Да, я не рок-стар,

Но моя гитара горит,

Это так просто,

Если ты почувствуешь ритм…

Он пел практически на пределе, выжимал из своих легких все, что мог. Каждый новый вдох обрушивался резко и внезапно, заставляя голову кружиться, но Серегу такие мелочи остановить не могли. Он встряхивал головой, хлопал по боку гитары и продолжал петь, все громче и громче. Голос начал хрипеть, волосы выбились из хвоста и лезли в глаза, а медиатор по-прежнему ураганом носился над струнами.

Давай, не бойся,

И пускай провалится пол,

Пускай провалится пол,

Пускай провалится пол!

Последнюю фразу он выкрикнул во весь голос и спрыгнул с подоконника; старый деревянный пол отозвался на прыжок громким треском. Серега закинул голову и уже приготовился к припеву, но тут дверь распахнулась, и аккорды потонули в яростном крике Волкова:

— Чернов, прекрати немедленно! Это уже ни в какие ворота не лезет, черт побери! Ты вконец совесть потерял или просто с катушек слетел?!

Серега закатил глаза. Тощий и бледный отличник Ромка Волков жил прямо под ним и примерно четыре раза в неделю врывался к Сереге с требованиями прекратить орать. И еще ни разу эти требования не бывали выполнены. Действуя уже по привычке, Серега уселся обратно на подоконник и провел по струнам; на Волкова он демонстративно не смотрел. Тот взъярился еще сильнее:

— Слушай, Чернов, если тебе плевать на зачет в пятницу и ты не собираешься к нему готовиться, то хотя бы не мешай остальным, а?! Хочешь орать — иди в парк и там ори хоть до хрипоты!

— Волков, — лениво протянул Серега, растягивая гласные, — иди нахрен, понял?

— Да ты… — Волков задохнулся от негодования. — Да иди ты сам знаешь куда…

— Куда? — Серега взглянул на него с интересом. Неужели он сейчас станет свидетелем превращения зануды в нормального человека?

— В парк!

И, тряхнув своей вечно растрепанной челкой, Волков зашагал к двери. Серега громко и разочарованно вздохнул, привалился к оконному стеклу. И неожиданно наткнулся на пустоту. Створка с ужасающим скрипом убегала в сторону, тело стало невозможно тяжелым, Серега потерял равновесие и судорожно замахал руками. Где-то вдалеке взвизгнула гитара, из горла вырвался сдавленный хрип. Перед глазами мелькнуло ясно весеннее небо, такое веселое, такое синее — разве можно в такой день умирать, он ведь еще ничего не успел, ничего важного не сделал…

Руку вдруг обожгло холодом. Серега разлепил глаза и увидел тонкие белые пальцы, а следом — огромные испуганные глаза. Волков уперся коленом в подоконник и, ухватив Серегу за запястье, с трудом удерживал его между небом и землей.

— Держу, — просипел он сквозь зубы. Его бледное лицо побагровело от напряжения, на худых руках вздулись вены. — Не бойся, я щас, щас…

Он медленно, миллиметр за миллиметром передвигал пальцы по Серегиной руке, чтобы взяться повыше. Потом резко дернулся назад, оттолкнулся от подоконника и рывком втащил Серегу в комнату, но тут сам споткнулся, и мальчишки рухнули на пол. Серега ткнулся носом Волкову в грудь, лбом заехал ему по подбородку. Лицо у Волкова было такое же ледяное, как его руки, а ребра острые, выступающие: на ощупь он оказался еще более тощим, чем на вид. Придушенно захрипев, он слабо толкнул Серегу; тот опомнился и торопливо отполз в сторону.

— Медведь, — заворчал Волков и потер ребра, — аккуратней можно было? У меня ж теперь синяки останутся!

— А? Что?

Серега еще приходил в себя и ошалело озирался по сторонам. Он ощупал себя, чтобы удостовериться, что ему не мерещится. Жив. Он не умер, не выпал из окна — он жив, он сидит на полу в своей комнате, и на него сердито уставился Волков. Волков, на которого он минуту назад свалился, как мешок картошки. Который поймал его, не дал упасть. Который только что спас ему жизнь.

— Ты меня вообще слышишь? — в его голосе послышалось беспокойство. — Соображаешь хоть что-то?

— Да. Вроде да, — кивнул Серега. — Ты… ты меня спас…

— Бывает, — Волков пожал плечами, словно спасать людей для него было чем-то обычным, вроде утренней зарядки. Смотрел он все так же сердито. — А ты, Чернов, просто идиот. Какого рыжего дьявола ты полез на это чертово окно, ты разве не видел, что оно открыто?

— Нет… — в голове царил полнейший кавардак. Серега медленно поднял взгляд на открытое окно, равнодушно поскрипывавшее на легком ветру, и к горлу подкатила тошнота. Он поскорей повернулся обратно к Волкову, который только покачал головой:

— Ну, ты даешь, конечно, — слегка подвинувшись, он задел упавшую на пол гитару, и та издала жуткий немелодичный звук. — Ох ты ж…

— Что, что там такое? — тревога за драгоценный инструмент окончательно вернула Серегу в реальность, отозвалась противной нервной дрожью. Волков молча протянул гитару; две струны у нее торчали отвратительными обрывками. — Твою ж мать, теперь к мастеру переться!

— Из-за струны? Так натяни сам, в чем проблема?

