За окном

Папа говорил, что чудовищ не бывает. Что они есть только в голове, что нельзя смотреть на ночь мультики и есть много сладкого, чтобы кошмары не оживали из-за буйного воображения. Воображать Ксюша умела и любила, деда с бабой так её и звали — воображуля. Но что монстры гремели тарелками в посудном шкафу, шоркали тапками по коридору, когда папа спал, и жужжали холодильником на кухне безо всякого воображения, Ксюша знала точно.

Пока мама не купила круглый розовый ночник, украшенный маленькими разноцветными звёздочками, Ксюша засыпала только с родителями. Её пугали высокие шкафы с одеждой, тёмные дверные проёмы, закрытые двери, непрозрачные шторы и следившая за кем-то невидимым кошка, но она утыкалась в маму лицом, лягала голой пяткой похрапывавшего папу, и засыпала. А потом её отдали тёть Марине.

Папа уехал в командировку в другой город, а мама стала часто задерживаться допоздна. В обед она забирала Ксюшу из школы, отвозила к тёть Марине и оставляла там иногда до утра. У тёть Марины никакого ночника не было.

Весь дом, который взрослые называли странным словом «хрущёвка», казался жутким. Даже днём тихий двор, неприятные запахи в подъезде, страшная дверь в подвал, откуда доносились скрипы и скрежеты, и никакого лифта. На третий этаж Ксюша взбегала, тихо хныкая под конец: всё-то ей казалось, что следом кто-то гонится. Спокойнее было досидеть остаток дня дома в тесной комнате, но тёть Марина выгоняла её гулять, потому что сидеть дома вредно. И лучше не доделать уроки, но подышать свежим воздухом, ведь растущий организм... А Ксюша и гулять-то среди других таких же домов боялась.

Ночью здесь всегда что-то украдкой скрипело. Словно некто крался на цыпочках по квартире: приоткрывал дверь ванной с характерным звуком, зажигал телевизор, который таинственно молчал после включения, и громко щёлкал потухшими лампочками. Ксюша с головой забиралась под одеяло и пряталась, насколько хватало воздуха, а потом боязливо высовывалась на миг, делала большой вдох и ныряла обратно. За свет ночью тёть Марина ругала, пеняла, что Ксюша уже большая и нечего электричество напрасно жечь. О том, чтобы попроситься спать вместе с ней, речи не шло. Тёть Марина пугала не меньше квартиры.

В одну из таких ночей, когда на улице зловеще завывал ветер, визгливо и протяжно заскрипел металл. Там, за окном. Щёлкнул, потом ещё раз, и снова заскрипел, приближаясь. Ксюша по привычке юркнула под одеяло и затихла, не шевелясь, почти не дыша. Было и любопытно, и страшно. Она осторожно приподняла одеяло, открыла буквально щёлочку, чтобы в случае чего тут же спрятаться в безопасном пуховом коконе, но почти сразу оцепенела: комнату заливал свет.

Люстра горела иначе, белым, как все лампочки-спиральки, а сейчас светило чем-то желтовато-рыжим, почти как ночник дома, только ярко. Тени не просто расползлись по углам, они растворились, и стали видны шкаф с разноцветным халатом на створке, письменный стол с учебниками и цветочными горшками, обои в мелкий рубчик, розовый ранец на полу, школьная форма на спинке стула. Ксюша осмелела и медленно вылезла из укрытия, сев в постели. В окошко рядом с её головой светил уличный фонарь.

Запарившаяся под одеялом девочка спустила ноги на пол. Хорошо, когда нет темноты. Теперь можно добежать по страшному коридору до кухни и попить водички.

Она вытерла нос рукавом пижамы, на цыпочках пробежала мимо спальни тёти, мимо зала со страшным ламповым телевизором и влетела в кухню, сразу распахнув холодильник. Если нельзя зажигать люстру, подсветит холодильником, и уличного освещения хватит. Ксюша встала на табуретку и достала из навесного шкафчика свою кружку с жирафами, налила в стакан воду из-под крана. На улице вновь что-то противно заскрипело точно ржавая калитка на даче у деды с бабой. Что могло так скрипеть во дворе, где даже качелей нет? Он же совсем пустой. Ни песочницы, ни скамеек, ни фонарей, только верёвки с бельём натягивают.

Ксюша застыла одновременно с загрохотавшим в груди сердечком. Она, дрожа, повернула голову к кухонному окну.

Снова щёлкнув ржавыми сочленениями, к окну склонился и заглянул большой одноглазый фонарь.

