Жираф смотрит и анализирует так быстро и внимательно, как только может. Солнечные лучи прямо в глаза сбивают с толку, отвлекают. Тот факт, что из кровати он выполз секунд пять назад, тоже оказывается плохой помощью.
Он с усилием моргает и собирает мысли в кучу. Стук в дверь, он помнит, был громким, решительным, сбивчивым. Непривычно. Совершенно на ненавязчивую манеру Алфедова не похоже. И сам Алфедов стоит на ногах как-то нетвердо, не в своем деловом, а в какой-то мятой белой футболке. Жираф упрямо гонит из мозгов прочь аналогию то ли с ангелом в лучах света, то ли со смертельным полотном.
Брюки хотя бы обычные. Пыльные только, все в разводах, а ещё чуть порванные на конце левой штанины. И лицо чумазое, явно умытое совсем уж наскоро. А блестящих черных ботинок нет – босые стопы переминаются на горячем тротуаре.
– Я хочу нажраться, – заявляет Алфедов бескомпромиссно.
Жираф, если честно, все ещё пытается открыть глаза, поэтому для начала только что-то мычит.
– Ну, это ты по адресу, – зевает.
Сколько вообще время? Кажется, он снова проспал до полудня или вроде того. В любом случае, в его голове останется навеки так, что Алфедов поднял его ни свет ни заря и теперь ему должен. Он неохотно делает шаг с прохода в сторону. Сам думает об одеяле с тоской.
Алфедов проскальзывает внутрь, тревожно тихо и бесцеремонно. Мешкает на пороге, как будто ждёт приглашения. Жираф с ворчанием за плечо заталкивает его в кухню. Потом, завидев, что тот не собирается устраиваться, восклицает: «да бога ради!», и садит его грубо на отодвинутый стул. Алфедов неловко кивает.
– Жираф…
– А? – Жираф готовится к чему-то мозговыносяще серьезному, поэтому давит в себе очередной зевок.
– Ты немного не одет.
– Блять.
Он возвращается на кухню в каком-то заброшенном на дно шкафа и забытом халате. Нет времени подыскивать что-то другое. Ткань от времени грубая и грязная, пахнет пылью. Жираф игнорирует это и плюхается на стул напротив, все ещё возясь с завязками. Гость ждёт образцово молча. Он вообще сидит как-то смирнее обычного и даже не интересуется в своей язвительной манере, как у Жирафа дела.
Кажется, что-то не так.
Конечно, что-то не так.
Никто не заваливается к своим дорогим друзьям с намерением нажраться, если все в порядке.
– Может мы хотя бы начнем с чая или с кофе? – безнадёжно предлагает Жираф.
Алфедов уверенно болтает головой.
– Подумай обо мне, я только встал, – жалостливо настаивает Жираф.
– Ты хозяин, – напоминает Алфедов, пожимая плечами.
И ведь точно. Он может сделать все что угодно и для себя, и для гостя. Невероятная безграничная власть, которую ему не доводилось ещё ни разу испытывать.
Алфедов даже не удивляется притворно тому, что он отказывается от алкоголя. Блядский.
– Тебе?..
– Чего есть покрепче.
Жираф понятливо кивает и неловко встаёт, чтобы залезть в свою заначку. Хотелось бы сказать, что он берег это все для какой-нибудь высшей цели, но правда в том, что оно, скорее всего, скоро бы исчезло и без подобных обстоятельств. В его доме не водится ни бокалов, ни даже приличных стаканов, так что он ставит две большие пивные кружки, намеренно не думая о всяких там этикетках и правилах встречи гостей. Главное, пожалуй, дозу рассчитать. А хотя…
Черт возьми, им ведь ещё нужна еда. Хреновой идеей будет пить на голодный желудок.
– Ты немного плывешь, ты в курсе? – равнодушно сообщает Жираф, возвращаясь к столу и вываливая на него нечто вроде съедобное.
Алфедов хмуро глядит на руку и шевелит влажными пальцами. Бодро вздыхает и кивает. Трясет кистью над полом – несколько грязных талых капель пачкают ковёр. Жираф ему не пеняет, а молчаливо устраивается за столом. Опять.