— Да я не умею… — Серега со вздохом провел рукой по спутавшимся волосам, тоскливо глядя на истерзанные струны. В груди болело, словно ему самому что-то оборвали.

— Серьезно? — Волков удивленно вскинул брови. — Ну, а запас есть?

— Что?

— Запасные струны у тебя есть? Давай сюда.

Струны отыскались в боковом кармашке гитарного чехла. Повертев их в руках, Волков выбрал две потоньше и уверенно принялся натягивать их на гриф. Когда все было готово, он повертел колки, настроил звук, но отдавать гитару не спешил — легко провел по шероховатому корпусу, погладил затейливый узор розетки. Его колючий, сердитый взгляд немного оттаял, на гитару Волков смотрел чуть ли не с нежностью.

— Хорошая, — сказал он тихо, будто обращался не к Сереге, а к самому себе. — Звук чистый, звонкий. И корпус приятный. Обычно их лаком покрывают, они такие скользкие, холодные, а этот теплый… — Волков на секунду прижался щекой к корпусу, но тут же отдернулся и неловко отвел взгляд. — Прости, я… Ну, в общем, все, держи.

— Где ты так этому научился? — Серега таращился на него с растущим любопытством. Кто бы мог подумать, что зануда Волков питает нежные чувства к музыкальным инструментам!

— Да у отца есть старая гитара, я как-то менял у нее струны, ну и приноровился.

— Так ты тоже играешь?

— Ну, так… Знаю пару аккордов, самых простых.

— Например? — краешек сознания робко советовал остановиться и не давить на откровенно смутившегося Волкова, но Серега игнорировал эти советы: любопытство было слишком велико, а когда еще представится другой такой случай?

Волков в раздумьи закусил губу, осторожно провел пальцами по ладам, коснулся струн. Затем еще раз и еще. Он играл шестеркой, самым примитивным боем, зажимая аккорды неловко, под каким-то диким углом, и музыка его звучала неуверенно и рвано. За этими разрозненными звуками Серега не сразу услышал тихое пение.

Лишь безумец был способен так влюбиться,

За тобою вслед подняться…

Голос у Волкова был хрипловатый, дрожащий, пел он еще менее уверенно, чем играл, но его огромные глаза в сумраке комнаты светились странной одухотворенностью. Серега словно впервые увидел в нем живого человека, а не просто регулярное врывающееся в его жизнь обстоятельство, которое не стоит даже того, чтобы на него толком взглянуть. Да уж, странно порой бывает: живешь с кем-то почти бок о бок, видишь его каждый день, но внимания не обращаешь, даже не думаешь о нем. А потом раз — и этот человек спасает тебе жизнь. И ты не знаешь, как быть дальше. Не обращать внимания, как раньше, уже не получается, чувствуешь себя в долгу, обязанным как-то отплатить. Но чем можно отплатить человеку, которого ты совершенно не знаешь?

Неизвестно, куда бы завел Серегу этот увлекательный внутренний монолог, но тут Волков резко остановился, отложил гитару и поднялся:

— Так, ладно, это, конечно, все замечательно, но мне действительно надо готовиться. И тебе я советую поступить точно так же. Хоть раз в жизни займись делом, вместо того, чтобы мешать другим.

— Угу, было бы, по чему готовиться, — буркнул Серега, вмиг растеряв все благодушие. К зачету он готовиться даже и не начинал. Волков, кажется, об этом догадался: он прищурился, задумчиво глядя на Серегу из-под тонких светлых бровей, а потом предложил:

— У меня есть конспект со всем материалом, могу дать — сфотографируешь, выучишь. Если ты обещаешь не орать свои песни, по крайней меня до каникул.

— Да как мне поможет твой конспект, там же дохрена учить, а зачет уже послезавтра!

— Ну, не знаю, сделай шпоры.

— Шпоры? — Серега решил, что ослышался. Отличник и зануда Волков, который пишет все зачеты и контрольные по-честному, предлагает ему смухлевать? — Ты предлагаешь мне сделать шпоры? Серьезно?

— Слушай, Чернов, — Волков сунул руки в карманы джинсов и устало вздохнул, — мне на самом деле все равно, как ты будешь сдавать зачет. Лично я работаю честно. Но для этого мне нужна тишина — поэтому, да, я предлагаю тебе сделать шпоры и готов дать свой конспект, если взамен ты заткнешься хотя бы на ближайшие три дня. Согласен?

— Ну, допустим.

— Хорошо, тогда я сейчас вернусь. Бумагу приготовь.

Он исчез, оставив Серегу один на один с растущим изумлением. Все происходящее походило на какой-то сюр — мало того, что с Волковым, как оказалось, можно говорить по-человечески, мало того, что он умеет договариваться, когда прекращает кричать, так он еще и музыкой, похоже, увлекается. Последнее произвело на Серегу особенное впечатление: сам он пел, сколько себя помнил. Пел, когда было так хорошо, что казалось еще немного — и взлетишь. Пел, когда было паршивее некуда, чтобы хоть немного смягчить боль. Пел в компании и в одиночестве. Гитара стала для него самым лучшим другом, с которым он дышал в одном ритме, которого чувствовал лучше, чем кого-либо из людей. Многие из его знакомых тоже с удовольствием пели, кто-то даже мог сыграть пару песен, но никто еще не смотрел на гитару так нежно и ласково, как это делал Волков. Как это делал сам Серега.

