым. В смысле, они ведь не могли идти до конца, правда? Это было нереально, что сам Оума предложит такое, да еще и не совсем в шутку. У Момоты в голове перестало укладываться, что происходит и куда это все вело, потому он только слегка пожал плечами, показывая свое недопонимание. Кокичи опять шумно вздохнул, одним видом показывая, что раз так, то ничего не попишешь.

— Э-эй! Не вздыхай так разочарованно! — возмутился Кайто, уже не зная, что и сказать. Все произошедшее и без того напрягало того, как и реакции Оумы, который явно оставался без впечатления, не оставляла никаких лазеек для того, чтобы чувствовать себя спокойно.

— Ты тупой и недалекий космонавт, с которым мне приходится терять драгоценное время, законно выигранное моей несравненной удачей. Как тут не вздыхать? — пусть он и пытался в очередной раз уйти в ироничные замечания с головой, было заметно, что в интонациях его голоса все равно прослеживалось разочарование, неважно притворное оно или настоящее. Момота почувствовал себя виноватым, хотя и вовсе не обязан был терять и свое время здесь, выслушивая все эти беспочвенные обвинения. Вот только он прекрасно понимал, что остался здесь по собственному желанию, а вот теперь совершенно без понятия, что должен делать дальше.

— Тогда просто покажи мне, что нужно делать, — без прежнего напора в голосе смиренно сделал вывод Момота. Он наконец сделал вывод, что ему и правда совершенно не хватает ни сексуального опыта, ни знаний в этой области. Вот поэтому-то он и продолжает тянуть время. Потому что без понятия, как и что делать дальше. — Или давай просто разойдемся сейчас, пока…

Пока Кайто боролся со своим смущением и желанием провалиться сквозь землю, лишь бы очутиться где-нибудь подальше, Оума не стал терять времени, словно бы только что получил одобрение, и подвинулся чуть ближе, зачем-то положив свою хрупенькую ладонь на его живот и медленно, вместе с бледными пальчиками, неумело очерчивающими спуск вниз, опустил руку вниз, остановившись у самого паха. Кайто почувствовал, как жар прилил к лицу с новой силой, он мгновенно отпрыгнул в сторону, как от кипятка, и возмущенно залаял:

— Какого черта ты творишь? Это…!

— Момота-чан, ты идиот? Мы собрались заняться любовью! Сексом! Предаться искушению! Ты вообще понимаешь это, а? Или твой девственный мозг все еще ничего не понял? — обвиняюще и без тени смущения на лице выпалил Оума, состроив недовольную гримасу.

Кайто замотал головой. Нет, он все отлично понимал. Вот только понимать и идти дальше — совершенно разные вещи. У него в голове не укладывалось, почему Оуме все равно на то, что он делает, зачем вообще идти на такое добровольно, да еще и со своим явным врагом и недоброжелателем, плюс они ведь еще и старшеклассники. И тем более — те, кто делают подобное, должны чувствовать друг к другу симпатию и все такое. А у них с Оумой была разве что неприязнь, не более того. Нет, если так подумать, Момоте приходилось бы признать, что мелкий гремлин с его детской внешностью, хрупким телосложением, бледной как мел кожей, большими фиолетовыми глазами и слегка взлохмаченными волосами сливового оттенка был милым. Да кто угодно бы так подумал, если бы не знал истинную натуру Верховного лидера, которую тот прекрасно демонстрировал своим противным поведением и колкими словами в адрес всех и каждого. Вот только для Момоты взять и руководствоваться только внешней симпатией было чем-то непонятным и неправильным. Разве люди не должны отличаться от животных, сдерживая свое природное начало, и руководствоваться при выборе партнера как минимум какими-то ответными чувствами, неважно симпатия то, любовь ли. Хотя скажи он хоть что-то из своих измышлений вслух, мгновенно разозлит Оуму.

— Оума, зачем тебе это? — наконец решил было спросить Момота. Он знал, что рушит атмосферу и все такое, но у него не возникало никакого желания идти дальше. Мелкий гремлин на несколько секунд опешил, после чего опять тяжело вздохнул.

— Бл-и-и-н. Ты такой ск-у-у-у-учный. Невообразимо скучный, Момота-чан! — обвиняюще заявил он и снова потянулся к поясу его брюк. Кайто напрягся, но в этот раз отбивать настойчивые шаловливые пальчики не стал, наблюдая, как тот, легонько проведя по поясу, поднялся выше, обрисовывая мышцы пресса, чувствующиеся через рубашку. Момоте стало не по себе. Вместо хоть какой-то тяги он почувствовал лишь холод и отчуждение. Пальцы Оумы, уже рисующие на его груди непонятные узоры, были пугающе ледяными, словно в них совершенно не поступала кровь. Перехватив шаловливые руки своими, Кайто сжал холодные маленькие ладоши, пытаясь согреть их при контакте. Кокичи ничуть не отступил, пусть и вопросительно приподнял бровь.

— Ты не хочешь продолжать? — задал прямой донельзя вопрос Оума, на чьем лице отсутствовало какое-то было выражение вообще. Оно оставалось непроницаемой гримасой с таким же холодом, который явно чувствовался и в его ладонях. У Момоты появилось явственное желание согреть его, вот только он, как бы не хотелось, заставил себя подавить его.

— Скажу тебе прямо: я не хочу идти до конца, — заявил Момота и тут же столкнулся с разочарованно-скучающим выражением, гуляющим на лице верховного лидера. Отбросив в себе мысль тут же согласиться с прежним предложением и все-таки позволить себе потворствовать гедонизму, Кайто отпустил руки Оумы.

— Бл-и-и-и-и-н! — наконец спустя какое-то время полного затишья он услышал явный недовольный вскрик. — Г-о-о-споди! Ск-у-у-у-учно! Ску-у-у-у-чно! Ску-у-у-у-чноооо!

Оума еще недолго возмущался, поворчал, что ему вообще стоило оставить это как шутку и не прийти на встречу, что будь он, Кайто, проклят, раз сначала соглашается, а потом вот так здорово всех кидает, что это не Оума в итоге подшутил над ним, а сам Кайто, воспользовавшись ситуацией, просто-напросто поиздевался над ним. Момота решил выслушать нападки, оставив их без возмущения, прекрасно зная, что прав. Однако того, что следовало потом, он никак не ожидал.

— Ты не хочешь продолжать, потому что ненавидишь меня? — один простой вопрос, сказанный с какой-то непритворной уязвимостью в голосе, и вот Момота уже опять чувствовал себя донельзя виноватым в том, как все сложилось. Ему хотелось доказать, что это не так. То есть как… он действительно считал Кокичи раздражающим субъектом, более того, ему даже сейчас казалось, что раздражающий мальчуган в очередной раз стал королевой драмы лишь для того, чтобы заставить Кайто чувствовать себя не в своей тарелке. И все равно… что-то в этом вопросе заставило его напрячься. — Тебе неприятно, что это именно я, правильно? Будь на моем месте Сайхара-чан или девушка-убийца, ты бы не задумываясь…

— Да нет же!!! Шуичи и Харумаки — мои помощники! У нас не такие отношения, ясно?! — заорал Момота, в очередной раз вспылив и тут же пожалев об этом, увидев, что на лице Оумы вспыхнула искра, словно он только что узнал какую-то полезную информацию (хотя объективно, это заявление Кайто вряд ли могло внести какие-то коррективы в их и без того дружеские отношения).

— Х-м-м-м, — задумчиво пропел Оума и тут же, весело ухмыльнувшись, завел руки за голову. — Тогда я понял: Момота-чан просто импотент!

Тут же Момота зашелся в очередной неподдельной реакции, громко заорав:

— Конечно нет, черт возьми! Это вообще тут при чем? Я вполне здоровый парень. Просто… — Кайто на какой-то промежуток времени осекся, обдумывая, как правильно сформулировать свою идею так, чтобы доходчиво объяснить ее Оуме. Нет, скорее то было его собственные принципы, которые медленно начали доходить до него только сейчас, вот тогда, когда он уже было столкнулся с проблемой лицом к лицу, — понимаешь, мне кажется, никто не должен делать что-то подобное как минимум без того, чтобы ему симпатизировал партнер. Так будет правильно и…

Кокичи раздраженно хмыкнул, явно показывая отвращение к предубеждениям, выказанными Момотой.

— Да уж, мы находимся в игре, в которой ставками являются человеческие жизни, и сами можем стать следующей жертвой. Ты, Момота-чан, даже можешь не пережить завтрашний день, и все равно тебя беспокоят какие-то жизненные принципы, — Кокичи поспешно натянул на себя ухмылку от уха до уха, хотя прежняя злоба, сквозившая в его голосе, никуда не делась. Момоте оставалось только догадываться, злился ли он на то, что он упорствовал и не давал желаемого, или же Кокичи искренне злился на Монокуму из-за ситуации, в которую они попали. Лжеца было не так уж легко распознать, и пусть Оума добавил «Хотя убийственная игра все равно разбавляет нашу скуку, так что грех жаловаться», Момота ни разу в это не поверил.

— И ты говоришь мне, раз я могу завтра стать следующей жертвой, отбросить все то человечное, что у меня осталось, и уподобиться животному? Не неси бред! Даже находясь в этой убийственной игре, я еще ни на столько низко пал, чтобы потерять разум, черт возьми! — Кайто почувствовал, как пламя гнева поднималось откуда-то из недр его живота. Глаза предательски жгло, стоило лишь вспомнить, сколько человек стали жертвами эгоизма кукловода, который заставил их пройти через все это дерьмо. Смириться с чем-то таким и пуститься в праздное существование — значит поддаться игре! Он, Момота Кайто, ни за что не сдастся, какое бы отчаянье не ждал их дальше. — Я буду бороться, пока могу, и останусь человеком, как бы Монокума не желал обратного! Я ведь Кайто Момота, Светила звезд.

Оума в очередной раз уставился на него без какого-либо впечатления, после чего снова натянул на свое миловидное личико довольную ухмылочку.

— Какие глубокие вещи ты проповедуешь! Я даже на минуту был впечатлен. Ты хочешь, чтобы мое сердечко остановилось от твоей крутости или что? — Кайто знал, что этот псевдокомплимент был ничем иным, как жестким сарказмом, но это не мешало ему в смущении отвернуться, скосив взгляд на стену, куда угодно, лишь бы не смотреть в глаза Оумы, в которых все еще горел неподдельный блеск. — Хотя это была всего лишь л-о-о-о-жь. А ты что подумал?

— Да иди ты, — отмахнулся Момота. Он думал: вот она, финишная черта, за которой все и закончится, и вот сейчас они разойдутся кто куда по своим комнатам, а завтра больше и не примутся вспоминать эту смущающую ночь. Вот только кажется, у Оумы все равно оставались свои планы.

-Да, я понял, как круты твои убеждения Момота-чан. Так что, чтобы наша встреча не пропала даром, дай мне хотя бы сделать кое-что приятное для тебя, хорошо? Тогда ни у кого не будет проблем! Ты не пойдешь дальше, как и хотел, а я получу то, зачем я здесь! Ни-ши-ши!

Момота снова завис. Зачем, черт возьми, продолжать весь этот фарс? Может быть, эта странная напористость Оумы была для какой-то конкретной цели? Например… он вполне мог заставить его, Кайто, пройти через подобное, а завтра растрепать обо всем этом группе, чтобы подорвать его авторитет, к примеру. Да ну, бред какой. Оума лжец, и даже он сам прекрасно знает, что никто в здравом уме не поведется на его слова. Тогда для чего он продолжал все это? Кайто чувствовал, как у него голова идет кругом. Завидев реакцию космонавта, Кокичи зашелся в пугающей ухмылке, которая больше напоминала маску, нежели человеческое лицо, и приблизился ближе, так, что меж их лицами оставалось несколько сантиметров.