Некоторые время в тишине только звенят приборы. Жираф работает руками и ртом поспешно, как-то резко и быстро. Алфедов, напротив, действует со странной заторможенностью.
Жираф залипает на каплю, стекающую по его щеке, поглядывает украдкой на влажную шею. Так странно, будто кожа ползёт. Противно и жутко. Алфедов стирает и размазывает капли тыльной стороной ладони.
– Итак.
Они уже успевают выпить немного, когда Жираф спрашивает это, примеряя на себя беззаботный тон.
– Я убил Джаста, – отвечает Алфедов так же внезапно и беззаботно.
Жираф с глухим стуком ставит тяжёлую кружку. Следит взглядом за разводами на стенках. Поднимает взгляд на собеседника – шокировано спокойный – пока тот откидывает мокрые волосы со лба. Потом чешет нос. Закрывает и открывает глаза.
– Хорошо. Ты пил свою хрень сегодня?
– Что?
– Твоя вот эта вот баночка или что там у тебя… Я не знаю! – Жираф возмущённо щёлкает по стеклянной ручке. – Ты говорил напомнить тебе про нее, если ты станешь несущей чушь лужей талого снега.
– А, – в глазах Алфедова мелькает нечто осознанное. – Ага.
Жираф опирается щекой на кулак и неотрывно следит за рукой, которой он лезет в карман. Отстраненно отмечает дрожь в пальцах и размышляет, что запивать что бы то ни было алкоголем, должно быть, плохой план. Но Алфедов запивает.
Сидит ещё сколько-то, чуть опустив голову, невидяще сканирует пространство. Потом поднимает подбородок. Повторяет:
– Я убил Джаста.
Его голос странно надламывается и скачет. Он кашляет в кулак. Жираф дёргает ухом и до боли прикусывает щеку изнутри.
– Это я понял. Ещё что-нибудь?
– Он напал на меня, – до этого Алфедов избегал смотреть в глаза, а теперь не отводит от него своего жуткого черного дырявого взгляда. – А я на него.
– Замечательно, – кивает Жираф многозначительно. – Чудесно.
– Он не хотел меня убивать.
– Размазня!
– А я был на него зол.
– Я тебя понимаю, на него только и надо делать, что злиться.
– Жираф, – зовёт Алфедов до нервной трясучки ласково. – У тебя голос дрожит.
– Да ты что, правда что ли? – бормочет Жираф себе под нос и быстро пожимает плечами.
Он отметает маячившую на краю последние пять минут мысль с кем-нибудь связаться. Кажется, не стоит. Они смогут рассказать остальным какую-то идиотскую легенду позже.
Он героически делает мощный глоток и, морщась, театрально откашливается.
– Давай подробнее.
Алфедов наклоняет голову, и лёгкая дерганная улыбка на его губах выглядит в разы невиннее.
– Я знал его.
– Нет, ну я тоже его знал. Мудила ещё тот, конечно…
– Не сейчас, – Алфедов мотает головой. – Тогда. До того, как все забыл.
Жираф смотрит на него. И ещё смотрит. И ещё пьёт.
Алфедов заливисто смеётся и становится до страшного похож на себя обычного.
– Ладно. Давай по порядку.
* * *
Алфедов воду мутную ногой болтает. Шевелит большим пальцем, стряхивает ил. Теребит и дерет руками травинки и щурится смурному небу. Не то чтобы совсем раскисает, но позволяет себе на миг расслабиться среди волнительной суеты и вороха беготни.
Серый бетон, синяя ручка, рваная бумажка, поломанная тележка – это все завтра, когда-нибудь не сейчас, не в колючей в сердце уютной прохладе.
Он трет плечи со смутной тоской по солнцу, но довольно вздыхает. Свистит игриво в ответ на птичий свист. Зорко наблюдает рябь, идущую по поверхности пруда от лёгкого ледяного ветра. Тут до меланхоличного хорошо одиноко и спокойно.
Бревно кривое, неуютное, шершавое. Он ёрзает на нем, пытаясь устроиться поудобнее. Ёрзает и вдруг замирает, напрягая плечи.