Дверь распахнулась и громко хлопнула; Волков бросил на стол толстую тетрадь, вытащил откуда-то тетрадный листок и поманил Серегу:

— Следи за руками: значит так, режешь вдоль, — заблестели ножницы, и на стол легли три тонкие бумажные полоски, — потом разворачиваешь и пишешь во всю длину, понятно?

— А зачем так? — удивился Серега. — Можно ведь нарезать много маленьких квадратиков.

— Можно, конечно, просто на них много не влезет. Но делай как хочешь — я показал способ, которым у нас в школе пользовались. Все, я пошел. Если что-то будет непонятно, приходи, только, пожалуйста, постучи, идет?

— Сам-то ты часто стучишься? — фыркнул Серега.

Он протянул руку за ножницами, случайно коснулся ладони Волкова, и тот вдруг вздрогнул, как от разряда. Лицо его на миг исказилось, в огромных глазах мелькнула тревога. Он судорожно одернул рукава, сунул руки обратно в карманы и так поспешно исчез, что Серега даже не успел его поблагодарить. Ситуация становилась все сюрреалистичней, однако удивляться было не время: материал нужно было повторить огромный, и половину Серега еще и в глаза не видел. Несмотря на то, что на практике он всегда первым заканчивал работу и неизменно получал свою «пять», в теории он терялся быстрее, чем в хитросплетениях материной родословной. А провалить зачет у Сереги не было права — родители, хоть и со скрипом, перенесли, когда после девятого класса его с треском выгнали из частной школы, но вот если он вылетит еще и из колледжа… Лучше не думать, что тогда будет.

С глубоким вздохом Серега пролистал конспект — бесконечные, исписанные угловатым мелким почерком страницы, — нашел нужную тему и занялся делом. Он старался читать как можно внимательней, вникал в каждое слово, но нет-нет да возвращался мыслями к хозяину конспекта. Волков оказался совсем не тем, кем казался. К тому же, в нем было что-то странное. Какая-то неуловимая неправильность, которая чувствовалась и в его болезненной внешности, и в глухом голосе, и в нервных реакциях, не давала Сереге покоя. Он вспомнил, как шептались и посмеивались мальчишки, когда Волков проходил мимо — в общаге о нем ходили разные слухи. Точного их содержания Серега не знал, да по правде, никогда и не интересовался, но теперь ему неожиданно стало любопытно, что это за слухи. Оно, конечно, понятно, что добрая половина там бред и пурга, но что-то настоящее должно быть. Может быть, оно даст ответ на вопрос, что же с Волковым не так.

***

На следующее утро Серега с огромным трудом подавил в себе искушение проспать первые два урока: за окном вовсю хлестал дождь, деревья гнулись под порывами ветра, и тащиться по такой погоде сначала до остановки, а потом и до колледжа совершенно не хотелось. Но вставать было надо — Георгий Станиславович ясно дал понять, что прогульщиков ничего хорошего не ждет. «Выше двух у меня за зачет не получите!» — предупреждал он, сверкая своей круглой лысой макушкой. Его внушительное брюшко, из-за которого студенты прозвали его Цеппелином, колыхалось в такт каждому слову, словно поддакивало. Выглядел Цеппелин смешно, но все знали: шутить он не умеет и не любит. А потому на его занятиях класс всегда был полнехонек.

Рывком откинув одеяло и размахивая руками, чтобы не замерзнуть, Серега выбрался из постели. В кои-то веки он не ворочался до двух ночи, и сейчас мог не метаться по комнате и судорожно хвататься за все подряд, а спокойно неторопливо собраться. Даже чайник успел вскипятить и кофе заварить. Сунул термос в сумку, выглянул в окно — стихия продолжала бушевать — и, натянув капюшон толстовки почти до носа, выбежал на улицу. Ливень тут же окатил его холодным душем, Серега во весь дух понесся по лужам; его кроссовки поднимали фонтаны брызг, обдающие холодом голые щиколотки, и он мысленно поклялся себе отложить деньги со следующей стипендии на нормальный зонт или хотя бы дождевик.

От общаги до остановки тринадатого троллейбуса было метров триста-четыреста — в принципе, не так уж и много, но если ты несешься под проливным дождем, то и дело рискуя поскользнуться и упасть, каждый метр кажется сотней. Когда Серега наконец нырнул под пластиковый козырек и отдышался, с него ручьем бежала вода. Счастье, что он не надел сегодня свою кожанку — такая прогулка ей явно не понравилась бы.

Подошел скрежещущий тормозами темно-синий троллейбус. В это время они обычно были битком набиты, но Серега каким-то чудом разыскал более-менее свободный угол. Иногнорируя надпись, запрещающую прислоняться к дверям вагона, он понемножку отхлебывал кофе и поглядывал на других пассажиров. Большую их часть составляли студенты: сердитые, заспанные и почти все насквозь мокрые. В другом углу стояла и шушукалась с подружками Маринка. Серега махнул ей, но она не заметила. Или только сделала вид, что не заметила: с Серегой Маринка не разговаривала уже неделю и, похоже, даже не собиралась прекращать затянувшийся бойкот. Но и сам Серега не собирался мириться первым. Он был ни в чем не виноват, а если Маринка считает изменой любой комплимент, который адресован не ей, то это точно не его проблемы.