— Тётя Марина! — завизжала Ксюша, отшвырнув любимую кружку с недопитой водой и, рыдая, помчалась в спальню к тётке.

— Ютуб смотрят свой дурацкий, — ворчала утром, попивая крепкий кофе, Марина сестре, когда та приехала забрать племянницу. — Что у них там сейчас модно? Все эти страшилки жуткие: Фокси, Фредди, Хагги Вагги. Насмотрятся, потом спать не могут.

— Да какие Фокси, Марь. Её робот из «Ну, погоди!» до слёз пугает.

Ксюша сидела в соседней комнате на полу перед включённым телевизором со старой сказкой и не сводила глаз с окна.

— Ты уверена? — мама с беспокойством оглядывала дочь, но продолжала собираться. — Не забоишься?

— Нет, — испуганно пискнула Ксюша. — Я ночник включу. Мама, не хочу туда больше, там всё страшное. Я лучше дома с Маркизой побуду.

Мама сомневалась. На работу вызвали всего на три часа, но что с трусливой Ксеней за эти часы произойти может, даже представить страшно. Она вышла из ванной, но тушить свет не стала.

— Оставлю туалет с ванной и кухню, хорошо?

— И коридор!

— Ладно. В холодильнике салатик и йогурты, в шкафу с хлебом слойки твои любимые лежат. Проголодаешься — покушай.

Ксюша угукнула, обнимаясь с мурчащей Маркизой, и помахала маме кошачьей лапкой на прощание.

Со светом было хорошо. Спальня родителей и зал чернели зловещими провалами, но мимо них Ксюша пробегала за секунду. На кухне она лопала йогурты с печеньем, таскала конфеты из вазочки, поила молоком Маркизу, а у себя в комнате рассадила полукругом мягкие игрушки и принялась рассказывать им стихотворение.

— Идёт направо — песнь заводит, — с выражением читала Ксюша и широким жестом махнула рукой направо, — налево — сказку говорит...

Вдруг погас свет.

Он погас везде. Не только в комнате, не только в квартире, не только в доме. Непроглядным мраком окутало весь обесточенный квартал.

— Т-там чудеса, — попыталась продолжить Ксюша жалобно, пока звук собственного голоса не показался ей маяком для затаившихся в ночи монстров. — Т-там леший... бродит...

А если леший сейчас придёт сюда?

Девочка попятилась. Миленькие мордочки пушистых зверьков зловеще исказились в темноте. Желтый ушастый зайка, державший в лапах цветочек, ощерился острыми треугольными зубами; глаза розовой пони с радугой вместо хвоста вспыхнули алым огнём; злобно перекосилось лицо доброй коровки. Над мягкими игрушками пронеслись угрожающие шепотки. Ксюша упёрлась спиной в подоконник и тихонечко сползла вниз, боясь отвести глаза от окруживших её зверей, словно только её затравленный взгляд останавливал их от нападения. В квартире выше кто-то громко, грозно топнул. Девочка сжалась в комок, беззвучно плача от страха.

На улице раздался знакомый скрежет с глухими щелчками. Металл неторопливо вытягивался, сгибался, тянул ржавые длинные руки с двумя железными пальцами к окну, цеплялся и скрежетал по внешнему подоконнику. Фонарный столб, пронзительно скрипнув, уронил тяжёлую голову с единственным глазом и ярко засветил в комнату.

Ксюша заревела и вжалась в стенку: фонарь горел прямо над её головой, протискивался в открытое окно. Под давлением москитная сетка выпрыгнула из рамы и, кувыркнувшись, упала перепуганной, ревущей Ксюше под ноги.

Серый безжизненный камень моргнул и несмело засиял, постепенно разгораясь ярче, пока не превратился в прежний розовый ночник. Игрушки отчего-то перестали злобно скалиться, шептать и подкрадываться; залитые жёлтым светом мордочки вновь стали добрыми. Ксюша продолжала хныкать, но уже без раздирающего душу воя. Фонарь протиснулся дальше в детскую — щёлкнуло заржавевшее сочленение на шее — и горящая голова склонилась к девочке. Стало тепло. И почти не страшно.

— Держи, — папа вручил девочке здоровенный ручной фонарь. — И запас батареек. Мощный, яркий, любые страшилки твои развеет.

— А мне уже не страшно, — похвасталась Ксюша, но подарок забрала, прижав обеими руками к груди. — Мы теперь будем перемигиваться.

— С кем это? — тут же осведомился подозрительный папа.

Ксюша потащила его за рукав к окну и с улыбкой ткнула пальцем в безликий серый столб.

— Когда темно, фонарик мне светит.