Из леса хрустят бережные шаги. Тихие, кошачьи. Алфедов наклоняет голову назад и рассматривает перевёрнутую чащу, ища пришельца. Моргает на движение низких веток у берега. Потом заражается раздражением от узнавания, фыркает и возвращается к созерцанию мрачного природного вида.
– Привет.
Алфедов не смотрит в ответ, хотя чувствует, что ему заглядывают в глаза.
– Привет.
Интересно, как и зачем Джаст постоянно находит его во всяческих уединенных местах. Уж не для того ли, чтоб побесить?
Маленький прибрежный камешек с бульканьем падает в воду с его лёгкой руки. Алфедов морщит нос от громкости этого звука и, закидывая ноги на бревно и сгибая колени, прячет в локтях половину лица.
– Какой-то ты кислый, дружище, – Джаст подбирает новый, более удобный камень и пускает им блины по воде.
– Какой-то ты сильно весёлый, – равнодушно в тон ему отбивает Алфедов.
Исключительная вежливость не позволяет ему сказать, что все было замечательно, пока кое-кто не явился.
– А ещё у тебя тут холодно и неуютно.
Алфедов не поддается ухмылке и не подпитывает очевидно пустой и неловкий разговор. Он больше не смотрит на пруд, встревоженный людским вмешательством и волнующийся кругами. Он с преувеличенным интересом изучает какие-то сероватые листочки прямо перед своим носом. Расслабление куда-то девается, и на его месте в груди образовывается тугой колючий узел – боевая готовность.
– Чего ты здесь делаешь-то? – Джаст грубо обламывает с дерева тонкую ветку.
Алфедов лениво поднимает глаза на хруст.
– Да мне вот тоже интересно, почему ты здесь, – тянет сонно, как-то особенно акцентируясь на «ты».
Он не следит за тем, что происходит, позволяя сознанию затянуться дымкой. Препирается незаинтересованно, точно словами фехтует. В ушах словно глухая мягкая вата – слишком тихо и хорошо, чтобы о чем-то беспокоиться. Ему не нужно решительно понимать хоть слово из сказанного Джастом, чтобы окатить его брызгами с ног до головы.
Смутно знакомый смех делает громче взволнованный стук в груди. Слышится среди него эхо, от которого нечто сжимается как-то болезненно. Нежность пополам со злостью – и оба так далеко, что едва можно кончиками пальцев дотянуться.
Джаст, зараза, откидывает челку со лба и обезоруживающе улыбается.
– Ай-ай-ай, думаю, мне придется развести огонь, чтоб просохнуть.
Алфедов фыркает, невольно позабавленный, и машет на него скучающе рукой.
– Сходи нахуй, – он не трудится объяснять свою резкость – он знает, что Джаст знает, почему его слова являются грязной издёвкой.
Более того, он не тушуется, а смеется. Он не прекращает смеяться, когда действительно разводит огонь. Он не прекращает смеяться, и его смех не прекращает ввинчивается в уши ледяными глыбами. У него в глазах черти пляшут, а за ними – нечто более темное и мрачное, ледяное.
Алфедов лишь раз взглядом по костру скользит и решительно отворачивается. Мозги звенят и трещат противно. Бред, разве в нем есть человеческий мозг? Разве в нем есть пульсирующее в горле сердце? Он сам едва дышит с неслышным свистом. Дышит. Зачем.
Внутри нет особенной уверенности в том, что он успел уловить, как за четверть часа его мысли из спокойного тихого омута превратились в безобразную грязную лужу. Огонь, Алфедов слышит, пожирает ветки жадно. Его грудь фантомно болит. В лопатках свербит от насмешливо сочувственного взгляда.
Неправильность воет и в гонг бьёт дурно тревогу. Алфедов признаёт, что едва ли может сделать с этим что-то. Может, закрыть уши, разве что.
Или наоборот. Повернуться лицом к лицу.
Языки ревут, и на отрезанном углу сознания что-то паническое в истерике бьётся. Жёлтый, оранжевый, красный. Жар, конечно же, не может дойти до него с такого расстояния, но Алфедов явственно его чувствует каждой клеточкой тела.