— Не бойся, Момота-чан, — его голос понизился на тон, глаза угрожающе сузились. Лицо стало таким неузнаваемо-пугающим, что Кайто даже внутренне напрягся от таких перемен, — я никому не скажу из группы. В этом нет смысла… — и с этим он спешно отстранился, а на лицо вернулась легкая живость: милая улыбка, глаза, в которых плескался азарт, и легкий едва заметный румянец, обагряющий щеки. Момота снова почувствовал головокружение, теперь куда сильнее, чем в первый раз. В животе словно осел тяжелый ком, по венам растекалось тепло, будто бы он только что наспех выпил несколько кружек горячего чая, сердце отплясывало набат в груди.

«Возьми себя в руки. Эй, приди в себя, Момота Кайто. Ты в порядке. Возьми себя в руки…»

— Ч-что ты собрался д-делать? — напряженно спросил Кайто. Глупый вопрос. Он хотел было начать сопротивляться, появилось стойкое желание уйти, сбежать подальше от смущения, да хотя бы отодвинуть маленького верховного лидера как можно подальше от себя. Однако Момота словно был сам не свой: тело отказывалось двигаться с места, а голос дрожал. Оума, подарив многозначительный взгляд в ответ, вместо того, чтобы продолжать тянуть время, снова провел по его животу и спустился вниз, остановившись у пояса брюк.

— Момота-чан, ты снимешь их сам или мне помочь…? — Кайто побагровел, да так сильно, что аж почувствовал, как нагревается его кожа. Господи, насколько эта глупая ситуация может стать еще более смущающей? Откинув холодную и тонкую руку Оумы подальше от себя, Момота проворно вскочил с места, повертев головой в ответ.

— Э-это еще з-зачем?! — начал было он, но тут же сник под холодным и выжидательным взглядом. Нет, до него медленно начинали доходить намерения Оумы. Точнее… осознание того, что они собирались делать что-то смущающее и это что-то было связано с их предыдущим разговором. Вот только как он может так просто взять и без тени смущения раздеться при человеке, которого от силы знал несколько дней??? Кокичи, устало выдохнув, вновь безо всякого энтузиазма потянулся к его брюкам, после чего Кайто чуть ли не закричал: — Х-хорошо! Подожди! Я сам! Сейчас! — и вновь сбавив тон голоса, добавил: — Только отвернись пока что.

Оума недоверчиво одарил его очередным холодным взглядом, после чего наконец молча отвернулся. Кайто еще какое-то время маялся с поясом, и все потому что его чертовы руки отказывались слушаться. В конце концов он наконец стянул с себя брюки и даже трусы, хоть и очень колебался с решением. Оказавшись практически голым снизу и чувствуя накатившую волну смущения, он отвернулся, пытаясь бороздить стены взглядом, лишь бы не видеть реакцию Оумы, который, повернувшись к нему лицом, издал какой-то полувосхищенный-полуудивленный вздох.

Момота в конец расклеился. Ему захотелось провалиться под землю, куда подальше, лишь бы больше не стоять здесь перед Кокичи. Космонавт все еще не исключал вариант, что над ним попросту потешаются, и эта мысль угнетала его, сколько бы он не пытался заставить себя поверить в то, что все происходящее — серьезное желание мелкого, а не какая-то несмешная дерьмовая шутка. Наконец, устав стоять обнаженным ниже пояса под надзорным взглядом Оумы, да еще и в полной тишине, Момота осмелился взглянуть на него и то, что он увидел, заставило шестеренки в его голове лихорадочно вращаться словно какую-то карусель. В глазах от лицезрения картины слегка помутнело.

Кокичи вовсю пялился на него с приоткрытым ртом. Причем он даже не скрывал удивления, которое азартным огоньком плескалось в его огромных глазах, так, словно только что он сделал какое-то серьезное открытие, перевернувшее его жизнь верх тормашками. Так, будто ему только что сказали, что земля на самом деле плоская и продемонстрировали неопровержимые доказательства. Щеки Оумы обдало заметным румянцем, пусть он и не пытался скрыть своего смущения. Точнее Кайто понимал, что смотрел тот вовсе не на него. Он был занят любованием его нижней половины, сейчас полностью открытой для чужого взгляда. Осознание, что его достоинство рассматривают уже какое-то время, смутило космонавта лишь сильнее, и он с трудом перебарывал стойкое желание взять да прикрыть срам чем-нибудь первым попавшимся под руку.

— Может хватит рассматривать его, Оума? — наконец собравшись с мыслями, начал было он таким собранным голосом, на который вообще был способен в такой ситуации. Однако сам Кайто почувствовал странный тон, которым была произнесена фраза. Чуть слабым, почти смущенным для него, с долей нажима, что оставалось в его характере, и некой хрипотцой. Оума, фактически выйдя из транса, промычал что-то нечленораздельное в ответ, и, явно с трудом подняв глаза на его лицо, прижал палец к губам.

— М-м… О-о, Момоте-чану стало неловко? Неловко, да? — веселым голосом продолжил говорить он, его прежнее задумчиво-смущенное выражение на лице сменилось привычной раздражающе-яркой ухмылкой. Конски отсмеявшись, он заложил руки за голову. Кайто почувствовал стойкое желание одеться и уйти, ему вновь подумалось, что над ним попросту издеваются.

— Эй, Оума, если это твои не смешные…! — возмутился он, и лишь затем заметил, что всякий раз, когда Оума украдкой посматривал вниз, гримаса на его лице сменялась на удивленную, и это не только смущало, но еще и казалось очень странным. Словно бы Оума… рассматривал что-то, что вызывало у него интерес прежде.

— А-а-а, прости-прости старого маленького меня, Момота-чан! — снова продолжил с веселой тональностью он, хотя в самом начале было слышно, что он вновь о чем-то задумался, прежде чем сказать: — Я просто… — Кайто не пропустил эту маленькую заминку в его голосе, когда Оума, закусив ноготь, едва слышно (что нехарактерно ему), добавил: — даже не ожидал, что он может быть таким большим.

Кайто не пропустил этого комментария мимо ушей. Если бы он мог, давно бы исчез из этого мира. Господи, близость и правда должна быть такой смущающей? Так еще и с кем, с этим ребенком, который то ли издевался над ним, то ли всерьез удивлялся, видя чужие гениталии впервые в своей жизни.

Черт! И вот он-то хочет полететь в космос, если сейчас во время убийственной игры тратит свое время, которое мог положить на расследование или спокойный сон, на близость с предполагаемым врагом, да еще и в вычурно-убогом месте, предоставленном Монокумой. Хуже ситуации и быть не может.

Наконец, словно бы вспомнив, что время-таки идет, Оума кивнул ему на место рядом с ним. Ничего не сказав в ответ, Кайто, по-прежнему смущенный происходящим, сел-таки рядом на кровать. В комнате повисла полная тишина, которая в последствии была нарушена неловким скрипом кровати. Момота почувствовал легкое касание на правой руке. Дернувшись от прикосновения, космонавт скосил взгляд на мелкого, убедившись, что тот по-прежнему внимательно рассматривал его.

— Слушай, Оума, — Кайто с трудом сглотнул ком в горле, — может быть…

Не успел он закончить фразу, как почувствовал легкое тепло и последующее жжение ниже живота. Оума, убрав руку с его руки, мягко заскользил холодными пальчиками по его бедру, в последствии коснувшись его члена, который от неловких касаний и прежней близости между ними уже некоторое время был в возбужденном состоянии.

Вскоре его маленькие подрагивающие пальчики сжали основание пениса. Кайто издал смущенный вздох, стиснув зубы настолько плотно, что сам слышал их скрип. Оума неуверенно начал водить вверх-вниз, чуть останавливаясь у головки и делая какие-то странные круговые движения большим пальцем, словно бы вырисовывая какие-то узоры.

Момота был всерьез разочарован. То есть да, у него и самого не было никакого опыта, но невооруженным взглядом было видно, что у кое-кого опыта в сексе тоже не было. Это немного разочаровывало, так как все, что делал Оума, вызывало разве что неловкую улыбку, и нисколько не удовлетворяло мужские потребности. Но однако одновременно это и радовало, равным счетом потому, что Кайто больше не чувствовал себя таким ущербным из-за отсутствия какой-либо практики. Они — обычные школьники, и то, что сейчас происходит, всего лишь неизбежное следствие этого. Может быть в теории Оума и был гораздо более подкован, чем он, но вот в практике…он был явно хуже, чем космонавт ожидал.

— Эм… — неловко проговорил Кайто и невольно издал хриплый полустон, когда Оума внезапно сжал основание более сильнее, чем раньше, да еще и впившись в его член своими ногтями, оказавшимися неожиданно острыми и длинными, — Ай! Ты чего творишь?! Больно же!

Отскочив на приемлемое расстояние, Момота, лицо которого исказилось от неприятной боли, прошипел:

— Надо бы заканчивать, Оума. Ты в этом хуже, чем ожидалось.

Неожиданно, но Кокичи казалось делал это не специально, так как он недоуменно моргал глазами, не понимая, чего это так могло возмутить Кайто. Затем он набучился, как какое-то маленькое дитя, и смешно надул щеки. Черт возьми! Как-то, что произошло, только что можно назвать нормальным? Все, что почувствовал Момота, это неприятную боль от ногтей и да, может быть легкое тепло от прикосновений, приятное ощущение от которых было перебито холодом пальцев Оумы и неловкостью его движений. Господи, это не нехватка опыта, это просто какое-то надругательство над первым сексуальным опытом Момоты. Даже его рука (упаси господи ему сказать об этом вслух) справилась бы намного лучше, чем справлялся со своей ролью верховный лидер.

— М-м, Момота-чан! Это не было так ужасно, как ты думаешь! Тем более я не специально! — весело подхватил Оума, пусть в его голосе отчетливо слышалось недовольство. — Хотя это всего лишь ложь! На самом деле мне просто хотелось позлить тебя!

Момота уже было решил одеваться, так как его явно специально провоцировали, тогда как его руку, тянущуюся обратно к трусам и брюкам, перехватил назойливый мелкий жук с улыбочкой до ушей. Космонавт хотел было откинуть эту холодную руку подальше от себя.

Он чувствовал полнейшее возмущение. Его словно бы унизили, хотя на самом деле умом он понимал, что отсутствие опыта у Оумы не было намеренным, и скорее всего Кокичи даже не понял, что могло так возмутить Момоту. Кайто в конце концов был иррационально зол тем, что его организм, неудовлетворенный произошедшим, просил большего, и что во взбунтовавшейся физиологии был виноват никто иной как верховный лидер с его «ночными шуточками». Кайто в очередной раз хотелось выругаться вслух.

Зачем — вот, скажите, зачем — если у тебя нет никакого опыта в сексе, да и более того если ты боишься делать это с кем-то — предлагать кому-то свои услуги, да еще и кому-то, кого ты почти не знаешь и кому от тебя нужно лишь одно… Ладно бы это был человек, который влюблен в тебя. Он мог бы перетерпеть твою неопытность. Но кто-то другой (по правде говоря) будет ожидать лишь сервис, обслуживание, которое ты можешь предоставить, и вот ЭТО вряд ли вообще кого-то сможет удовлетворить (если этот кто-то не мазохист конечно).

— Чего еще? — возмутился Кайто и в последствии замер, заметив в глазах Оумы слабозаметный всплеск разочарования.

— Может ли Момота-чан дать мне последний шанс? — умоляюще проговорил он, что было несвойственно командному тону верховного лидера. Скорее всего это была очередная умелая игра, которая могла помочь ему манипулировать другими и добиться своего с помощью этой детской милой внешности. Вот только… даже если умом Кайто это понимал, оставив без словесного комментария этот вопрос, он все же ослабил хватку на своей одежде и вновь расслабился, показывая, что согласен на повторную попытку. Оума, удовлетворенно ухмыльнувшись очередной победе, встал с кровати и, опустившись на колени прямо перед ним, нагнулся к его промежности, опаляя его кожу своим горячим дыханием. Кайто напрягся, вновь почувствовав, как градус тепла в его теле поднимается до накаленного. Оума серьезно собирался сделать нечто такое…?

— Эй, Оума, — с прежней слабостью в голосе произнес Момота и в тот же момент заметил, как верховный лидер, никак не откликнувшись, склонил голову ниже. Космонавт в очередной раз почувствовал, насколько все происходящее абсурдно и неправильно. У него появилось явное стойкое желание сейчас же вскочить с места и отскочить как можно дальше. Но чертово тело словно онемело, а конечности налились свинцом.