Перед своей остановкой Серега уже заранее поежился, готовый к еще одному забегу или, скорее, заплыву. Однако дождь почти прекратился, и капюшон успевшей подсохнуть толстовки оказался достаточной защитой. Досада на плохую погоду понемногу исчезала, а когда за поворотом показалось выкрашенное в густой синий цвет здание колледжа, из-за облаков вдруг выглянуло солнце, и на душе стало совсем хорошо. Весело насвистывая, Серега глазами поискал в толпе возле крыльца своего закадычного приятеля Женьку Петрова, но безуспешно. Значит, еще не пришел; фигура у Женьки была рослая, приметная, его за версту можно было узнать.

Они с Серегой познакомились еще на вступительных, сразу друг другу как-то понравились, и с тех пор почти ни дня не проводили порознь. В школе друзей у Сереги не было, и поначалу он относился к новому знакомому с осторожностью. Однако Женька умел расположить к себе людей. Он постоянно улыбался — таких искренних, обаятельных улыбок Серега прежде не видел, — остроумно подшучивал надо всем вокруг и был настоящим мастером нести околесицу с умным видом. Если у него и был какой-то недостаток, то, пожалуй, желание успевать всегда и все. У Женьки вечно был миллион планов и дел, которые он пытался делать одновременно. Каким-то поистине магическим образом ему удавалось не только совмещать учебу с ежедневными футбольными тренировками — он был капитаном колледжской сборной, — но и участвовать почти во всех внеучебных мероприятиях. Так что неудивительно, что порою Женька пропадал сразу после уроков, на сообщения отвечал через раз и возвращался в реальность только на следующий день. Серега такое время не любил: по вечерам становилось слишком тихо, не с кем было даже словом перекинуться.

До девяти оставалось каких-то шесть или семь минут. Протолкавшись сквозь галдящую толпу, Серега добрался до класса и сел на заднюю парту, подальше от кафедры. Женька по-прежнему не показывался. Похоже, уже не придет, иначе явился бы раньше: он никогда не опаздывал. Кроме него смельчаков, решивших прогулять урок Цеппелина, не оказалось, класс быстро заполнялся студентами, и через пару минут свободных мест осталось всего два: Женькино, рядом с Серегой и еще одно, перед кафедрой. Там сидел Севка Сотник — горбоносый и хмурый, с вечно немытой головой, он враждовал с Серегой и Женькой с начала года и не упускал повода отпустить в их адрес какую-нибудь ядовитую гадость, за что получил от друзей кличку «Змей». Женьку его выпады веселили, а вот Серегу они выводили от себя, и только страх вылететь из колледжа за драку удерживал его от того, чтобы при всех набить Сотнику его наглую физиономию.

В коридоре захрипел звонок, дверь захлопнулась за внушительной фигурой Цеппелина. Но не успел тот положить портфель на кафедру, как в класс влетел помятый растрепанный Волков. Он на ходу запнулся о собственную ногу и с грохотом растянулся перед кафедрой. Грянул хохот, и даже Цеппелин хмыкнул в свои пышные моржовые усы.

— Извините, Георгий Станиславич, ради бога, извините, — выдохнул покрасневший Волков, собирая вывалившиеся из портфеля книги.

— Ничего-ничего, — Цеппелин весело махнул рукой в сторону парт: — Садитесь поскорее.

Волков, перешагивая через сваленные в проходе рюкзаки и сумки, торопливо пробирался в конец класса, прямо к Серегиной парте; вслед ему неслось фырканье и хихиканье, послышалось насмешливое «чокнутый». Волкова и в коллежде считали если не психом, то уж точно странным. Мальчишки вроде Женьки вечно его подкалывали, для любого из них сесть рядом с Волковым значило превратиться в такую же мишень для шуточек. Кто-то шепотом посочувствовал Сереге, но его это совершенно не волновало. О нем и так шептались на каждом третьем углу: родителей знали во всем городе. Одной сплетней больше, одной меньше, какая разница? К тому же он по собственному опыту знал, сколько чуши любят наплести пустые языки. Поэтому Серега сбросил свою сумку с соседнего стула на пол и слегка подобрал локти, освобождая парту. Волков тихо сел, вытащил тетрадь, но открывать ее не стал, а сцепил на парте руки и замер. Он здорово вымок — челка влажно блестела, мешковатый свитер был в темных пятнах. Серега взглянул на него исподтишка и на ярком свету ламп увидел то, чего не заметил вчера, в сумерках комнаты: через все лицо Волкова тянулся тонкий белый шрам, едва заметный на серовато-бледной коже. Еще один выступал из-за воротника и задевал краешек острой скулы. Он был шире и оставлен, похоже, совсем недавно — красноватая корочка на нем только начала темнеть. Не удержавшись, Серега присвистнул. Цеппелин, в очередной раз бурчавший про важность теоретических зачетов, тут же взвился:

— Кто свистит в классе?! Чернов!

— Георгий Станиславич, это не я, — Серега улыбнулся так невинно, как только умел.

— А кто же тогда? — грозно поинтересовался Цеппелин, раздувая ноздри.

— Не знаю, может, вам послышалось?

— Знаю я ваше «послышалось»! Смотрите у меня!

Цеппелин наградил его напоследок сердитым взглядом и вернулся к речи о зачете. А Серега снова бросил на Волкова осторожный взгляд — дома с детства внушали, что открыто пялиться неприлично. Волков выглядел как человек, давно забывший, что такое сон. Под его огромными глазами залегли синие тени, особенно резкие на худом бледном лице, равнодушный, полусонный взгляд блуждал по классу, то поднимаясь к доске, то задерживаясь на колышущейся фигуре Цеппелина, то устремляясь в приоткрытое окно. Сцепленные на парте руки нервно подрагивали; Серега заметил, что пальцы у Волкова сплошь в царапинах, а из-под рукава виднеются маленькие квадратики пластыря.