Джаст легко скидывает с себя тонкое рваное пальто, стряхивая текущие вниз капли, и изящно швыряет его на торчащий сук. На нем остаётся только смехотворно холодная рубашка. Не темная, как обычно. Светлая. На месте левого рукава – клочья.
Он выглядит нереальным в соскальзывающей в ночную тьму серости неба. Призрак наяву, игра теней.
– А мне говорили, ты убегаешь, стоит кому-то затеять костер, – дразнится.
Несуществующие лёгкие не наполняются воздухом, но кислород забивает собой пустоту в глотке.
Алфедов будто расстроенно щелкает языком и целиком откидывается назад. Чувствует, как искусственная челка лезет в глаза, щекочет. Точно. Искусственная.
– Я тебя умоляю, – выплёвывает он из себя небрежность, пока мороз хватает его за грудки.
Джаст не уводит немигающего взгляда. Джаст ему в ответ ярко скалится. Его лицо изумительно сияет. Самодовольство, чистейший восторг, возбуждение, больная радость. Наконец, азарт.
«Эй, Алф, гляди-ка – я, похоже, наткнулся на нечто любопытное!»
В его глаза как в далёкие омуты смотреть. Знакомые до мерзкой боли. Ага. Вот оно что. Алфедов ничерта не может понять, что происходит.
Это не голос и не фантом. Это мысль – мысль не его. Как вспышка на Солнце – тотчас же пропасть и оставить в догадках – было ли, не было.
Это воспоминание. Одно из тех, которых у Алфедова нет.
– Мне недавно тут сон приснился… – чувство такое, словно Джасту нож приставили к горлу и покопались хорошенько в мозгах.
Не хочется выяснять, с чего он заводит разговор о снах.
– Ничем не могу помочь, – лжет Алфедов, не дрогнув. – У вас, людей, такое случается. Я же не очень знаком с этой концепцией.
Огонь с громким хрустом сжирает огромную ветку, как будто намекая, отчего на самом деле он просыпался последние дни. Алфедов давит кислое волнение и игнорирует. Он не чувствует положенного страха. Не на самом деле.
«Беги! Ну же, беги, дурак!»
Рука сама собой дёргается к загадочному шраму. Алфедов раскачивается на пятках, отклоняется назад, готовый отступать.
У Джаста глаза блестят. Уверенно. Слишком знающе. Слишком по-знакомому надменно.
«Да тут же все элементарно, смотри…»
«А я все-все знаю! Я все-е-е знаю!»
«Исходя из неутешительных результатов этого опыта, нам нужно… Эй, ты вообще слушаешь?»
Алфедов моргает и неверяще трясет головой. Мнет, щелкает пальцами. Приклеивает небрежно улыбку к уголкам губ. Вымученно хмыкает.
– Думаешь, самый умный да?
Джаст как-то мгновенно заводится. Его взгляд звереет, он делает решительный скользкий шаг вперёд, заслоняя собой огонь.
Да, ошеломлённо думает Алфедов, я узнаю эту злость.
* * *
– Огнем запугивал? Во мудак! – рассеянно отзывается Жираф.
В его взгляде уже пелена и муть, и смотрит он словно бы сквозь, не на Алфедова. Кружки раз за разом по кругу пустеют, бутылки тоже.
Хочется возразить, – я не испугался! – но это стало бы неправдой. Хоть и не стало бы ложью.
– Я понял, что он помнит, – непринужденно пожимает плечами Алфедов. У него в голове тоже непозволительная лёгкость. – И понял, что я не помню, но знаю его.
– Же-е-есть.
Жираф делает ещё один глоток – воистину жалкое зрелище. Наверное, он назавтра снова не вспомнит половину всего, что было. К счастью.
– Знаешь, он изменился сильно, – Жираф икает, а Алфедов отмахивается от ядовитой пустоты собственных слов. – Не уверен, откуда я знаю это.
Он рад, что ему не отвечают. Он рад, что Жираф начинает лепетать что-то пьяное и дурацкое невпопад.