Мелкий же, по-видимому устав тратить свое время, наконец начал действовать. Он слегка высунул язык, так, что был виден лишь его кончик. Момота мог видеть все происходящее в малейших подробностях. И то, как Оума, явно нервничая, слегка облизнул сухие потрескавшиеся чуть пухловатые губы, и то, как его красный язычок в последствии коснулся его пениса. Господи, Кайто больше ничего не хотел видеть из всего этого процесса! Все, чего ему хотелось, закрыть глаза и представить, что сейчас он — не участник убийственной игры, который согласился на интим со своим врагом, а стажер, решивший отправиться в космос во что бы то ни стало. Но, даже если Момота закрыл глаза, он не мог избавиться от чужеродных ощущений, чего-то скользкого, влажного и теплого, касающегося его гениталии. Сначала «это что-то» (что Момота отказывался называть своим именем), касалось головки, затем маленькими неспешными движениями не настойчиво задевало основание. Момоте напоминало это дегустацию мороженного, когда кто-то, вместо того, чтобы быстро заглотить, к примеру, ледок, вовсю растягивал удовольствие. В конце концов неловкие прикосновения слизывания превратились в посасывание, причем с довольно слышными хлюпающими звуками.

Кайто по-прежнему чувствовал жжение ниже живота, которое увеличилось настолько, что ему казалось, будто по всему телу растекается теплая-теплая жидкость. Едва ли у Кайто хватало фантазии, чтобы в полной мере описать ощущения, облечь их в слова. Это тепло, которое прежде едва обжигало кожу дыханием и прикосновением, теперь полностью поглотило головку его члена, и Момота вполне себе представлял, что происходит. В конце концов открыть глаза было ошибкой. Но сидеть и размышлять о чувствах, которые приносил ему процесс, было еще более невыносимым.

Распахнув глаза, он столкнулся с весьма странной картиной, от которой в голосе затанцевала карусель, да еще сильнее, чем прежде. Момота никогда не жаловался на анемию, но вот сейчас по какой-то причине (пусть он знал по какой) его глаза застилало темной пеленой. Мозг с трудом обработал происходящее.

В конце концов перед ним сидел самопровозглашенный Верховный лидер, Оума Кокичи, на коленях и с ярко-зардевшимися щеками, горящими разве что в возбуждении. Оума был весь взъерошенный, по уголкам губ стекали тонкие ниточки слюны, он то и дело работал язычком, едва ли замечая, что Кайто вот уже какое-то время рьяно рассматривал его развратное детское личико.

Конечно, увиденная картина едва ли уменьшила возбуждение, а скорее наоборот… Момота сжал простыни, когда Оума, продолжающий свои оральные ласки, в конце концов вобрал его пенис глубже, настолько, насколько видимо позволял его маленький рот. Момота решил было отбросить все мысли и сосредоточиться на ощущениях. Кокичи продолжал свои поступательные движения языком, вовсю работая языком, и это казалось настолько грязным и развратным, настолько же и возбуждающим.

Кайто невольно сжал простыни, чувствуя, как доходит до предела. Конечно, он не мог сказать точно, когда чувства достигнут апогея, но с уверенностью был уверен, что так долго не протянет.

В конце концов он почувствовал, как наконец прежнее напряжение, сопровождающееся жгучей тяжестью, уходит, оставляя за собой лишь облегчение. Тишину, которую прежде нарушали лишь хлюпающие малоприятные звуки, теперь нарушал знакомый громкий кашель.

Распахнув глаза, словно бы очнувшись ото сна, Кайто увидел картину, которая опять-таки шокировала его. Оума с трудом откашливался. По уголкам его губ, по подбородку стекала вязкая белая субстанция, внешне похожая на кефир. Черт, да кого он обманывает! Кайто прекрасно знал, что это была сперма. Его сперма. Просто ему было неловко осознавать, что прямо сейчас кто-то вот так вот сидит перед ним и откашливается ею. Вкус, скорее всего, был ужасен, судя по тому с каким отвращением Оума пытался выплюнуть остатки сгустков.

К мелкому еще явно не совсем вернулось самообладание, так как щеки, прежде лишь обагренные румянцем, сейчас вовсю пылали. И, черт возьми, видеть Кокичи в таком интимном состоянии, когда он, весь в беспорядке, покрыт спермой, едва ли является чем-то здоровым для психики. Момота даже не знал, что сказать. А точнее все, чего хотел его мозг после разрядки, это полнейшего отдыха. Вот завалиться бы на эту кровать да выспаться. Не вовремя начал накатывать сон, хотя внешний вид гремлина, теперь вытирающего лицо тыльной стороной ладони, вызывал и неловкость, и какое-то чуждое ему чувство стеснения, которое такой человек как Кайто едва ли когда-то испытывал.

То, как Оума упорно пытался стереть все признаки их «деятельности» с лица, в конце концов отрезвило Момоту. Он вскочил с места, бросившись к шкафчикам, где Монокума хранил все эти… штуки, необходимые для секса и садо-мазо, и с трудом найдя там упаковку салфеток, бросился обратно, наспех протянув несколько Кокичи, который едва ли был благодарен за такую «великодушную помощь», чуть ли не вырвав их из рук суетящегося космонавта. Кайто выругался вслух, мол, зачем быть настолько резким и грубым, но его возмущение было нагло проигнорировано мелким, который едва схватив салфетку, начал отплевываться в нее. Затем, когда он более или менее пришел в себя, Оума с брезгливостью, написанной на его раздраженном лице, протер ею свое лицо и, найдя урну, выбросил обе, тут же возмутившись вслух:

— Черт возьми, Момота-чан! Это ужасно! Ужаснее не бывает! Ты на вкус просто отстой!

Кайто хотел было вновь выругаться, заявить, что вот получай-ка ты того, чего сам хотел (что явно было правдой). Но из-за какого-то смущения, которое, черт возьми, явно уязвляло его пыл, и из-за того, что он понимал, что единственным, получившим от процесса удовлетворение, был он, Кайто, космонавт и предпочитал молчать. В конце концов какой бы мотив не преследовал мелкий гремлин, даже к примеру, если это что-то странное, как отвлечение внимания Монокумы от чего-то важного (Кайто просто вспомнил, что вначале Оума постоянно твердил о каком-то «его» лимите, и это очень настораживало), Кокичи делал это только лишь для того, чтобы он, Момота, получил удовольствие. Сам он, очевидно, получит лишь травму от такого «занимательного» первого опыта (что было явно заметно по его неловким и суетливым движениям).

— Ну и все, тупой космонавт! Лучше уходи теперь подобру-поздорову, пока я еще в настроении! — сказать, что настроение Оумы явно было испорчено их оральными утехами, как ни сказать ничего. Его лицо было нахмурено, настойчивый тон, прослеживающийся в голосе, как бы предполагал, что он настойчив в своих намерениях во что бы то ни стало выгнать Момоту прочь. Однако Кайто, который прежде только и ждал, пока ему дадут нажать на кнопку «Выход», сейчас очевидно колебался и мялся, по-прежнему продолжая восседать на месте, хотя он по сути дела уже успел наспех надеть штаны и трусы назад.

— Ну и чего ты ждешь? Ты стал моей игрушкой на какое-то время, а теперь лимит вышел! Все! Ты мне больше не интересен. Кыш-кыш.

Цыкнув на него, когда Момота, с явным скепсисом, написанным на лице, не сдвинулся с места, Оума только раздраженно притопнул ногой и кинулся в ванную. Кайто подозревал, зачем он туда пошел. Послышался резкий шум включенной воды. Скорее всего Кокичи решил сполоснуть рот да почистить зубы. Однако это было не так уж и неприятно для самого космонавта. В смысле, если бы он был на месте Оумы, явно поступил бы точно также, пусть и без этой явно иррациональной раздраженности на весь мир. Чего хотел — на то и напоролся. Или мелкий гремлин и правда считал, что оральный секс это что-то приятное для того, кто занимается обслуживанием партнера? Если да, то он и сам еще тот наивный идиот, видящий мир в каких-то своих дурных тонах.

И тут в голову космонавта пришла еще одна весьма дерзкая и глупая идея, от которой он хотел было отмахнуться. Но она была заманчивой. И по ряду причин ему просто хотелось воплотить ее в реальность.

Во-первых, будет весьма нечестно, если он, воспользовавшись «сервисом», не отплатит чем-то взамен. Ведь именно так и работает весь мир. Воспользуйся чьей-то услугой и отдай что-то взамен, а иначе ты будешь вечным должником. А уж кто-кто, а Кайто Момота, Светила звезд, определенно не хотел быть чьим-то должником.

Вторая причина была весьма примитивной. Ему попросту казалось, что, уйди он сейчас, то это будет явно нечестным по отношению к Оуме, ведь это он и только он получил хоть какую-то «выгоду» от их «ночных посиделок». Так что он именно поэтому, пусть это и было всего лишь иррациональным желанием (и возможно отчасти — эгоистичным), он и решил держаться своей идеи.

Ну, а третья причина… еще более эгоистична, чем вторая. Ему попросту хотелось увидеть Оуму Кокичи не таким защищенным и сохраняющим самообладание, каким он бывает всегда.

Вот и все. Три странные иррациональные причины породили в нем стойкое желание воплотить идею в реальность.

Когда Оума вернулся из ванной, все его лицо было каким-то помятым, не таким свежим, как когда он только пришел в номер. Его волосы по-прежнему были в беспорядке, а с некоторых прядей стекали капли воды, что явно указывало на то, что он наспех умывался, да так, что даже не удосужился хотя бы слегка подвязать нагло лезущие в лицо волосы в какой-нибудь… к примеру, хвостик? Кайто почувствовал, как его вновь берет неловкое смятение, когда он пытается представить, как бы выглядел мелкий, если бы копна его волос была хорошо уложена. Завидев Момоту, по-прежнему восседающего на месте, Кокичи раздраженно выдохнул и, подойдя, нагло плюхнулся на кровать.

— Ну и чего еще ты хочешь, герой? Ты сам сказал, что не в твоих идеалах идти до самого конца, так чего тебя еще здесь держит? — и тут же сменив одну свою маску веселой гримасой он весело захохотал. — Х-о-о-о-ро-о-ошо! Не в моих планах было, чтобы космические идиоты влюблялись в старого маленького меня, но если тебе ВДРУГ так сильно захотелось, то дерзай, Момота-чан! Нишиши!

Кайто тут же почувствовал, как в его груди вновь расползалось это ужасно незнакомое прежде чувство неловкости и одновременного раздражения. Не зная, как описать эту явную смесь эмоций, да и больше не в силах сдерживать своих возмущений, космонавт закричал:

— Да как будто кому-то вообще есть дело до тебя! — и, осекшись, он тут же пожалел, что бросил нечто такое вслух. Нет, если задуматься, это по крайней мере действительно ужасно сказать кому-то такое. Возможно… да, в теории возможно, что Оума своим поведением заслуживает всей той ненависти, которой он получает. Но в убеждениях Кайто была твердая вера в человечество. Он верил, что в каждом есть и светлые, и темные стороны, и убежден, что если попытаться, то можно попытаться понять каждого. Но вот он здесь и говорит кому-то такие ужасные вещи, пусть он сам не знает, что зарыто там, в глубине его психики, где скорее всего скрывался отнюдь не тиран и всемирное зло, а трусливый ребенок с защитным поведением, укрепившимся в нем с годами.

Черт возьми!

