Разрушенный город встречает всех приходящих в него путников скелетами бетонных зданий, покосившимися окнами с разбитыми стеклами, оставленными машинами и пустыми улицами. Ветер гуляет в переулках, свистит у уха и качает ржавые вывески ателье и фотомастерских.
Зеницу останавливается в начале главной улицы, делает несколько глубоких вздохов, проверяет кобуру на поясе и делает шаг вперёд. Вокруг ни души. Ни одного живого человека на несколько десятков километров. Токио поражает своими размерами и опустошённостью. Когда-то давно здесь кипела жизнь, люди бегали на работу, студенты спешили на Синкансэн, чтобы съездить в окрестности полюбоваться сакурой в пейзажах, а школьники забегали в круглосуточные магазинчики за дынными булочками и газировкой. Всё текло своим чередом, пока на фармацевтической фабрике не произошла авария с выбросом в воздух непонятного вируса, заставившего большую часть населения покинуть свои дома и переехать в самые отдаленные части страны. И теперь всё это величие стоит в одиночестве, разрушается с каждым годом все сильнее и сильнее и нагоняет невероятную тоску.
Ветер дует в лицо, оставляя песок на зубах и заставляя морщиться, чтобы он не попал в глаза. Зеницу прячет нос за маской и продолжает упорно идти вперёд. Приближается пора засухи, а значит, будет становиться ещё жарче, чем сейчас. Ярко-желтые волосы скрывает капюшон от потрёпанной темной толстовки, одна рука спрятана в том кармане размашистой куртки, что ближе к кобуре, а другая держит карту. Зеницу направляется в Сендай. Да, путь не близкий, займёт три дня, но именно там они договорились встретиться в день, когда заканчивали старшую школу. Никто из их дружной компании и не думал тогда, что жизнь так повернется. Он и сейчас не знает, живы его друзья или нет, но город на северо-востоке — единственное место, куда он может пойти.
Агатсума бредёт по забытому Богами городу и вспоминает своих друзей, школьные будни, их разговоры и мечты о будущем: о том, как они закончат школу, поступят в давно выбранные университеты и будут двигаться каждый к своей цели; Зеницу мечтал взять Незуко в жены, но только до тех пор, пока не встретил в конце первого года старшей школы учителя искусств. Этот высокий, яркий и громкий человек с бордовыми глазами и лисьей ухмылочкой как-то слишком быстро и легко запал в юное сердце да так, что пинками оттуда не выгонишь. Но Зеницу не признавался, он бережно хранил чувства к учителю внутри, расцветая как лютик, с каждым прожитым месяцем понимая, что у него нет шансов. И он думал бы так дальше, если бы однажды, под конец третьего года, учитель не попросил его остаться после уроков — помочь с разбором альбомов всех выпускных классов, а потом, в самый разгар уборки, не прижал бы его к стене и в лоб не сказал бы о своих чувствах. Зеницу до сих пор помнит как сильно колотилось его сердце в тот момент, как по щекам побежали слезы, а Тенген, не ожидавший такой реакции, смутился и даже немного отступил, думая, что напугал ученика. Но в тот же момент желтоволосый мальчик бросился к учителю с объятиями и, уткнувшись тому в толстовку, дрожащим голосом произнес: «Я тоже люблю вас.»
А потом, спустя два месяца, произошла авария. Они хотели начать официально встречаться только после выпуска Зеницу, но судьба изменила их планы. Тенген требовал, просил, умолял, чтобы Агатсума уехал из города, уехал как можно дальше, надеясь, что последствия катастрофы не затронут сильно отдаленные от столицы города, но тот упирался и ни в какую не хотел уезжать.
— Я останусь с тобой! Как, по-твоему, я должен уехать и оставить тебя здесь умирать? Я не хочу этого, Узуй! — говорил Зеницу, и Тенген его прекрасно понимал, но он не был готов к тому, чтобы его солнце погибло здесь.
— Я прошу тебя уехать лишь на время. Как только ситуация станет лучше, я найду тебя, обещаю. И не умру я здесь, не бойся. Как же я могу оставить тебя одного.
И Зеницу согласился. С неохотой, скрепя сердце, но согласился. Он взял с Тенгена слово, что они будут поддерживать связь, а если что-то пойдет не так, то он сразу же уедет из города. По началу все так и было: Агатсума с семьёй уехал Нагаоку, они почти ежедневно списывались, узнавали друг от друга ситуацию в городах, и Тенген уверял, что всё в порядке, что новости всё преувеличивают, и на самом деле всё не так уж и плохо. А потом все прекратилось. Он резко оборвал всю связь, удалил все номера и будто вообще перестал существовать. Зеницу с ума сходил, пытался выпытать его номер у товарищей, одноклассников, даже у некоторых учителей, чьи номера у него сохранились — бесполезно. Тенген растворился, и никто ничего о нём не знал.
С тех пор прошло шесть лет.
И вот теперь, спустя шесть лет, Зеницу вернулся в Токио, в свой город, чтобы вновь пройти по некоторым особо значимым улицам, вспомнить былое и отправиться на встречу возможному будущему.
Под его ногами хрустит битое стекло, в зубах скрипит песок, а тело болит так, будто он месяц не спал, а вместо этого его избивали палками. Но нервы натянуты до предела, и это спасает ему жизнь, когда он инстинктивно делает чуть более быстрый шаг вперёд и приседает, пропуская пулю над головой в стену здания рядом.
— А ты резвый, пацан, смог уклониться от моей пули. Но что ты здесь забыл и кто ты вообще такой? В городе не должно быть гражданских, — говорит грубый, севший мужской голос, и из тени переулка выходит человек. Он одет во всё чёрное, лицо скрыто за маской, руки в перчатках держат пистолет, и лишь глаза смотрят на Зеницу с непониманием.