Волков, кажется, почувствовал, что его рассматривают — он обернулся, взглянул вопросительно. Серега снова не сумел сдержать любопытства:

— Это ты где так? — коснулся он своей переносицы.

— Ты о чем? А, это… — Волков провел по шраму пальцами и едва заметно пожал плечами. — Упал. Давно, еще в детстве. С крыльца прямо на поребрик.

— Понятно… А ты писать не собираешься? Цеппелин, кажется, уже закончил трындеть. — Действительно, Цеппелин уже чертил что-то на доске, а класс старательно перерисовывал.

Вместо ответа Волков открыл тетрадь и показал точно такую же, как на доске, схему.

— Тебе больше заняться нечем? — поразился Серега, пролистав тетрадь вперед и увидев еще с полдесятка незнакомых схем и чертежей, каждую в окружении пояснений, сделанных убористым почерком.

— Почему нечем? Я два раза в месяц в библиотеку хожу.

— И все? Ты вообще знаешь, что значит жить?

— Чернов! — загремел Цеппелин, покрываясь багровыми пятнами. — Опять скажете, что не вы?! Пишите и не отвлекайте других, если хотите получить хотя бы три за зачет!

— Старый маразматик, — еле слышно буркнул Серега, но тетрадь все же открыл — сейчас был уже не тот случай, когда он мог позволить себе ссориться с преподавателями. До конца второго урока он молчал, послушно переписывал с доски теорию и даже старался хоть немного вникнуть в написанное.

Когда со звонком Цеппелин величественно подхватил свой портфель и выплыл в коридор, Серега почувствовал себя выжатым, как лимон. Потряхивая занемевшей кистью, он кое-как закинул вещи в сумку и спустился в столовую. От буфета пахло чем-то горячим и на удивление аппетитным. Серега похлопал себя по карманам и сквозь зубы чертыхнулся. Собирался-собирался, а мелочь-то забыл! Можно было, конечно, занять у Маринки, но идти к ней не хотелось: она наверняка потребовала бы извиняться перед ней у всех на виду. Настроение снова ухнуло в болото, словно толстая противная лягушка. Эх, ну вот где Женька, когда он так нужен?

На глаза Сереге, с тоской озиравшему столовую, попался маленький стол у окна — там в одиночестве сидел Волков. Соседний стул пустовал; никому не хотелось сидеть рядом рядом с «чокнутым». Но больше свободных мест видно не было, и Серега, не обращая внимания на тут же поднявшиеся шепотки, зашагал к нему.

— Что, Чернов, новую подружку себе завел? — крикнул ему в спину Сотник. — Смотри, поосторожней, а то Кравчук заревнует, житья не даст!

Серега, не оборачиваясь, поднял руку над головой и показал Сотнику средний палец. Зал взорвался хохотом. Не до смеха было только Маринке, которая стала такой же красной, как ее кофточка. Серега довольно ухмыльнулся: так ей и надо.

— Можно? — он остановился рядом с Волковым и указал на свободное место. Тот пожал плечами:

— Как хочешь.

Он вертел в руках пластиковую бутылку, наполненную, судя по цвету, холодным чаем. Взгляд его снова был устремлен в окно, веки полуопущены — казалось, что еще немного, и он заснет. Серега присел на краешек стула и, вытащив, термос, сделал порядочный глоток. Кофе был еще теплым, и голод слегка притупил. Ну что ж, хоть что-то.

— Зря ты так, про старого маразматика, — неожиданно сказал Волков, переводя взгляд с окна на Серегу. — Цеппелин, конечно, очень…

— Придурошный, — мрачно подсказал Серега.

— …экспрессивный, — продолжил Волков так спокойно, словно его не перебивали, — и постоянно орет, но он знает свой предмет. Он нас выучит.

— Ну, не знаю, я у него за все это время немногому научился.

— А ты его разве слушаешь?

Вопрос был совершенно справедливым: на уроках Цеппелина Серега обычно занимался чем угодно, кроме самих уроков.

— Ладно, урыл, — согласился он. — А с тобой-то что сегодня? Не помню, чтобы ты опаздывал.

Серега спросил скорее из вежливости, но хмурое лицо Волкова внезапно прояснилось, губы дрогнули в подобии улыбки.

— Проспал, представляешь? Первый раз в жизни проспал. Будильник сломался, придется в ремонт нести. Хотя этому старичку, наверно, уже не поможешь…

— В ремонт? У тебя что, этот, допотопный? — Серега помотал в воздухе пальцами, словно бил по чашке звонка. Волков кивнул. — А на телефоне будильник поставить влом?

— Да я как-то привык, всю жизнь по нему встаю.

— Верно говорят: ты странный, — всю резкость, если не грубость своего заявления Серега осознал, только закрыв рот. Но Волкова это будто не особенно и волновало; он одернул рукава и пожал плечами в своей обычной равнодушной манере:

— Я знаю.

На это ответить было нечего. Серега взял термос, чтобы как-то занять руки, и отпил, хотя от кофе уже горчило на языке. Волков опять отвернулся к окну, постукивая тонким белым пальцем по бутылке. Губы его едва заметно шевелились, и, несмотря на стоящий в столовой шум, Серега разобрал, как он тихонько напевает. Мелодия и слова казались смутно знакомыми.