Кайто неловко отвернулся, увидев все то же нейтрально-флегматичное выражение, которое как маска скрывало все те эмоции, которые повлекли за собой его слова. Возможно Оуму его замечание нисколько не задело. Было бы глупо полагать, что его вообще интересует мнение Кайто, а не кого-то такого умного и совершенного как Шуичи или Амами. Возможно, Кокичи, как бы не старался игнорировать, был искренне задет, и сейчас пытался заглушить эмоции, спрятав их нейтральным выражением лица и последующей ему маской, наспех нацепленной на лицо. Оума был раздражающе-наглым и бесящим кого-угодно объектом, от которого пухла голова. Минутное общение с ним было пропорционально болтовне с кем-то в час, а часовое времяпровождение вызывало головную боль на целый день. Однако помимо того, что он довольно-таки сильно раздражал всех и каждого одним своим существованием, мелкий гремлин был еще и существом, которое в совершенстве владело мастерством лжи, и мог кого угодно обмануть напускными масками и театральным голосом. Если так задуматься, то без погружения в весь этот круговорот лжи как в омут с головой Оуму было практически нереально понять, а если и погрузиться в бездну, то можно или сойти с ума, или же потонуть, так и не выплыв на берег.

— И-и-извини. Я с-совсем не то имел ввиду…

— Да мне наплевать, что ты хотел сказать, — нейтральным голосом прошипел Оума, как будто бы почти выплескивая все свое недовольство одной-единственной репликой. И затем его лицо вновь вернуло прежнюю приторно-улыбчивую гримасу. — Ты мне поверил? Поверил, да? Момота-чан, ты такой наивный дурак, если действительно беспокоишься о чувствах всех и каждого. Когда-нибудь кто-нибудь определенно воспользуется твоей простодушностью. Ни-ши-ши!

Кайто изумленно хлопнул глазами, растерянно уставившись на Оуму.

— Подожди, так ты волнуешься за меня? — теперь пришла очередь Кокичи, чтобы смотреть на него как на седьмое чудо света. Чего стоили только расширенно-удивленные глаза, взирающие на Момоту так, как будто он полнейший идиот, говорящий невесть что.

— Момота-чан, не знаю, через какой фильтр работает твой узкий мозг, но мои слова определенно звучали как предупреждение, — и тут же усмехнувшись, при этом приложив указательный палец к губам да лукаво сузив глаза, мальчик добавил, — может быть, я даже зря распинаюсь. А-а, может быть мне самому стоило воспользоваться таким узколобым героем как ты. Как думаешь? Заманчивая перспектива?

Кайто в который раз почувствовал, что над ним попросту издеваются. Но на этот раз Момота решил, что стоило во что бы то ни стало игнорировать провокации. Он ведь сам себя мотивировал на то, что стоило пытаться лучше ладить с Оумой. И вот сейчас вместо того, чтобы хоть как-то пытаться оправдать свои стремления, он напротив попросту сорвется.

Нет, нельзя было этого допустить.

Кайто сильно сжал руки в кулаки, замечая, что они уже чешутся от желания вписать их в самодовольное лицо Кокичи.

Нельзя, Кайто. Нельзя.

Словно мантру в голове космонавт продолжал повторять себе одно и то же.

И тут, чтобы только избавиться от этого жгучего желания выплеснуть гнев, Момота решил прибегнуть к идее, которая уже как несколько минут вводила его в сомнения, а стоит ли игра свеч.

Ничего не ответив на продолжительные издевки Оумы, которого уже пустило во все тяжкие, Кайто подсел ближе, чем остановил тираду, которая продолжалась вот уже какое-то время. Глаза Оумы были похожи на стеклянные, как будто бы ничего не выражающие, кукольные. Пару раз хлопнув ими и посмотрев на Момоту так, словно он подозревал, что его намерения в очередной раз что-то пустое и глупое, Оума уставился на него этим его фирменным нейтральным лицом, которое теперь не вызывало в Кайто каких-то пугающих ноток или чего-то подобного, а лишь раздражение и желание стереть маску с лица, вызвав подлинные эмоции. Космонавт и дальше не спрашивая особого разрешения, начал действовать так, как ему хотелось. Он потянулся к клетчатому шарфу и к своему удивлению услышал глубокий напряженный вздох. Он не пропустил, как мелкий гремлин нервно дернулся на месте, и более того — не пропустил это его замешательство, которое определенно не являлось притворным. Кайто позволил легкой победной улыбке заскользить по его лицу. Он определенно добился нужного эффекта. Наконец закончив с развязыванием шарфа, Момота пренебрежительно откинул его в сторону, тем самым заслужив недовольное выражение, гуляющее по лицу Оумы.

— Момота-чан, позволь мне спросить, что, черт возьми, ты делаешь? — прошипел он более хриплым и натуральным голосом, без примесей прежней веселости и ехидства. Кайто усмехнулся, и эта его усмешка не прошла мимо ушей Оумы. Мелкий попытался откинуть его в сторону, но легкое тельце Оумы, по правде говоря, оказалось довольно просто прижать к кровати, так как сам он был словно пушинка. Это довольно тревожно и одновременно удобно.

Момота прижал его, уронив на мягкие простыни кровати, и зафиксировал положение, оградив путь к отступлению обеими руками. Сам он находился в неудобно-сидячем положении, при этом нагнувшись, чтобы прижимать того к кровати. Тут же Кайто коснулся губами его шеи и тогда, сам того не ожидая, услышал короткий мышиный писк, который издал Оума, видимо не ожидавший такого поворота событий. Момота повторил свои действия, в этот раз Кокичи старался сопротивляться, отталкивая его своими тонкими ручками, в которых не чувствовалось особой силы или даже желания сопротивляться. Обмякнув на постели, он в конце концов смирился с происходящим, хотя при каждом прикосновении губ Кайто к его шее, к выступам ключицы и кадыку, все его тело сильно напрягалось, и он невольно издавал тихие стоны-полувздохи, что определенно показывало, насколько сильно на него влияли такие ласки.

— А ты у нас оказывается фетишист, — усмехнулся Оума, хотя его голос заметно ослабел. Ирония уже не казалась такой колкой и ехидной, а выглядела лишь попыткой спрятать собственное напряжение и желание под маской безразличного сарказма. Во всяком случае, так казалось Момоте.

— Хе, говори, что угодно, а тебе определенно нравится.

Кайто перешерстил всю шею аккуратными последовательными поцелуями, вызывая еще серию вздохов и глубоких стонов. Затем он плавно перешел к более глубоким поцелуям, уже стараясь пощипывать его кожу губами. Оума изворачивался на постели как змея, словно бы пытаясь куда-то деть себя. Серия вздохов и стонов превратилась в более громкие и развратные стоны, а после протяженного времени, которое Момота продолжал свою браваду, он, лишь бы скрыть смущение от собственной явной уязвимости, поднял обе руки, закрыв ими лицо, хотя даже без этого космонавту прекрасно был виден пылающий румянец, обагряющий его щеки. Момота решил перейти к более смелому. Он начал слегка покусывать тонкую бледную кожу, которая даже от легких сжиманий зубов тут же оставляла отчетливые отметины. Стоны превратились едва ли не учащенные-эпилептические. Кайто даже предположить не мог, что его идея увенчается таким успехом. Казалось, только этого Оуме и хватит, чтобы получить разрядку. Его тело едва содрогнулось в конвульсии.

Наверное, он достиг предела, так как, явно не соображая здраво, Оума закинул руки ему за шею, по-прежнему весь пылающий, словно метясь в жаре, и, когда Момота наконец поднял голову, чтобы взглянуть на раскрасневшееся художество, распластавшееся под ним, попросту прижался к космонавту несколько плотнее, чем Кайто мог осилить.

Приблизив свое лицо к лицу Момоты, так, что кончики их носов соприкасались, Оума обдал его дыханием, которое в этот раз пахло не виноградной пантой, а мятной зубной пастой. Кайто не очень переносил мяту, поэтому он захотел было отвернуться, тогда как его лицо перехватили настойчивые маленькие ладошки, захватив его подбородок. Наконец Момота слегка удивленный почувствовал, как к его губам прикоснулось что-то мягкое, а к телу прижимались все сильнее и настойчивее.

Лишь слегка какое-то время Кайто наконец понял, что его целуют. Мягко, неловко, обычным касанием губ к губам. И все равно только этого стало достаточно, чтобы мозг Момоты опустел. Он еще никогда ни с кем не целовался и не ожидал, что это будет так странно, неловко и неудобно. Их носы соприкасались, пухлость губ Оумы, конечно же, чувствовалась на его собственных, как и чувствовались насколько искусанными была их поверхность. Было ли это признаком того, что Оума имел дурную привычку кусать губы, когда нервничал? Все возможно, ведь Кайто не раз замечал, что у мелкого гремлина бывали моменты, когда он нервно закусывал ноготь, когда о чем-то размышлял. Хотя все это становилось отнюдь не таким важным, как понимание того, что они в конце концов целуются. Да, неловко. Да, без особо профессионализма. Да, как полнейшие дилетанты и девственники. Однако — это первый поцелуй Момоты, и это важно, черт возьми! Да и судя по тому, КАК целовался сам Оума, скорее всего и его тоже.

Наконец не выдержав этого глупого касания губ, Момота оторвал мелкого от своего лица, который каким-то образом уже успел сесть на его колени сверху, и прижался к ним еще раз, в этот раз пытаясь действовать более грязно, исходя из собственных представлений о нормальном поцелуе (пусть он и видел их исключительно в фильмах, да читал о них в парочке книг). Вплетя пальцы в волосы мальчика, он углубил поцелуй, в этот раз чувствуя, как их языки сплетаются друг с другом в развратном французском поцелуе, который сложно было назвать никак иначе, как непрофессионально-грязным. Там были и неловкие перерывы для вдохов, и зубы, и глупые порой врезающиеся друг в друга носы, которые явно мешали процессу. Но, черт возьми, долгое время, которое казалось им почти вечностью, и ниточка слюны, соединяющая их языки, когда они наконец оторвались друг от друга, все раскрасневшиеся и смущенные содеянным — все это свидетельствовало о том, что они уже в конец потеряли голову, увлекшись процессом.

«Вот черт!» — воскликнул Кайто, когда в очередной раз попытался осознать пустой головой, в которую медленно возвращалось здравомыслие, что только что произошло. А произошло вот что — он, грубо говоря, уже черт знает как «сблизился» со своим якобы «врагом», с которым они уже успели обменяться «любезностями» и разделить свои первые поцелуи. Да еще и не невинно и по-детски, а с полным развратом, да предавшись гедонизму. И причем инициатором был сам Момота.

А сейчас мелкий с донельзя раскрасневшимся лицом восседал на его коленях, прижимаясь всем телом к Кайто и глубоко дыша, все еще восстанавливаясь после их поцелуев. Момота даже не знал, как реагировать. То ли поаплодировать самому себе за идиотизм, то ли радоваться, что уязвим тут явно не один лишь он.

— Эй, Оума, — наконец после того, как космонавт, с трудом отдышавшись, пришел в себя, нарушил тишину он, — ей богу, какого хрена мы творим?!

Наверное, его возмущения не были беспочвенными. А точнее — совсем даже не пустыми, ибо то, что происходило в номере, превосходило всякий здравый смысл.

Черт возьми, если кто-то посмотрит на ситуацию со стороны, то точно только ахнет от ужаса, а не повадит случившееся. А Момота как человек, который жил скорее порывами, всплеском ярких эмоций и чувств, совершенно не мог осознать произошедшего. Вот черт возьми, спроси он Шуичи, какого черта он все это время проводит в компании самого раздражающего его экземпляра, да еще и таким «незаурядным» способом, то Сайхара с его свежей головой и холодной рассудительностью точно замнется на месте и не будет знать, что ответить. Потому что сложившаяся ситуация — это не тихий прибрежный ветерок, не приятный бриз, лишь щекочущий ноздри, а целый шквал ветра, поднимающий тайфун в его груди. И вот это то и страшно. Не страшен сам процесс, сколько страшны его последствия, неукоснительно откладывающие свой яркий отпечаток на его сердце, гулким эхом отбивающим набат в груди.

Страшное незнакомое и иррациональное чувство, порождающее оттенки всех возможных цветов, от которых уже рябью в глазах плывет.

