Традиция

Яркое августовское солнце пробирается в душную, ещё не наполненную утренней свежестью комнату через слегка покачивающиеся шторы. Чжэхань жмурится от надоедливого солнечного света и аккуратно потягивается.

Чьи-то длинные руки крепко обвивают его талию, а острый подбородок упирается куда-то в плечо. Он улыбается сам себе. В этих объятиях всегда так тепло просыпаться. Они как будто служат щитом, поддержкой. Как будто защищают от целого мира вокруг.

Чжэхань осторожно поворачивается и долго всматривается в лицо напротив. Широкий лоб, пушистые ресницы, еле-еле трепещущие, как будто на ветру. Острый нос, впалые щёки и розоватые, немного припухшие со вчерашнего дня губы. Красивые, до боли родные черты. Ведь сколько раз он их изучал вот так, тайком, после пробуждения? Цзюня и самый громкий будильник не разбудит, а Чжэхань не стал бы себе отказывать в таком удовольствии.

Он легонько касается рукой дорогого лица. Цзюнь немного хмурится, во сне тянется к ласке, что-то невнятно бормочет:

— Ещё минутку… Чжан-лаоши…

Чжэхань смеётся про себя: «Моя бы воля, я бы и минутку, и вечность провёл бы в таком умиротворяющем спокойствии». Весь этот утренний ритуал как будто бы уже стал традицией.

Идиллию прерывает телефонный звонок. Музыка и вибрация противно заполняют уши, Гун Цзюнь сдавленно стонет от безнадёжности и, наконец, открывает глаза, а Чжэхань тянется к трубке.

— Да, алло?

— Ну что, выспался? — вместо приветствия начинает Сяо Юй, — ты хоть время видел, уважаемый?

Чжан Чжэхань невольно кидает взгляд на настенные часы. Они показывают ровно десять утра. Не успев удивиться тому, как долго они с Цзюнем проспали, он вновь слышит недовольный голос на том конце провода:

— Не важно, — вздыхает менеджер, — тебе сегодня крупно повезло, потому что съёмки переносятся на завтра. Поэтому и звоню тебя предупредить.

— Значит, сегодня у меня выходной?

— Вроде того. Отдыхай. Но завтра — чтобы был как штык! И я тебе не мамка, будить тебя по утрам.

— Хорошо-хорошо, — мысленно кивает Чжан Чжэхань и отключается.

Конечно, он будет как штык. Ведь он так любит свою работу. Участвовать в новом проекте, проживать новую историю, изучать новых персонажей — всё это заставляло его душу воспарить куда-то в облака, а сердце биться быстрее.

— Кто это?

Тем временем на Чжэханя внимательно смотрели ещё подёрнутые сонной дымкой глаза карего цвета. Взгляд ещё был расфокусированный, но Чжэхань чувствовал всю нежность, что была в этом взгляде. И эта нежность была направлена только на него. От этого хотелось улыбаться.

— Да кто это может быть? Сяо Юй, конечно. Я сегодня отдыхаю. Съёмки перенесли.

Цзюнь кивает:

— Понятно. И у меня выходной сегодня. Но у нас же нет никаких планов?

— Совершенно никаких. Но я бы не отказался от завтрака.

Дважды говорить не приходится. Цзюнь поднимается с кровати, бережно надевает серебряное кольцо, оставленное на тумбочке, и направляется на кухню. Конечно, урвав перед этим быстрый поцелуй с любимых губ.

Чжэхань не говорит, чего хотел бы съесть, а Цзюнь не спрашивает. Чжэхань любит кулинарные сюрпризы и готов съесть всё, приготовленное его возлюбленным, а Цзюнь любит удивлять. Это тоже уже как будто бы стало традицией и немым правилом.

Закончив с умыванием и выбором одежды на день, они наконец садятся за стол. Чжэхань невольно распахивает глаза шире и прикрывает от удивления рот рукой. С таким же серебряным кольцом на безымянном пальце.

— Невероятно! Выглядит вкусно!

— Пустяки. Садись и кушай скорее, пока не остыло.

Чжэхань не прекратит хвалить готовку Цзюня, а Цзюнь не прекратит отмахиваться. И это, наверное, тоже уже традиция.

За едой Гун Цзюнь начинает разговор:

— Раз у нас нет планов, Чжан-лаоши, давай решать: что будем делать в такой особенный день?

Чжэхань немного сдвигает брови, задумываясь и отправляя ещё одну порцию риса себе в рот:

— Поедем на корт, поиграем в гольф?

На лице напротив тут же появляется страдальческое выражение:

— Ну нет, только не гольф! С тобой мне играть бессмысленно, я всё равно всегда проигрываю.

— А мы не будем соревноваться. Просто покидаем мячи в лунку, подышим свежим воздухом.

Цзюнь всё ещё хочет что-то возразить, но встретившись с воодушевлённым взглядом Чжан Чжэханя и услышав такое милое «Ну, пожалуйста», он понимает, что просто не может отказать. И вот так вот поддаваться этим чарам и сияющим глазам — это тоже для Гун Цзюня уже традиция.

— Ладно, поехали.

Лужайка встречает их запахом недавно скошенной травы и разливами полуденного солнца. Оба невольно жмурятся, надевая друг на друга забавные кепки и тёмные очки.

— Так-то лучше, — утвердительно смеётся Чжэхань и тянет возлюбленного за руку, — пойдём, научу тебя одному классному удару!

Цзюнь неуверенно берёт клюшку в руки и пытается повторить за Чжэханем.