...скованные одной цепью, связанные одной целью...

— Что это, Наутилус?

— Ты их знаешь?

— Ага, дядя в молодости по ним фанател. Ходил на все концерты, собрал все их диски. Там пара даже надписанных, кажется.

— Серьезно? — глаза у Волкова заблестели, он подался вперед, едва не выронив бутылку.

— Ну, вроде да… Они сейчас у меня дома лежат. Мать все грозится выкинуть к чертям, требует, чтобы я их забрал. А ты фанат, выходит?

— Да, есть немного…

— Слушай, — в голову Сереге пришла гениальная, как показалось, мысль. Он вдруг понял, как хотя бы отчасти отдать должок, — а давай я их тебе отдам? Мать их выкинет, с нее станется, а так при деле будут.

Блеск в глазах Волкова на секунду превратился в фейерверк, но он тут же притушил его и озабоченно спросил:

— А как же дядя?

— Да он к вещам никогда не привязывался, ему главное было, что он их все собрал. Он мне перед отъездом сказал… черт, — Серега нахмурился, вспоминая последний разговор с дядей Алешей. — Короче, сказал, что ему все равно, как я с ними поступлю, лишь бы от этого польза была. Вот и будет польза! Ну что, согласен? — Волков кивнул. От волнения у него даже порозовели щеки. — Отлично, тогда я завтра после зачета быстро за ними смотаюсь и отдам тебе. Часов около пяти, пойдет?

— Меня в пять не будет, — покачал головой Волков, — мне к врачу надо. Может, в субботу?

— В субботу здесь не будет меня, я уеду за город на все каникулы, и таскать с собой мешок дисков мне вообще не в кайф, — в раздражении закусил губу Серега.

— А если съездить за ними после каникул?

— Да блин, мать за это время их три раза выкинуть успеет! А ты куда едешь-то?

Волков назвал бульвар в центре города, и Серега тут же оживился:

— О, там же рядом трамвайное депо, мне мимо него ехать! Ты во сколько освободишься?

— К половине шестого, думаю, уже все.

— Супер, тогда завтра в полшестого у депо. Пошли, звонок, — и Серега поднялся, заворачивая крышку термоса.

В дверях столовой он пропустил Волкова вперед, а сам остался караулить Сотника. Тот выходил одним из последних, и попытался затеряться среди учеников, но Серега оттер его в сторонку и сердито прошипел:

— Ты у меня давно ничего себе не ломал? Совсем страх потерял, да? Так я нашел, вернуть могу.

— А тебе мало все, — Сотник облизал сухие губы и гаденько усмехнулся. — Сначала вдвоем с Петровым людей доводил, теперь тебе понадобился еще и этот чокнутый.

— Что, завидно? А чтобы друзья были, Севушка, надо человеком быть, а не змеей, — ласково отозвался Серега. Сотник хрипло засмеялся:

— Он до тебя год ходил докапывался, а теперь сразу друг? А, может, кто поближе?..

— Хлеборезку закрой, пока не получил, — огрызнулся в ответ Серега. — Я тебя предупредил.

Он поудобнее закинул сумку на плечо и пошел к лестнице. Обычно выпады Сотника забывались быстро, но сейчас Серега почему-то не мог перестать на него сердиться. Какого черта он всюду лезет? Его это вообще не касается — тем более, в их общении с Волковым не было ничего такого. Серега просто вернет ему долг и забудет о его существовании до следующего раза, когда Волков примчится к нему, требуя тишины. Вчерашнее любопытство прошло, желание выяснить, в чем же заключается скрытая «неправильность» Волкова, тоже. Наверняка вчера от шока примерещилось, вот и все. И потом, какая Сереге разница? Волков ему не друг и не приятель. Если он что-то скрывает, это его право. Серега не станет вмешиваться — у него и своих забот хватает.

***

Дверца автобуса с шипением захлопнулась, и он покатил прочь от остановки, поднимая клубы серой дорожной пыли. Серега чихнул, мельком поглядел на часы и направился к видневшимися за деревьями крышам. По обеим сторонам дороги потянулись высокие зеленые и коричневые заборы. За ними кто-то кричал детскими голосами, пел, ругался, играл на гитаре. Наконец, впереди показались черные кованые ворота. Нашарив в кармане ключи, Серега отпер калитку, прошел по чисто выметенной дорожке и поднялся на высокое парадное крыльцо. Слегка нажал на кнопку звонка и на всякий случай приготовился к самому худшему. Но его ждал приятный сюрприз.

— Сережа! — парнишка лет шестнадцати радостно бросился ему навстречу. — Тебя каким ветром сюда занесло?

— Привет, Ростик, — Серега с улыбкой потрепал брата по голове. — Я смотрю, товарищи родители отбыть изволили?

— Да, а что случилось? — Ростик нахмурился. — Ты опять задумал что-то противозаконное?

— Ну, если забрать свои вещи — это противозаконно, то да. Помнишь дядину коллекцию дисков? Куда маман ее дела?

— Наутилусовских? Не знаю, пойдем посмотрим.