Вот черный — что ж они делают то такое, да узнай Харумаки с Шуичи — что бы подумали его кореши, насколько бы сильно разочаровались в таком «герое»? Вот от спектра цвет приблизился и к серому — что же задумал Оума, какие у него планы, к чему все это, и есть ли у его поступка не только рациональная выгода, но и такой же фонтан эмоций как и у него, либо же это лишь трезвая голова и холодные расчеты? Все оттенки наконец пресекаются ярко-красным, не вычурно-малиновым, при виде которого скорее возникают рвотные позывы, а ярко-красным, алым, цветом яркости, броскости и некоторой… эмоциональной гонки? Цвете, который наполняет его кровь адреналином, заставляет сердце отплясывать чечетку и хотеть попросту провалиться под землю или же порвать на себе волосы в клочья. Иррациональное бунтующее море, которое грозными волнами захватывает все его естество, не дав брегу осушиться.

Кокичи весело захохотал, перебив все настроение. Его губы были в полном беспорядке — все красные и вспухшие, наверняка позже они будут адски болеть, да вот только похоже кое-кому это не сколько не портит настроение, а даже наоборот — смешит. Волосы, и без того спускающиеся чуть ниже шеи, сейчас в полном беспорядке разметались прядями по лицу, да непривычно взъерошены до неузнаваемости. На уголках губ, если присмотреться, все еще был еле заметен отблеск слюны, тоненькой ниточкой спускающийся к подбородку. Но похоже его непотребный и не совсем повседневный вид нисколько не смущал, так как он с прежними горящими азартом фиалковыми глазами и ярким пунцовым лицом восседал на его коленях. Что изменилось — только лишь раздражающий смех, отчего космонавту захотелось что-нибудь сделать, например, снова заткнуть его, да надолго (Кайто поспешил пресечь мысль на корню, прежде чем иррациональная животная часть его снова не пустилась в веселый разврат).

— Момота-чан, разве это не твоих дел заслуга? — Оума положил холодную ладошку на его щеку. Странно, в этот раз касание было куда приятнее, чем в первые разы. Может быть из-за его прожигающего огненного взгляда, разжигающего костер из маленькой искры, а может быть от того, что и сам Кокичи находился под адреналином и наконец хоть немного разогнал сгустившуюся кровь по жилам благодаря их «экстремальным тренировкам».

— Заткнись! — рявкнул Кайто. Он и без того все прекрасно понимал. Пел, знаешь ли, о каком-то благородстве, о том, что пускаться в разврат дозволено только с тем случаем, если ты любишь человека. Но не все так просто. Он, якобы герой, тот, на кого можно положиться, только что поддался своим звериным инстинктам, уподобившись… Монокуме, который ждал от них первобытных инстинктов, вроде самосохранения, животной страсти и всего подобного.

Момота был зол; это чувство впоследствии подобно шторму, который заменил за собой бушующий тайфун, полностью охватило его голову. Он заскрежетал зубами, сжав их настолько плотно, что аж почувствовал и хруст, и вытекающую оттуда боль. Руки по привычке стиснулись в кулаки. Невольно захотелось стукнуть по чему-нибудь, да так, чтобы полностью сломать, сокрушить, испортить, извратить… убить…?

«И о чем же ты думаешь, Кайто?» — на задворках разума внутренний голос со спокойным недоумением задал ему этот естественный вопрос. Космонавт замер на месте. На несколько секунд его мышление абсолютно приостановилось.

«Что я только что…?» — Момота и сам не знал ответа на этот насущный вопрос. Какого черта это было? Кто или что говорило его голосом, призывало к неисправимым последствиям? Неужели эта крайность, на которую его целенаправленно подталкивали, дабы привести к грани и обнажить все те грешки, которые скрывались под его умелой маской «героя».

«Да нет, быть того не может…» — мышление притупилось, однако шестеренки его разума вновь начали свой ход, и механизм в конце концов снова был запущен в исправном положении. Все, как и должно быть. Без отклонений, багов и расхождений. Роль, которая была идеально слеплена из глины, в смешном карнавальном сценарии, продиктованным кем-то свыше. За ниточки дергает лишь тот, кто достоин того, кукла лишь отплясывает свой танец до тех пор, пока ей управляют. И покуда в сценарии ему отведена одна из главных ролей, он, как часть системы, не имеет права давать отклонений. Так почему тогда эти ниоткуда взявшиеся мысли девятым валом охватили его разум, спуская в самый чертог?

— Момота-чан…! Эй, алло…! — Оума что-то кричал, непохожим на себя голосом. Либо снова отыгрывая роль волнующегося придурка, либо же искренне недоумевая, какого черта происходило. Да и Кайто был не в курсе, что происходило. Ему даже не хотелось обличать этот вопрос, давать ему хоть какую-то материализацию, даже если лишь мыслью.

«Все хорошо и так, так что забудь. Просто благополучно забудь, упусти, избавься… удали, удали, удали… Ты не болен. Ты не марионетка. Ты не кукла. Это пройдет. Все пройдет. Ты герой. Ты отправишься в космос. А потому… сотри, сотри, сотри…».

Что-то словно заученно и под диктовку продолжало навязывать ему свою волю. Вновь и вновь внушая забыть, да стереть из памяти все, что мешало ему ощущать себя никем другим, кроме как «героем». «Герой» не должен быть в сомнениях. «Герой» не должен быть человечным, ему не нужны слабости, а уж тем более — страхи и сомнения вперемешку с лицемерием.

«Забудь, что ты болен. Забудь, что ты делаешь. Забудь, что ты боишься!» — снова и снова вторил внутренний голос, пытаясь пробить черепную коробку. В голове помутилось, к горлу подкатила тошнота с привычным ему привкусом железа и запаха крови.

«Кайто, ты не болен. Это всего лишь временное явление. Ты переутомился и хочешь спать» — убеждение наконец сработало, даже когда пустынно-белая простыня была залита пестро-малиновым, ужасным, неправильным, рисующим в голове лишь отвратительные образы… повешенной, изрезанной, сожженного, съеденного… Кайто снова замутило.

Очередной сгусток крови с отвратительным кашлем вырвался из горла, украсив его ладонь раздражающим малиновым. Пренебрежительно обтерев забрызганную кровью руку о простыню, Момота хмыкнул.

«Просто… расслабься и плыви по течению. «Герой» преодолеет все и даже дотянется до орбиты и выше!»

— Момота…ч-чан… — заикаясь, непривычно повторил его имя Оума. На его лице — застывшая и неживая маска, а в голосе чуть уловимая дрожь. Где-то на грани он явно перестарался с обыгрыванием роли и дал слабину. Для лжеца его уровня подобная игра сродни унижению. Кайто вновь почувствовал раздражение. Он лишь сейчас понял, насколько его раздражает эта каменная глыба вместо лица. Бледное, кукольное, неживое. Совсем не то яркое, искрящееся спектром радуги лицо, полное вожделение и искренних душевных эмоций. Откуда он знает, что это совсем не игра? От того, что Оума был совершенно прав. Лжец всегда сможет различить другого лжеца, каким бы искусным вруном он не являлся. Кокичи может бахвалиться своей интуицией, может хвастать своим умением сокрыть эмоции за маской слез и улыбки, вот только «идеальность» образа всегда неумолимо следует за его маской. Каким бы искусным лжец не был, покуда его образы отполированы до идеала, они никогда не станут правдивыми. Но это лишь то, что может различить другой лжец, также живущий лишь тем, что спрятано по ту сторону его хромого и слабого «Я», за гримом актера, под которым прячется лишь безвольная марионетка.

— Что такое, Оума? — наконец прохрипел он, пускай все еще не совсем отойдя от разрывного кашля. Оума, в очередной раз услышав, как тот чуть ли не захлебывается в крови, поспешил отвернуться.

— Иди в ванную и приведи себя в порядок, — быстро отчеканил он и закусил губу, словно сдержал себя от очередного вопроса.

— Окей, — кивнул Кайто, в конце концов решив, что сейчас это самое рациональное и правильное решение, после всего того коллапса, который ему пришлось пережить.

***

— Ну и? Мы, наконец, расходимся? — цыкнул Кайто, когда в очередной раз за вечер привел себя в нормальное состояние. Голова жутко болела, раскалывалась как никогда прежде. Но больше всего ему хотелось позабыть то чувство, которое полностью вскружило ему голову, да еще и настолько, что похоже перемешало все рациональное и иррациональное, да еще и подняло неприятный осадок со дна стакана. Даже он полон. Быть может, в скором времени он станет протекать. Терпение не вечно, и убийственная игра не проходит даром. Даже для него, для «героя» вроде Кайто, это яркий малиновый отпечаток, наложенный на всю жизнь клеймом. А что до Оумы… он вновь погрузился в глубокие раздумья, сидя на краю кровати и размахивая своими короткими ножками как на качели. Лицо болезненно бледное, даже хуже, чем его стеклянное выражение. Только сейчас Момота заметил отчетливые мешки под глазами, которые, похоже, прежде были тщательно загримированы слоем косметики.

«Точно, недавно Оума ведь бегал в ванную умываться» — усмехнулся Кайто. Можно было почерпнуть много занятных деталей, лишь только некоторое время побыв рядом с человеком. Похоже никто, ни он, ни другие члены группы, Шуичи, Харумаки, может даже Мию с Гонтой, не знали ничего об Оуме — «Как будто что-то изменилось от одной мелочи, Кайто».

Конечно, изменилось. Например, тот факт, что Кокичи совершенно не высыпался, свидетельствовал о том, что он совершенно не наслаждался этой убийственной игрой, несмотря на то, какое впечатление хотел подать Монокуме и другим. Момота давно подозревал о том, что все, что городит Оума — сплошная ложь, вот только сейчас в очередной раз уверился в своей правоте.

«Оума Кокичи — лишь одно большое врущее бельмо на глазу, не меньшим, не большим» — вторил ему внутренний голос, отчего в жилах Кайто вновь застыла кровь. Какого черта он думает? Разве вот так должны размышлять «герои»?

— Момота-чан, ты что, болен? — завидев Кайто, Оума в очередной раз приободрился и, натянув на лицо свою излюбленную дерзкую ухмылочку, вскочил с места, продолжая настойчиво раздражать Кайто, — Ты что, действительно скоро умрешь?.. О, нет! Как это грустно! Как же мы выберемся отсюда, если наша единственная надежда покинет этот мир… Ты так жесток!!!

На глаза Оумы в очередной раз навернулись слезы, после чего он пустился во все тяжкие, отыгрывая роль героя трагедии. Кайто закатил глаза. Да уж, вот от кого слушать искреннее волнение это глупо так это от Оумы, который всегда и всем вешал лапшу на уши. Вот что-что, а похоже им с Верховным лидером по жизни не прийти к взаимопониманию.

— Ну же, Момота-чан! Скажи! Скажи свои последние слова! Я обязательно-преобязательно передам им все-все, что ты скажешь перед смертью!

При упоминании его корешей Кайто в очередной раз резко переключило. Нет, но этот мастак всех бесить и не следить за языком сам напросился. Раньше бы космонавт не задумываясь вписал свой кулак в его женственную физиономию, но не теперь, когда его любезно познакомили с более эффективным и безболезненным способом затыкать эту мелкую пакость. Кайто со всей силы пихнул его на кровать и, пока тот собирался с мыслями, как и Кайто прежде растеряв весь свой запал, Момота попросту пресек для него все пути к отступлению, полностью повалив его на мягкие перины и нависнув сверху, зафиксировав руки по обе стороны от него.

— О… Нет! Монокума! — закричал Оума своим театрально-наигранным голоском, который пуще прежнего выводил из себя — Спаси! Меня собираются обесчестить! Где ты, когда нужен, бесполезный кусок медведя?

Но не Монокума, ни кто бы то не было еще не откликнулся на такие «искренние» просьбы помочь.

«Так значит, лав-отель и правда слабая точка, откуда Монокума не наблюдает за нами? Или это лишь потому, что мы «занимались кое-чем», что ему не совсем приятно видеть? Или же это всего лишь его грязные уловки, чтобы заставить нас верить в его уязвимость? Конечно, есть небольшая вероятность, что это правда… да вот только, как не крути, даже спроси мы у него в открытую, нет никакого гаранта, что он ответить честно. Это ли Оума…?» — мысли Кайто замкнулись.