Но он разочарован. Это как заноза, впившаяся в ладонь – до сих пор больно. До сих пор хочется говорить.
– Алфедов, – невнятно бормочет Жираф и бессмысленно, но решительно фокусирует на нем мыльный серьезный взгляд.
– Жираф, – Алфедов ему улыбается открыто и нежно в ответ.
Это у них ритуал. Позови среди тишины, получи нарочитое успокоение. Выскажи глупость и почувствуй поддержку за плечом и одобрительный смех.
Не этого Алфедов ожидал, проснувшись однажды и наткнувшись на Жирафью Морду. Не этого.
Джаст мёртв.
(Ему легко, горячо и весело от спиртного)
Джаст валяется окровавленный где-то в кустах.
Не то чтобы кровь особенно видна на его болезненной тёмно-серой коже, думает Алфедов и хихикает в ладоши от этой мысли.
– Я уверен, – выдает Жираф в такт его мыслям. – Что раньше Джаст по-любому был белым.
Алфедов хочет напомнить ему, что Джаста больше нет. Вместо этого он тщательно выпивает из кружки остатки и усмехается.
– Был, – он не собирается выяснять, откуда он это знает. – Был, точно.
Он лениво про себя интересуется, что скажет Альцест. А Модди? А все остальные? Его это не волнует в действительности, но ему становится отчасти любопытно.
Жираф проворно механически наливает ему и себе ещё.
– Может, хватит уже? – хмыкает Алфедов.
– Все нормально.
Голос у Жирафа смазывается, но мотает головой он довольно решительно.
Никто не спорит. За окном, за пеленой яркого света отбивают трели птицы. Из чащи ворчит лесной зверь. В приоткрытую форточку ласковым теплом задувает, а в комнате все равно тихая гнетущая духота.
Алфедов держит тяжелую голову руками и крутит, крутит в голове произошедшее.
Джаст хорош в поединках. Джаст по-своему резко и широко изящен в обращении с мечом. Алфедов неловкий и гибкий, больше отводит, чем рубит, разыгрывает довольно простые обманки. Его ярость отдается жуткой слабостью по конечностям.
Осечка там, осечка здесь. Джаст ещё не разу его не коснулся. Можно догадаться, если дать себе труд немного подумать. У Алфедова вместо мыслей какая-то вялая уродливая каша.
У Джаста во взгляде довольство и лукавство, когда Алфедов валит его наземь. Отблеск нежности, ласкового узнавания. Улыбка собирается в уголке губ. Как обычно, самодовольная.
И таким он застывает. С дырой в груди, с горячей струйкой изо рта и стеклянными глазами, оттененными былой радостью.
Жираф уже бормочет что-то тихонько сам себе. Почти засыпает.
Алфедов судорожно сжимает руками вновь влажные волосы. Панические идеи спиралью заворачиваются вокруг того, что у него нет никакой необходимости дышать так глубоко и часто. Зубы стучат.
Не плохо. Не больно. Не жаль. Просто холодно. Изнутри морозно, вопреки радостной жаре.
Он представляет обвиняющие лица ребят и не чувствует ничего особенного по этому поводу. Это оказывается так просто – примириться с убийством. Пальцы дрожат.
Он убил Джаста.
Он подумает об этом позже, когда Жираф проснется, протрезвеет и поднимет тревогу.
Он потом спросит себя, почему они напали на друг друга, какая искра от костра взорвалась между ними.
Он открывает следующую бутылку слабыми руками, прикрывает глаза на ковыряющий воздуха звон.
«Я бы ни за что тебе не доверил оружие, приятель»
Далёкий глас Джаста полушутливый полон любопытствующей энергии.
Алфедову недавно стали сниться сны. Алфедову снится, что он вонзает меч Джасту в грудь, а тот не думает этому сопротивляться.
Алфедов проснется дома у Жирафа, встрепенется на стуле и оглядит бардак кругом. Жираф равнодушно махнет ему рукой из прохода. Пустая бутылка, звякнув, упадет от неловкого движения локтем.
– Во сне я убил Джаста, – скажет Алфедов сходу.
Жираф закашляется горечью пополам со смехом.