Вслед за Ростиком Серега прошел в большую прихожую, обшитую деревянными панелями, и передернул плечами: за полтора года в общаге он до того привык ко всему бледному и обшарпанному, что блестящая чистенькая прихожая с ее темными панелями и мраморными полами напомнила склеп. Ощущение не исчезло ни когда они поднялись в коридор второго этажа, ни когда оказались в заполненной сумраком комнате с плотными шторами на окнах. Серега быстро окинул взглядом громоздкий комод, тяжелые даже на вид стулья, низкую кровать.

— Одна мебель… А остальное где? Тут же были вещи, когда я уезжал.

— Не знаю, я недавно заходил, все на месте было.

— Та-а-ак, посмотрим, — Серега пересек комнату и распахнул маленькую дверь рядом с комодом. За ней была крохотная гардеробная, заставленная шкафами. Он открыл дверцы, выдвинул несколько ящиков. — Пусто. Черт, да где все, не выкинула же она их? Может, в кладовке?

— Наверно! — Ростик оживился и тут же сник: — Но она же всегда закрыта

— А когда это нас останавливало? — усмехнулся Серега, закрывая дверь гардеробной.

Он вернулся к кровати и запустил руку под матрас; пальцы нащупали что-то тонкое и холодное. С торжествующим видом Серега вытащил из-под матраса длинную шпильку:

— Если замок не поменяли… Его же не поменяли, верно? — Ростик помотал головой. — Ну вот, тогда эта красавица нам поможет.

Они вышли в коридор, и Серега запустил шпильку в замок соседней двери. Немного повозившись, он услышал знакомый щелчок и отворил дверь кладовки. В ней тоже почти все пространство занимали огромные стеллажи и шкафы со множеством ящичков, но возле одного из них стопками были сложены вещи. Диски нашлись у самой стены; Серега пересчитал их и сунул в рюкзак, а затем принялся перебирать остальное. В основном это была его старая одежда — школьная форма, выходные костюмы, в которых он всегда чувствовал себя деревянным, и бесконечные белые рубашки с жесткими воротничками. Но в одной из стопок он наткнулся на две огромные футболки с эмблемами рок-групп и ярко-красную бандану. Скрутив все это добро в маленькие трубочки, по дядиной методике, Серега убрал его в боковой карман рюкзака и поднялся:

— Ну, вроде все. Рость, можешь матери не говорить, что я приходил?

— Конечно. Сереж, — Ростик перекатывался с пятки на носок и исподлобья поглядывал на Серегу, — а тебе очень срочно идти?

— Да нет, вроде время есть еще, а что?

— Просто тетя Даша чай новый привезла, а я слышал, что вы только этот жуткий растворимый кофе пьете, — он улыбнулся самым краешком губ. Серега заметил его улыбку и весело хмыкнул:

— Ладно, пойдем. Только недолго, не хочу с предками встречаться.

Они спустились вниз, прошли мрачной гостиной и попали в не менее мрачную кухню. Серега закинул рюкзак на высокий барный стул и потянулся к верхней полке за чайником. Чай заварился почти мгновенно. Ростик вытащил из буфета коробку печенья, достал большие, расписанные цветами чашки, и братья устроились с ними за барной стойкой.

— А зачем тебе диски? — спросил Ростик, насыпая в свою чашку сахар. — Ты же вроде не слушал Наутилуса.

— Я им хозяина нашел. У меня сосед с нижнего этажа, оказывается, фанат. Ну и я решил, чем пыль ими собирать, лучше пристроить.

— Сосед по общаге? Слушай, а правда, что у вас там кошмар творится?

— «Там» — это где?

— В общежитии. Я слышал, там такое…

— Опять тетя Даша запугивала? — Серега с ухмылкой глядел на брата поверх чашки. — Рассказывала, что у нас сплошные алкоголики, наркоманы и извращенцы?

— Ага. Назвала его «обителью разврата и порока».

— Ха, узнаю тетин почерк! На самом деле там ничего особенного. Общага как общага. Ну, бухают, понятное дело, девчонок водят, кто-то, может, и балуется наркотой, но я таких не знаю.

— И тебе не страшно? — удивился Ростик. Серега снова потрепал его по кудрявым темным волосам:

— Знаешь, если бы мне было страшно, я бы свалил оттуда еще в прошлом году. Ну, ладно, — Серега поставил чашку на стол и вытер рукой губы, — мне пора. Бывай, Рость.

— Я тебя провожу, — Ростик тоже отставил свою чашку.

Уже в гостиной Серега услышал доносящиеся из прихожей голоса и сквозь зубы выругался: вернулись! Едва увидев его, Валентина Марковна недовольно поджала губы:

— Сергей, почему ты не предупредил, что приедешь?

— А я уже ухожу, вы не волнуйтесь! — Серега протиснулся мимо родителей к двери. — Извините, остаться не могу, опаздываю, у меня встреча.

— Это что такое? — возмутилась Валентина Марковна, и ее голос громким эхом отразился от высокого потолка прихожей. — Сергей, неужели за полтора года ты забыл все, чему мы с отцом тебя учили? Остановись и смотри в глаза, когда с тобой говорят!

Не слушая, Серега выскользнул на крыльцо и зашагал к воротам. Вслед ему неслись крики Валентины Марковны:

— …Неблагодарный мальчишка! После всего, что мы с отцом сделали и делаем для него, после всех лет, всех загубленных нервов! Все наши надежды, все идет прахом — мы и помыслить не могли, чтобы…

— Сережа, подожди! — Ростик мчался вслед за ним. Он догнал Серегу у самых ворот, вытащил из кармана что-то маленькое и протянул на ладони.