Так вот какую цель скорее всего изначально преследовал Кокичи. Пусть и небольшая вероятность, но есть возможность, что во время «процесса» Монокума приостанавливает слежку или же совершенно оставляет лав-отель без присмотра? Если это так, то это большое упущение кукловода. Так то, что Оума отправил приглашения, всего лишь его уловка, чтобы проверить свою теорию, не большим, не меньшим? Он, Шуичи, Харумаки, да и еще бог знает кто из группы всего лишь должны были стать его подопытными в эксперименте. Не больше, чем лабораторными крысами. В раздражении Кайто вновь хмыкнул, пусть и объект, виноватый в этом, лежал прямо под ним.

Вот черт, он больше не собирался сдерживаться. Плевать на те слова, которые он говорил до этого. В этой чертовой убийственной игре каждый превзошел свой порог человечности, даже Шуичи, когда хладнокровно засудил Каэде собственными руками, пусть его решение и было путем к спасению всей группы и их с Акамацу обоюдным решением. Он, Кайто, не собирается делать чего-то противоестественного, вроде убийства или грабежа. Он лишь хочет дать Оуме того, чего он изначально хотел от своего «подопытного», да выпустить пар, чтобы неповадно было верховодить людьми как ему того заблагорассудится.

Да, в Кайто говорило банальное раздражение с примесью искреннего гнева и даже некоторое любопытство от осознания, что он не знал, какую еще искреннюю реакцию он сможет выдавить из Верховного лидера своими действиями. Плюсом в нем и говорило чувство превосходство, так как Кайто явственно ощущал, что на сегодняшний вечер ему всецело удалось занять главенствующую позицию, пусть изначально им и верховодил Оума. Ну ничего, он ему еще за все ответит. Прямо как тот и хотел, да чтоб неповадно было повторять такие «эксперименты».

— Что ты задумал, тупой космонавт? Отпусти меня сейчас же! — бессмысленно вторил Оума, чем вызывал лишь усмешку.

— Слушай, разве ты не этого ожидал, а, Оума? — напирал Кайто. Пусть его бахвальство уже давно перешагнуло все пороги дозволенного, отчего-то Момоте было весело дразнить Верховного лидера и вызывать у него такие бурные реакции. Действительно, как же хорошо тешить свое самолюбие, упиваясь превосходством над тем, кто прежде пытался принизить тебя. Кайто, как и все обычные люди, любил ощущать себя нужным и полезным, и больше всего ему было приятно знать, что кто-то полагается на него и зависит. Да и быть выше кого-то тоже довольно-таки приятное чувство.

— Не этого! Алло! Ты сам пел песни о том, что ЭТО не по твоим принципам и все такое. Берешь свои слова назад? Не умеешь отвечать за них? Да-да, Момота-чан? Это была всего лишь ло-о-жь, верно? Ты такой же…! — Кайто резко вскинул кулак, почувствовав жгучее желание ударить существо, которое лежало под ним и всячески провоцировало на агрессию. Оума, вопреки его бесстрашию перед Маки и ним прежде, испугано прикрыл глаза, пусть это и было сделано чисто на инстинктах лишь потому, что Момота был даже не в метре от него, а прямо перед носом. Момота снова ухмыльнулся, опустив кулак. Как он и думал, вот она, первичная реакция, отражающая настоящую сущность Оумы. А уже потом…

— Бу-у-у. Тупой космонавтишка умеет только прибегать к насилию. Это та-а-ак стра-а-а-а-шно! — Кокичи вновь залился крокодильими слезами, его глаза мгновенно, словно научено, затрепетали, будто он и правда расстроен. Настолько безупречная актерская игра, что вот прямо тошно смотреть. Затем, как будто оператор крикнул из-за кулис: «Снято!», завершив дубль своей блистательной игрой, Оума перешел прямо к другому моменту фильму, где ему нужно было растянуть лицо в искренней лучащейся улыбочке: — Хо-о-о-тя такие как ты априори тупы. И то, что ты можешь кого-то испугать, полна-а-а-ая ло-о-ожь!

Кайто прекрасно знал, что Верховный лидер специально продолжал свои нападки, только теперь Кайто не был настолько глуп, чтобы попадаться в раскинутые сети. Он наконец осознал, как и что должен делать.

Ему было тошно даже смотреть на наигранные эмоции Кокичи. Космонавт уже давно задумывался, что ненавидел безупречных актеров. Это слишком слащавые ненатуральные эмоции, не передающие даже толики реалистичности. Это всего лишь отыгранная роль, для которой написан сценарий. Как бы сказать, какой бы погожей и уникальной не была маска, покуда она не трещит по швам, а плотно прилегает к лицу, она вызывает лишь отвращение, а никакую не симпатию. Кайто не мог правильно объяснить, что именно его не устраивало.

Быть может то, что в сценической роли не было ни капли индивидуальности самого человека, лишь набор условных стереотипов, слившийся в один-единый образ и подчеркивающийся абсолютно идеально-прописанными чувствами, которые не могли быть «настоящими». Люди не без изъяна, и даже в упорно трудящейся Тоджо, которая была склонна быть скромной и сдержанной, на пике отчаянья отразилась ее индивидуальность, которая была ярко подчеркнута тем же упорством идти к своей цели ни смотря ни на что, даже если то… непростительный грех вроде убийства. Тогда на классном суде Момота ненавидел Кируми за то, что она убила Рему. Он искренне (без какой-либо утайки) презирал ее за этот поступок. Но одновременно отчаянье Тоджо, которая столь рьяно, в отличие от давно павшего духом Хоши, цеплялась за жизнь и свое сокровенное желание, нашли в его сердце свой отклик, и в конце концов Кайто громко кричал в голос, желая лишь одного: чтобы она спаслась. Это противоречие было рождено противоречивой человеческой натурой, и ТОЛЬКО такие искренние эмоции, которые не отточены до идеала, а полны изъянов, как и у всех, могут породить хоть какие-то ответные чувства в душе другого человека.

Но космонавт никогда не видел, чтобы Оума проявлял что-то индивидуальное, что-то сокровенное, что наверняка прячется по ту сторону его мастерской игры.

Они видели его глупые ухмылочки, крокодильи слезы, которые вызывают разве что раздражение, и его кукольно-замерсшее лицо. Но этот панцирь плотно укоренился в нем настолько, что та индивидуальность, которая, возможно, скрывается на задворках его театральной роли, почти похоронена заживо, и Кайто восхищался уже тем, что видел хоть какие-то, пусть и слабые словно искорки, огоньки личности Оумы, что не было приписано ему сценарием.

Момота тяжело вздохнул, свободной рукой, которую прежде он сжимал в кулак для удара, Кайто вплел пальцы в послушные мягкие волосы мелкого гремлина, чем заработал искреннее недопонимание и расширенные зрачки. И дабы не успеть спугнуть мгновение чистых неподдельных чувств, подобных почти чуду, космонавт резко и решительно припал к манящим припухлым губам, которые невольно чуть приоткрылись навстречу его поцелую.

Момота закрыл глаза, решив перекрыть разум и полностью отдаться ощущением. Запах и вкус мяты все еще настойчиво передавался через слияние их языков, которые сплетались друг с другом покуда диким змеям, что пытались придушить друг друга. Это было настолько непередаваемый адреналин, что Кайто полностью потерял контроль над собой. Он не просто углублял поцелуй, он настойчиво заставлял Оуму продолжать, что даже чувствовал его напряжение и дрожь, и обилие слюны, которой он ненароком давился.

Когда они разорвали этот порочный и развратный круг языков, сплетающихся друг с другом, зубов, случайно стучащих друг о друга, и губ, прижимающихся друг к другу, оба сильно закашлялись.

Только сейчас Кайто понял, что в его глотке все еще отдает мятой, парня вновь замутило.

Пытаясь пресечь нелестные мысли на корне, он, собравшись с мыслями и наблюдая за тем, как Верховный лидер измученно откашливается и восстанавливает дыхание, потянулся к застежкам на белой рубашке Оумы. Нечестно, что за весь вечер был обнажен да опозорен только он один. Пришло время кое-кого наглого расплатиться за унижения. Плюс, разве это действительно не то, чего он сам хотел?

Кокичи вновь завис с нечитаемым выражением на лице. Однако он сильно побледнел, а глаза то и дело хаотично бегали с его лица, смещаясь на его руку, которая, пусть и заплетаясь, разбиралась с замудренными застежками, которые мало того, не поддавались его упорным трудам, да им еще и не было конца и края.

Спустя какое-то время (быть может пару секунд) Оума наконец отморозился, шестеренки его разума закрутились сильнее, чем когда бы то ни было, потому как на этот раз его лицо, покрасневшее во мгновении ока, можно было описать не иначе, чем «вареный рак».

Отлетев от Момоты (Кайто усмехнулся; ну наконец-то это не он тот, кто летает как ошпаренный), Кокичи, все еще неподдельно красный словно помидор, уставился на него ошарашенным взглядом, словно лишь им вопрошая: «Какого черта этот идиот творит такие возмутительные вещи?!». Усмешка Кайто невольно переросла в ехидную ухмылку, которая умудрилась расползтись как у мартовского кота. Вот ему и удалось полностью лишить мелкого самообладания. А нужно-то было всего лишь поставить его в то же положение, в которое еще несколько минут назад ставили его самого.

— Что, Оума, ты же сам так хотел «идти дальше», а теперь, когда я, наконец, не против, идешь на попятную, значит? Эгей, не думал, что Верховные лидеры бывают такими пугливыми как котята! — Кайто, уже полностью наслаждаясь моментом превосходства, злорадно рассмеялся. Оума, по-прежнему все такой же красный, но теперь уже и от возмущения, чуть не задохнулся воздухом от едкой наглости, которой так и сочились все речи космонавта.

— Заткнись, ты, тупой олигофрен! Разве не ты, животное, постоянно берешь свои слова назад?! Я не боюсь! Просто ТЫ меня бесишь, вот и все! — Кайто, делая вид, что все прекрасно понимает, закивал головой в такт. Он не реагировал на провокации по одной простой причине — он прекрасно знал, что весь этот шквал эмоций, которые сейчас обуревают Оуму, настоящий — да и более того, понимал, что кое-кто попросту боится попасть в собственный капкан. Решивши-таки гнуть свою линию, Кайто продолжил наступательную позицию. Ситуация пата его абсолютно не устраивала.

— Ха. Ищешь детские оправдания, Оума, хотя по факту трясешься как осиновый лист. Скажи прямо, что боишься, и беги к мамочке.

Верховный лидер пуще прежнего возмутился, уже практически сдерживая громкий хруст стиснутых зубов. Кокичи, которого возмутило спокойствие Момоты, который прежде только и делал, что как скоморох развлекал его своими забавными реакциями, сейчас сам пребывал на его месте. Тяжело выдохнув и набрав воздуха в легкие побольше, похоже, чтобы просто привести себя в порядок, Оума поспешно отвернулся, прикусив ноготь большого пальца.

— Ладно, — наконец спустя долгой и продолжительной паузы что-то пробубнил он себе под нос настолько неотчетливо, что Момота ничего и не понял.

— Что-что, простите? Признаешь свое поражение? Пугливый Верховный лидер темной организации… — Кайто хотел было продолжить подначивать его про темную деятельность его Организации, про то, что в его группировке явно не состоит больше десяти человек и все такое, но был поспешно перебит громким и настойчивым тоном.

— Ладно, делай, что хотел! ТОЛЬКО! Только попробуй сам потом ныть, что согласился на это, глупый космонавт-девственник! — Оума, выпалив это, невольно перешел на более спокойный и можно даже сказать защищенный тон. Момоте начинало казаться, что он чуть-чуть, но начинает разбираться в защитной реакции оного. — Только вот теперь мое право: дай мне во что-нибудь переодеться.

На этот раз завис уже Кайто. На кой-хрен? Теперь вот ему начало казаться, что кое-кто ну абсолютно не разбирается в том, что они собираются делать. Да вот только спорить кое с кем было себе дороже и поэтому Момота, не найдя ничего приличнее, кивнул на пиджак.