— Тот же вопрос могу задать и вам: что вы тут делаете и зачем по людям стреляете? — отвечает парень и рукой, спрятанной в кармане, нащупывает кобуру. Пока сигнала от страха нет, но важно всегда быть наготове.
— Я первый задал вопрос, значит ты отвечаешь. И не делай глупостей. Покажи своё лицо.
— Я не буду вам его показывать, пока сами не снимете маску. Разговор с человеком, чьего лица ты не видишь и который пытался тебя убить — не самый приятный, согласитесь.
— Не дерзи мне, пацан! — мужчина направляет на Зеницу пистолет и говорит: — Не снимешь маску, пока я считаю до трёх, и я прострелю тебе черепушку. Эта детка способна на такое с одного выстрела. Итак, раз!
— Значит вот как ведут себя бойцы нашей бравой армии с мирными жителями. Стыд и позор, — усмехается Агатсума и с презрением смотрит в глаза противника. — И многих вы так убили при помощи угроз? Или сразу попадали четко в голову?
— Я стараюсь обходиться без этого, но иногда выбора нет.
— О-о, неужели вы так особенно ведёте себя со мной из-за того, что я увернулся от вашей пули?
— Не зазнавайся, в следующий раз тебе так не повезет. Два! — его руки начинает трясти от злости, и Зеницу это веселит.
— Тогда, видимо, у меня не остаётся выбора. Надеюсь, я найду вас после того, как вы меня убьете, и тогда я буду долго являться вам в кошмарах.
Зеницу скалится под маской и опускает капюшон. Волосы цвета соломы и солнца трепещет ветер, и, кажется, руки, что держат пистолет, на мгновение замирают, а глаза расширяются от удивления. Агатсума снимает маску и смотрит на своего будущего убийцу вызывающим взглядом, но потом удивляется, когда тот потерянно опускает руки и роняет на землю оружие. На языке уже крутятся несколько колких фраз, которые он готов бросить в адрес этого психованного, но тот снимает свою маску, и все слова застревают у парня в глотке.
Перед ним стоит Тенген. Его, родной и любимый, живой Тенген смотрит на него своими выцветшими бордовыми глазами и чуть ли не плачет.
— Зеницу… — только и произносит Узуй, прежде чем падает на колени, а Зеницу бросается к нему и обнимает так сильно, как только может. — Зеницу, это ты… Ты жив… — шепчет в куртку стрелок, начинает тихо плакать и мнёт ткань куртки на спине. — Я так рад.
Зеницу молчит, лишь гладит мужчину по волосам, которые уже не такие яркие и не походят на цвет звезды. В его голове и душе бушует шторм, и он старается унять его, чтобы хотя бы один из них сохранил сейчас самообладание.
— Я так долго искал тебя, Тенген, — тихо произносит Зеницу, и тот отрывается от его куртки, заплаканными глазами смотря перед собой.
— Зачем ты приехал сюда? Зачем ты вернулся? Ведь знаешь, что здесь ничего не осталось. Скоро от этого города останутся одни руины, — Узуй злится на него, но Зеницу лишь улыбается — так тепло, как не улыбался уже давно.
— Я приехал, чтобы вспомнить. Вспомнить всё, что было здесь частью моей жизни, и что я оставил. Я хотел вспомнить, а потом добраться до Сендая и остаться там, — Зеницу смотрит на человека, которого когда-то любил и любит по эту самую минуту, и не может оторвать глаз. — Ты не прав в том, что в этом городе ничего не осталось. Здесь остался ты, и здесь я нашел тебя. Знал бы ты, как долго я этого ждал.
Бывший учитель порывается что-то сказать, возразить, но его лицо бережно берут в ладони, оставляют невесомый поцелуй в уголке губ и продолжают говорить:
— Боже мой, ты только посмотри на себя… У тебя взгляд мертвеца. И твои глаза — мои любимые рубины, — они потухли. Что же сделала с тобой эта катастрофа?
— То же, что и с тобой.
У Зеницу и так глаза на мокром месте, но, услышав эти слова, он не сдерживается и сам начинает плакать, отпуская лицо Узуя.
На них столько всего навалилось, их так потрепала жизнь. За шесть лет, что разделяли их, они стали другими людьми, совершенно непохожими на тех, какими они хотели стать. Зеницу двадцать четыре, Тенгену тридцать один, но они держат и ведут себя так, будто за их плечами целая жизнь, а то и несколько. Вот только, если долго притворяться тем, кем ты не являешься, то можно потерять самого себя.
— Ну же, Зеницу, неужели мне снова придется успокаивать тебя, совсем как перед выпускными экзаменами. Ты же уже большой мальчик, — шутит Тенген, вытирая слезы со щек Агатсумы.
— Кто бы говорил, Узуй. Сам только что ревел, как девчонка, — ёрничает Зеницу и теперь уже сам падает в объятия и утыкается лицом в грудь. — Я скучал по тебе.
Они сидят в тишине мертвого города, успокаивая внутреннюю бурю, а потом поднимаются и чувствуют, как тяжёлый груз наконец спал с их сердец.
Пора двигаться дальше.
— Зеницу, — произносит Тенген и хватает парня за край куртки, будто боясь снова напугать, — ты всё ещё любишь меня?
Зеницу немного удивляется, а потом берет руку учителя в свою и, переплетая пальцы, уверенно говорит:
— Люблю. Всегда любил. Пойдем, ребята нас, наверное, уже заждались.