Мимо.

— Нет, всё не так! Давай я тебе помогу.

Чжан Чжэхань становится сзади, прижимаясь ближе всем телом, и берёт руку Цзюня где-то в районе локтя.

— Помогу тебе направить силу удара…

И Чжэхань правда думает, что в таком положении, когда от ощущения близости сердце вот-вот выскочит из груди, а внутри тягучей сластью поднимается желание, Цзюнь сможет сконцентрироваться на каком-то там мячике для гольфа?

Сначала получается из рук вон плохо, но Гун Цзюнь собирает остатки силы воли в кулак и пытается следовать указаниям. Ударив в двадцатый, если не в тридцатый раз, он уже начинает что-то понимать, но продолжает специально делать ошибки, только бы стоять вот так, наслаждаясь прикосновениями любимого. И прикидываться, что Цзюнь совсем не может играть в гольф без помощи Чжэханя, тоже уже стало традицией.

Они играют чуть ли не до наступления темноты, пока в теле не начинают разливаться усталость и тяжесть. Собирая амуницию, Цзюнь с трепетом в сердце отмечает, с какой любовью Чжэхань обращается с клюшками с гравировкой. Он подарил их Чжэханю на тридцатилетие, и это, кажется, было так давно. Сколько всего они пережили, сколько было взлётов и падений. Но вот они вместе спустя три года. Несмотря на все пересуды и злые языки.

— Куда теперь?

Звонкий голос Чжан Чжэханя вырывает Цзюня из размышлений. Гун Цзюнь улыбается, берёт ладони возлюбленного в свои и тихо отвечает:

— С тобой куда угодно. Только, пожалуйста, не предлагай играть в баскетбол.

Чжэхань весело смеётся в ответ:

— Жаль, а так хотелось.

В его глазах бегают искры счастья, и Цзюнь пытается поймать их взглядом, как заворожённый. Не может отпустить, не может насмотреться. Ему всегда будет мало.

— Сейчас дырку прожжёшь во мне взглядом, — поддевает младшего Чжэхань, стараясь скрыть смущение за остротами.

— Не прожгу, всё под контролем, — в том же духе отвечает Гун Цзюнь, так и не отрывая глаз.

— Совсем не стесняется! — с возмущением думает Чжан Чжэхань, и, не желая проигрывать, тянется к лицу Цзюня.

Цзюнь же вместо желанного поцелуя получает лёгкий безобидный щелчок по носу и всё тот же его любимый заливистый смех. Последнее слово всегда было за Чжэханем, и это тоже стало своеобразной традицией.

Вечер Чжэхань и Цзюнь решают провести в ресторане на окраине города, где они бы могли быть одни и не бояться чужих глаз. Под тихую классическую музыку и еле слышный звон столовых приборов.

Когда ночь уже разливается над землёй, они выходят из зала в маленький дворик. Совсем крохотная, но уютная пристройка к ресторану — дорожки вымощены белым камнем, вокруг пышным цветением цветут цветы, деревянные резные лавочки укрыты тенью золочёной арки, на которой, извиваясь, растут виноградные лозы.

Интересно, а делают ли из этого винограда в ресторане вино?

— Уж очень оно хмельное, — думает Цзюнь, немного шатаясь и чувствуя лёгкий шум в голове, но крепко держа за плечи улыбающегося Чжэханя.

Тот мечтательно смотрит куда-то в звёздное небо, словно в поисках ответов на какие-то великие вопросы Вселенной. И Цзюнь опять, какой раз за день, засматривается своим единственным. Может, и не от вина он так сильно пьян?

— На что смотришь? — решает спросить Гун Цзюнь.

— Как на что? Сегодня же особенный день, ты сам сказал. Вот ищу эти звёзды, что сегодня вроде как должны быть ближе друг к другу.

Цзюнь хихикает в ответ и аккуратно поворачивает Чжэханя на себя, чтобы они встретились глазами.

— Тут и без звёзд всё понятно. Я люблю тебя, Чжан-лаоши.

— И я тебя люблю, Цзюнь-Цзюнь, — отвечает Чжэхань, чувствуя, как его увлекают в нежный поцелуй. И он тянется к столь желанным губам, сбиваясь с дыхания, теряясь в движениях, ощущая, как от приятного покалывания земля уходит из-под ног.

Наконец отстранившись, Цзюнь говорит:

— Счастливого Цисицзе тебе…

Чжэхань прерывает его, приставив палец к губам:

— Счастливого Цисицзе нам, Цзюнь-Цзюнь.

Гун Цзюнь улыбается в ответ:

— Мне кажется, в этом году получился отличный праздник.

— Я тоже так думаю. Пусть всё и было спонтанно.

И это тоже стало традицией — никогда больше не планировать Цисицзе. Гун Цзюнь ещё слишком хорошо помнит, как однажды в одночасье все его грандиозные планы пошли прахом. Как бронь ресторанов, путёвки, подарки, цветы — всё в один миг стало неважным, ничего не значащим, как пыль. Он слишком хорошо помнит, как единственным его пожеланием в тот день стало просто вновь увидеть своего возлюбленного живым и счастливым. Здоровым и активным. Он просто хотел, чтобы всё вернулось на круги своя и рассеялось, как страшный сон.

И теперь, по прошествии трёх лет, он, смотря на смеющегося и радостного, занятого и вовлечённого Чжэханя, лишь покрывается мурашками, вспоминая об этом кошмаре. И всё между ними осталось как прежде. Лишь только появилась ещё одна, только их одних, маленькая традиция.