— Он сойдет? — мелкий, защитно сжимаясь в калачик, потряс головой. Голова Кайто невольно вскружилась от увиденного. Вот черт, а этот хрен бывает милым, покуда не открывал свой полный сарказма и гнили рот. Наверное, то же самое можно было сказать и про изобретательницу. Если так прикинуть, Оума и Ирума могли бы даже сочетаться, раз они спорят, как молодожены и оскорбляют друг друга. Кайто невольно рассмеялся вслух, представив их вдвоем: Оуму в каком-нибудь белом традиционном костюме и Мию в подвенечном плане. Ничего не скажешь, картина скорее комичная, чем адекватная.

— Чего ты ржешь, кусок идиота? Отдай мне свою рубашку! — в приказном тоне возмутился Оума. Космонавту хотелось было сказать пару ласковых слов, мол, какого черта я должен отдавать тебе что-то? Но только потом понял, что сейчас ему это ой как не выгодно, и потому молча стянул с себя белую рубашку, на которой виднелось яркое такое пятно крови, и кинул ее Верховному лидеру, что с брезгливостью, ярче некуда отраженной на лице, принял его «подарок».

Оума начал возиться с застежками, расстегивая их с удивительной точностью и скоростью, которой Кайто явно не светит. Деликатно отвернувшись, Момота, созерцающий стену, понял, что сейчас как последний идиот лишился рубашки, а до этого проиграл штанам и трусам. Господи, все это походило на какие-то извращенные игры на раздевание, в которой кое-кто попросту брал своей защищенностью и милой внешностью, пусть и был инициатором и зачинщиком! Черт возьми, и почему Кайто, вынужденный все это терпеть, был лишен даже возможности лицезреть унижения мелкого? Не слишком ли подобная забота удобна для Оумы? А он там случаем не заестся от удовольствия? Однако все его возмущения были перекрыты тихим шорохом одежды, которую стянули с себя и в последствии мягко, несвойственно Оуме (Кайто-то думал, что этот неряха швырнет ее в сторону, а не любовно сложит, как и подобает ее хозяину), отложили в сторону. Космонавт наконец повернулся, поняв, что кое-кто похоже умудрился переодеться. И как только он повернулся в сторону мелкого, то тут же не сдержал гомеричного хохота, невольно вырвавшегося наружу.

— Что смешного, идиот?! — возмутился в очередной раз Оума, который похоже посильнее пытался завернуть свое маленькое хрупенькое тельце в его рубашку. Но были смешны не размеры рубашки, которые Верховный лидер будто бы стащил у своего отца, а огромное кровавое пятно, которое, словно узор, растекалось от ворота до самой груди, смотревшись на Кокичи именно как УЗОР из-за обилия складок на одежде.

— Н-ничего, — все еще сдерживая позывы снова громко расхохотаться, Кайто приблизился ближе, отчего Оума вновь попытался дистанцироваться куда подальше.

Вот только Момота ненастойчиво схватил его за тонкое запястье, которое утопало в манжетах его рубашки. И вот сейчас, лицезрея хрупкое и костлявое тельце Кокичи, космонавт осознал, насколько он худой. Мало того, что легок как перышко, так еще и тонок везде, где только можно. Маленький рост, детские ладошки, узкие плечики и тоненькие ножки. Это все, что представлял из себя страшный лидер Организации, Кокичи Оума. Бледность его кукольного личика чуть приукрашалась румянцем. Сердце Кайто невольно застучало в груди как бешеное. Ну нет, нельзя так нездорово разглядывать лолиту. Как не крути, а Кокичи был милым, пусть и являлся мало того, что взрослым парнем, так еще и занозой в одном месте. Он мало чем отличался от Химико по комплекции, а кое-где возможно даже был еще тоньше положенного.

Космонавта волновало, что такое зрелище пробуждает в нем не отцовские инстинкты, как должно было получиться в идеале, а что-то темное и не совсем приятное его осознанию. Паника забилась в уголках разума, трезвость ума, которая прежде была форсирована азартом, наконец пролила свет на то, что, черт возьми, он творит, и Кайто вновь почувствовал рьяное желание свалить на попятную.

Но пока он отчаянно метал взглядом по апартаментам лав-отеля, который смущал его еще больше, Оума уже, пересиливая себя, подсел поближе, отчего Кайто, опешив от его действий, громко сглотнул.

— Кто бы говорил. Ты и сам трус, Момота-чан. Еще и лжец.

— Да заткнись! — выплюнул Кайто от раздражения и, чуть более придав себе напускно-уверенный вид, схватил мелкого за плечи. — Ты еще пожалеешь, что сказал это!

Момота легко подтолкнул Оуму вниз, заставив упасть на перину, как уже и делал до этого. И тут же завис. А что делать дальше, спрашивается?

— Тебе помочь? — выжидающе спросил мелкий, закрыв лицо своей тоненькой ладошкой. Походу этот мелкий наглец еще и посмеивался над ним. Кайто стиснул руки в кулаки. Уж лучше он умрет, чем попросит помощи кое у кого. Он поднял ноги Оумы, закинув обе себе за плечи и согнувшись перед ним. Такую позу он видел разве что единожды и не совсем мог понять, правильно делал или нет, да и сообразить, что делать дальше тоже почему-то совершенно не получалось. Кокичи зашипел, схватившись пальцами за простыни. Провокационная поза, где его ноги были закинуты на чужие плечи, давала о себе знать, вызывая в нем стеснение. Вот только похоже, пусть кое-кто и был более собран, он совершенно не знал, что делать после этого. Ладно, поза есть, а что дальше? — Прием, Момота-чан, что ты делаешь? Долго мы будем сидеть в такой позе? Даже животные и те по природе прекрасно наслышаны, как спариваться. А ты — даже не хомо сапиенс. Нет, ты хуже!

— Заткнись! — заорал Кайто и подтянул мелкого еще выше за ноги, да настолько, что услышал громкий крик. Действительно, он не знал, что делать дальше, и что с того? Разве не Оума изначально предлагал свои офигенные фирменные услуги. — Мне просто нужно вставить его…ну…и…все?

Кокичи еще сильнее побледнел, отчего Момота сделал вывод, что его предположение крайне не верно.

— Нет и нет! Ты остолоп! Ты же просто порвешь меня, кретин! Отпусти, и я сделаю все сам, ты, кусок девственного космонавта! — Кайто, который осознав, какую белиберду в очередной раз сморозил, поспешно извинился перед Оумой, защитно отползшим подальше от него. — Интересно, в интиме с Харукавой-чан ты бы лишился жизни, предложи войти в нее без подготовки?

— У нас с Харумаки не такие отношения! — сильно покраснев, возмутился Кайто. И действительно, в отличие от более или менее терпеливого Верховного лидера, ассасин бы наверное хлопнула его на месте за такие предложения. Даже Кайто понимал, какую хрень недавно сморозил, просто ему надо было как-то разрядить обстановку, чтобы Оума, раз он такой всезнающий, позаботился об остальном сам. А уж потом Момота так научится всему, что самый деловитый альфа обзавидуется.

— Ну да, конечно. Такой идиот как ты не может заметить очевидные вещи, — пробурчал Оума так тихо, что Кайто с трудом смог расслышать слова. Однако это замечание только породило в нем раздражение, нежели согласие. Космонавт терпеть не мог необоснованные обвинения, и сейчас у него даже мысли не проскальзывало, за какие такие заслуги его поминают не лихим словом. — В общем!.. — Оума снова повысил голос, в котором отчетливо слышались панические нотки, — отвернись в сторону и желательно закрой уши, нос и все что только можешь!

Момота завис, после чего, выпалив, решил вставить своих пять копеек.

— Это почему же я обязан?! — его возмущению не было предела. То есть, он позорился, выставлялся в неглиже, да так, что любой нормальный человек уже давно посчитал бы его за эксгибициониста, а теперь мелкая эгоистичная сволочь еще и просит его лишиться удовольствия понаблюдать за его унижением.

Непорядок, ой какой непорядок.

— Потому что…! — странно аргументировал Кокичи, лишившийся всякого хладнокровия.

— Не буду и точка! — напирал Кайто и тогда мелкий, подскочив с места, хотел-таки броситься наутек, если бы его не задержали чужие слова. — Оума, какого черта?! Сбегаешь?!

— Я же сказал: ОТВЕРНИСЬ И ЗАКРОЙ СВОИ ГЛАЗА И УШИ! В противном случае — катись отсюда восвояси!

Спор вышел довольно бессмысленным. Кайто понимал, что бесполезно продолжать гнуть свою линию, все равно каждому из них придется до самого конца стоять на своем. Ни один из них не привык уступать, а их упорству никто не знает равных. Да вот только помимо упрямства, в космонавте было и рациональное ядро, которое медленно остужало его пыл.

Пусть лицо мелкого гремлина и не выражало панику, а скорее наигранную настойчивость и самоуверенность, язык его тела целиком и полностью выдавал нервозность. Невольно его кончики пальцев подрагивали, коленки подкашивались, пусть он всеми силами и пытался стоять прямо, по коже пошла гусиная морось. Все это выдавало его паническое состояние, которое, кроме самоудовлетворения, вызывало малую толику жалости. Надевать на трусливого себя маску крутого и самодостаточного подростка и быть тем, кем ты совершенно не являешься — Кайто определенно точно знакомо это чувство. Да вот только он, пусть и знает, что не показывает окружающим своих слабостей, искренне хочет перебороть каждую из них, а не использует напускное поведение в качестве инструмента для самозащиты.

Наконец-таки Момота, вдоволь насмотревшись на это зрелище, решил перестать быть садистом и, улыбнувшись, пусть это и напоминало скорее злорадную ухмылку, кивнул.

— Окей. Я закрою глаза, уши, но дышать не перестану, понял? И только попробуй сделать что-нибудь пакостное! У меня и с того света найдется на тебя управа! — своей угрозой он вызвал в Кокичи легкое недоумение, впоследствии сменившееся чистым и красивым смехом. Кайто почувствовал тепло, которое растекалось по всему телу, головокружение и учащенный пульс.

— Да-да, обязательно попытаю счастье, придурок, — пусть Кайто и не думал о том, что уж в ТАКОЙ ситуации на его жизнь попытаются покуситься, он все же решил выдать это глупое предположение, чтобы хоть как-то разрядить атмосферу. Иногда даже самые заурядные и недалекие шутки способны поднять настроение, особенно когда в воздухе витает атмосфера неловкости. Больше ничего не говоря, Момота закрыл глаза и тут же прикрыл уши руками, да настолько сильно, чтобы уж точно не услышать ни звука, хотя, объективно говоря, это не слишком хорошо помогало. Мало того, что звукоизоляция беруш не может спасти от проникновения звука, так завеса из его ладоней мало чем спасала, и тихие стоны, которые было отчетливо слышно космонавту, вгоняли его в краску, пусть он даже и не видел происходящего.

В конце концов, эти несколько минут «затишья» не были спокойным временем неведения, а смущающим ожиданием, которое, к его облегчению, закончилось даже быстрее, чем он мог предположить. Оума легонько хлопнул его по плечу, дав сигнал открывать глаза, и когда Кайто, как какая-то натянутая до предела струна, наконец расслабился и все же открыл их, его взору предстало все такое же пунцовое лицо и волосы, которые находились в еще большем беспорядке, чем прежде.

— Чем ты занимался? — невольно бросил вопрос Момота, отчего у мелкого сошлись брови к переносице, и с раздраженно-озлобленным лицом, от которого аж мурашки на коже проступали, он бросил в ответ:

— Ё-мае, решил в каруту сыграть один раунд, да матч был таким интенсивным и интересным, что аж пропотел, — цыкнув на глупость Момоты, Кокичи, у которого даже сил не хватало на длинные язвительные изречения, добавил, — хотя, конечно же, это все — ПОЛНАЯ ЛО-О-ОЖЬ! На самом деле я подукоротил тебя там с анестезией, а ты, козел, даже не заметил.

— Эй! ЭЙ! Со мной ТАМ все в порядке! Кончай шутить! — возмутился Кайто и тут же пожалел об этом. Оума, сильно всплеснув руками в своем театральном образе, шумно вздохнул.