— Да это же Феникс! — Серега с восторгом поднес к глазам желто-оранжевый медиатор.

Он получил его два года назад, когда ездил с дядей на концерт Нервов. Тогда в самом конце Мильковский швырнул в толпу свой медиатор, и тот просто каким-то чудом угодил Сереге в лоб. С тех пор Феникс не просто занимал почетное место в его коллекции, он стал чем-то вроде талисмана: приложишь ко лбу, и день выйдет удачным. Но часто Серега этой удачей пользоваться не рисковал, еще выветрится. Уезжая в общагу, он хотел отдать Феникса Ростику — с их родителями удача ему была куда нужней, — но не нашел. А теперь, выходит…

— Я его у тебя в комнате нашел, он в щелку у плинтуса упал, — объяснил Ростик.

— А я тебе его еще тогда хотел подарить. Ну, раз тогда не вышло, возьми сейчас, на удачу, — Серега хотел отдать брату медиатор, но тот покачал головой и улыбнулся:

— Не надо, тебе он нужнее.

Только сейчас, глядя на Ростика, Серега вдруг понял, как тот вырос за этот год. И смотрит по-другому, и говорит смелей. Даже не боится, что придется сейчас терпеть очередной нагоняй от родителей. Совсем взрослый уже…

— Ладно, у меня автобус через пятнадцать минут, я пойду. Спасибо, Рость. Пока.

— Пока, Сережа.

Сунув Феникса в карман и покрепче обняв на прощание брата, Серега толкнул калитку и пошел обратно к пыльной остановке, мимо заборов, за которыми кто-то кричал детскими голосами, пел, ругался и играл на гитаре.

***

Ветер становился все холоднее. Он забирался в рукава куртки и просачивался за воротник, бросал в лицо волосы и неимоверно раздражал. Серега посмотрел на часы — уже наверно, шестой раз за все время, что стоял под этим чертовым фонарем и ждал Волкова, который шлялся неизвестно где. Стрелки подбирались к шести, а его все не было, и Серега успел трижды пожалеть, что вообще связался с ним. Может, слухи не так уж ошибались, и у Волкова действительно было что-то не в порядке с головой? Хоть бы предупредил!

Зажужжал мобильник. Сняв трубку, Серега услышал голос Женьки:

— Ну, Серый, ты где? Я у вашей общаги, тебя не вижу!

Черт. Черт-черт-черт, а Женьку-то он забыл предупредить!

— Слушай, ты только не сердись, но я не там. У меня тут в центре встреча, на бульваре.

— У депо? — уточнил Женька. — Понял, щас подъеду. Тебе долго еще?

— Понятия не имею, — Серега вздохнул. — Если через пять минут этот Волков не явится, я не знаю, что я с ним сделаю!

— Погоди, я подъеду и будем разбираться. Давай, я быстро.

Женька отключился, а Серега спрятал телефон и вытащил из верхнего кармана куртки сигарету. Щелкнул зажигалкой, вдохнул теплый дым и мрачно поглядел в сторону приземистого кирпичного здания депо. Курил он только чтобы успокоить нервы, но сейчас этот нисколько не помогало. Не докурив и до половины, Серега выкинул сигарету в ближайшую урну.

Вскоре в конце бульвара сверкнули фары, и через минуту у тротуара затормозила знакомая старенькая «лада». Женька высунулся из окна и деловито поглядел по сторонам:

— Ну и где он?

— Ты меня спрашиваешь? Я его уже полчаса стою жду тут, — огрызнулся Серега.

— Знаешь, если бы оно ему надо было, он бы пришел, а так черт с ним. Поехали? А то предки изведутся, оборвут мне опять весь телефон.

Просить дважды Серегу не пришлось: он распахнул дверцу и забрался в теплый салон. Бросил на заднее сиденье оттянувший спину рюкзак, вдохнул приятный запах кожи и кофе и зажмурился, как довольный кот.

— А о чем вы договорились-то? — поинтересовался Женька, когда центр остался позади. Выслушав Серегу, он покачал головой: — Да, дела… Слушай, не бери в голову — он сам виноват. Да и что с него взять, у него ж не все дома.

Хотя Серега и сам пять минут назад ругал Волкова на все корки, слова Женьки неприятно резанули по ушам. Прежде за ним вроде не водилось такой категоричности. Или все дело в самом Волкове?

— Он тебе не нравится?

— Да нет, мне как-то пофиг на него, если честно. Не парься так, — добавил Женька и похлопал Серегу по плечу, — ты же тут не причем. Все знают, что Волков слегка чокнутый. Еще и педик… Твою ж налево, куда ты прешь! — он погрозил в окно круто подрезавшему их автомобилю.

— А почему это он педик? — Серега спросил скорее от скуки, чем из интереса. Женька неопределенно пожал плечами:

— Ну-у, это ж все знают… Сам посмотри: не пьет, не курит. И с девчонками не общается. А главное, всегда этих голубых защищает. Точно один из них.

Дальше разговор не клеился. Женьке нужно было следить за дорогой, которая чем дальше уходила от центра, тем хуже становилась, а Серега бродил от одной мысли к другой и уже не сумел бы поддержать беседу. Ему все казалось, что он упускает что-то важное, но он не мог понять, что же именно. Только когда они выехали за город, он наконец вспомнил, что не дал Волкову свой номер, и тот, даже если бы захотел, не смог бы его предупредить.