— Тогда и ты заканчивай задавать очевидные идиоту вопросы. Никто не виноват, что ты недалекий космический идиот, который ведет себя как последний девственник или даже импотент!

Момота пристыженно опустил голову. Это правда, он взял да повесил все на Оуму, пусть инициатива, в конце-то концов, и исходила от Верхвного лидера, однако согласились в этим обе стороны. Кайто прекрасно понимал, как трусливо и по-детски он поступил. Например, если вы вместе работаете над каким-нибудь проектом, а в целом основную работу проделал один человек, хотя оценку вашим трудам дали равнозначную. Ничего не скажешь, не о какой справедливости не идет даже речи. И тут также. Решение было обоюдным, а он взял да и сплавил остальную часть «подготовки» на мелкого, после чего еще и задал абсолютно тупой вопрос не к месту. Все же ей богу отношения — это не его конек. Вот подбадривать окружающих и вдалбливать им свои истины — пожалуйста. А это… нет, лучше увольте.

— Ну? И? Долго ты еще будешь мяться и чего-то ждать? Продолжать мне тоже за тебя? — Оума, пусть и пытался держать лицо, уже терял самообладание. Его голос, прежде веселый и твердый, немного сорвался в конце фразы.

Кайто только мотнул головой в ответ. Уж с остальной частью работы он наверняка справится. Во всяком случае, пусть он и смутно представляет, что делать, но все же хотя бы какие-то крохи знаний в теории у него есть. Так что стоит только поимпровизировать, а дальше все само пойдет.

Но первый раз — это почти как экзамен с практикумом.

Стажировка космонавта — оказание первой медицинской помощи, сдача нормативов, практикумы по общению с иностранцами — все это в применении оказалось совершенно сложнее, чем в изучении теории. И сейчас Кайто мог поклясться, что чувствовал себя гребанным стажером, который только закончил быть студентом. И, черт возьми, помимо волнения сюда добавился чертов ажиотаж.

— Сейчас-сейчас, — отмахнулся космонавт. Ему не хотелось ударить в грязь лицом еще сильнее, чем уже возможно. Поэтому не долго думая Кайто, уже по-свойски захватив мелкого, который так и сидел, натягивая на себя его бедную рубашку как можно дальше, в крепкие объятия, с помощью которых в очередной раз завалил его на кровать. Оума громко выругался вслух и ударил нависшего над ним идиота кулаком в грудь, но видимо его удар пришелся не настолько сильно, что вызвало на лице Момоты только недоумение, нежели неприятие.

— Бу-у-у-у. У кое-кого точно топливо вместо мозгов, — насупился Верховный лидер уже тем, что его попытки оказались тщетными. Момота шумно выдохнул. Сколько способов оскорбить его Оума способен найти за один только за один день? Но ничего, вот сейчас-то у него и будет возможность отомстить за все, что он натерпелся от мелкой занозы. Кайто ухмыльнулся, чем вызвал негативную реакцию. — Чего ты ухмыляешься? Нашел очередной способ сделать все, как полагает животному?

Вот тут Кайто искренне захлестнули эмоции. Он может быть и предлагает всякую ерунду, но никогда не хотел сделать свой первый раз нецивилизованным и грязным. И словно какой-то эспер, прочитавший его мысли, Оума снова добавил:

— Вот если не хочешь выглядеть как человек прямоходящий, то используй презервативы, ты, кусок кретина. Там в шкафу, где лежат все эти инструменты, которые понравятся только такой свинье как Ируме-чан.

***

Спустя минуту поиска и последующей не совсем лицеприятной для Момоты возни с презервативом, он наконец понял, насколько все это ему осточертело. Чертов организм уже долгое время пел дифирамбы, сердце отдавало набатом в груди, а внизу все стояло колом, да вот только одной ухмыляющейся мелочи было только лишь весело от его недалекости, и он вовсю наслаждался зрелищем того, как он суетится и пытается разобраться с тем, что ж нужно делать.

Весь чертов вечер его попросту обсмеивают, и Кайто это очень даже не нравилось. Создавалось впечатление, что кто-то затеял весь этот театр не для хитросплетений против Монокумы, а с задней мыслью поиздеваться над кем-нибудь в процессе.

Тут у Кайто в голове назрел еще один важный вопрос. А что насчет Оумы? Он-то, Момота, был готов уже на все 100%, а вот Кокичи… Этот немой вопрос превратился в заданный, так как и Кайто хотелось озадачить «партнера» да поглядеть на его неловкую физиономию.

— Ну, а что насчет тебя? Ты-то точно готов?

Он услышал небольшой вздох. Пусть они уже и лицезрели друг друга во всех неведомых до этого неловких ситуациях, сейчас отрешенное лицо Оумы и эти огромные фиалковые глаза смотрели словно прямо в душу, прожигая его насквозь. После чего…

— Конечно. Я же не ты. Можешь не волноваться, Момота-чан, все необходимые «процедуры» я сделал еще до того, как прийти сюда.

Ответ был… донельзя расплывчатым. Кайто еще многое хотелось расспросить. Например, что это за «процедуры» такие, нафига Оуме вообще было заходить так далеко или находился ли он в порядке с тем, что его первый раз будет с тем, к кому у него мало того ни то, что нет симпатии, а скорее — антипатия.

Почему-то при последней мысли он почувствовал легкий укол, который тут же был перекрыт собственной инициативой, когда Момота вновь закинул худые ноги себе на плечи, на этот раз уже точно будучи уверенным, что закончит все до конца. Вопреки его ожиданиям, на этот раз Кокичи не издал не единого шума, что очень даже растраивало. Ради чего стараться, если это не вызывает должного отклика?

Кайто шумно вздохнул, решив еще раз собраться с мыслями.

— Ну и? Ты готов? — снова спросил он, на что лежащий под ним мальчонка только кивнул.

Наконец Кайто, еще некоторое время подготовившись и поелозив, нашел курс и сделал первый рывок, тут же встретив сопротивление. Сказать, что Оума был узким, как не сказать ничего. Он вошел еще только самым кончиком, а того уже скривило так, словно его мгновенно протаранили. Его сильно сжимали еще и потому, что сам мелкий скорее всего абсолютно не мог расслабиться, лежа под ним в полном напряжении. Его маленькие хрупкие пальцы с ожесточением хватались за простыни, а глаза были настолько сильно закрыты, как будто его ждало не соитие, а гильотина с этим устрашающим лезвием, которое вот-вот лишит его головы. Если физический процесс всего происходящего не сильно волновал Момоту (и все вытекающие оттуда тонкости), то вот психологическое состояние Кокичи — уж точно волновало.

— Эй, Оума, слушай, ты в порядке? Если нет, то мы можем остановиться.

Мелкий лишь отрицательно мотнул головой, сигналом давая намек продолжать.

Недоуменный Кайто лишь пожал плечами и попытался войти чуть глубже. Но хоть какой-то прогресс наметился только с пятой или шестой попытки. Момота оказался внутри где-то наполовину или того меньше. Хотя ценой тому стали громкие душераздирающие крики мелкого, который пусть и всеми силами пытался сдерживать себя, явно метался в агонии больше, чем должно было быть (объективно говоря, Кайто и так пытался делать все настолько мягко и медленно, насколько это вообще возможно).

По лицу Оумы струились неконтролируемые слезы, пальцы все также, а может быть еще сильнее, стиснули простыни, боровя их, локоны разметавшихся в беспорядке волос прилипли ко лбу из-за пота. Сказать, что он был в порядке, как не сказать ничего. Это был полный непорядок, хотя это еще больше провоцировало Кайто, если бы не крохи осознания, что все-таки нужно думать не только о собственном удобстве, но и о комфорте Оумы тоже.

В конце концов его напор ослабил сопротивление, и наконец у Момоты получилось оказаться внутри целиком. Тогда лицо мелкого целиком и полностью было в беспорядке и описывать его у Кайто не было никакого желания. Было достижением уже то, что у него получилось кое-как получилось войти внутрь. Только вот теперь ему еще сильнее хотелось начать двигаться внутри. Не только из-за плотского желания, но еще и из-за сильно сжимающих стенок, которые приносили неудобства. Но кое-кто похоже совершенно перестал представлять, что происходит, а только откинул голову назад с отсутствующим выражением на лице.

Момоте хотелось спросить, в порядке ли он, но он решил скорее закончить. Начав двигаться внутри еле-еле, Кайто в очередной раз спровоцировал серию то ли хныканий, то ли потустонов. В конце концов, космонавт ускорил темп и эти полустоны превратились в полноценные стоны и крики.

Ему было стыдно от одного только осознания, что чертов Монокума мог смотреть на все это с поп-корном в руках, да всецело наслаждаться зрелищем. Однако полная уязвимость Оумы и его беспорядочные-лихорадочные стоны и вопли кружили голову настолько, что под конец Момоте совершенно снесло башню, и он, уже не отдавая себе отчет, ускорил темп настолько, что практически вколачивался в мелкого.

В течение процесса Кайто припал к меленной шее, кусая ее до отчетливых следов, а затем и к губам мелкого, целуя все в такой же порочной манере и полностью наслаждаясь этим. Конечно, презерватив сделал свое дело и неумелый Момота, который бы излился внутрь, наконец достиг своего предела.

После всего беспредела, когда Момота наконец вышел из него, мелкий попросту упал на кровать, тяжело дыша, все такой же покрытый слезами, с волосами, упрямо лезущими ему в лицо. Кайто же, отдышавшись и какое-то время посидев на краю кровати, принялся одеваться. Вскоре здравомыслие дошло и до Кокичи, который начал было расстёгивать рубашку, чтобы отдать ее владельцу, который сейчас уже приводил себя в порядок в ванной. Кайто, уже умывшийся и приведший себя в порядок, да заставший Оуму за этим делом, лишь пожал плечами.

— Слушай, — начал он, в голосе отчетливо слышалась хрипотца, — все нормально. Можешь вернуть ее позже.

И с этими ничего не значащими словами он поспешно накинул на себя пиджак в своей обыденной манере и, даже не дожидаясь ответа, вышел из номера.

***

На следующий день Кайто встал рано. В течение всей ночи в его голове роились, словно улей назойливых пчел, мысли о том, что произошло в лав-отеле.

Правильно ли это? Конечно, нет! Они, черт возьми, гребанные враги, которые терпеть друг друга не могли.

Тогда зачем все это? Да хрен его знает! И вообще, что будет, если Харумаки и Шуичи прознают, а мелкий гремлин все им расскажет? Как они отреагируют?

И что насчет Монокумы? Что если он использует их тайну как шантаж, чтобы убить кого-нибудь?

Конечно, Момота не собирается убивать кого бы то не было из-за такой ерунды, но что касается Оумы… кто сказал, что он отреагирует так же? И вообще видел ли Монокума, чем они занимались?

С такими нелестными мыслями он и вернулся в столовую пораньше, где помимо Сайхары с Маки, уже с раннего утра сидел… Оума, окружив себя компанией Гонты. Он поедал сладкую булку и опять о чем-то весело переговаривался с энтомологом, еще умудряясь в процессе посмеиваться над ним. Кайто тяжело вздохнул. Как ни крути, но что бы то не было не произошло, некоторые вещи совершенно не меняются.

Например, Шуичи, который, целомудренно поздоровавшись с ним, спросил:

— Момота-кун, ты не выспался? Выглядишь уставшим.

Или Харумаки, бросившая на него раздраженный взгляд.

— Конечно, наверное, этот идиот опять всю ночь смотрел на звезды или летал в облаках.

Момота облегченно вздохнул. Как хорошо, когда некоторые вещи остаются без изменений. Он уселся на свое место, когда его кореши уже заняли свои, и, отвернувшись, произнес:

— Хэй, доброе утро, Гонта и… Оума тоже.

Эта заминка многого ему стоила. И раздраженно-удивленного взгляда Харукавы, и озадаченно-задумчивого взора Шуичи, приложившего руку к подбородку, словно он опять что-то обдумывал, и шокированных глаз Оумы, которые буквально буравили его.

— Ну что ж! — подняв самому себе настрой наигранно-оптимистичным голосом, Кайто пододвинул тарелку к себе. — А теперь… можно и приступать к еде!