Считалось, что фактически всё на Предприятии принадлежало Сеченову.
Сеченов же принадлежал политбюро с потрохами.
Агитотдел помнил каждый его публичный чих. Малейшее заикание разбиралось лингвистами под микроскопом на предмет морзянки. Если хоть что-то вызывало подозрения — записывалось в книжечку. Если повторялось — сравнивалось с уже записанным.
Как были съезды партии — нерегулярные, не всегда продуктивные — были научные конференции. Профессора выступали перед партийными старцами, представляли товар лицом — но это только в официальное время. Вне камер и Академии наук рвались чьи-то глотки, плелись змеиные клубки, пили на брудершафт и заключались мнимые союзы — до следующей конференции. И так каждый год, за лишний кусок финансов.
Сеченов ездил в Москву чисто по традиции. Он редко выступал и, в целом, держался в стороне. Пока предприятие снабжало Союз роботами, за деньги он не беспокоился. Главное, вовремя подать список. Сеченов мог прийти хоть в кассу, получить полбюджета РСФСР и испариться. Ему еще и ручкой вслед помахали бы.
Приглашение на конференцию лежало перед ним в квадратном красном конверте. Текст изнутри — образец с уроков чистописания. Ох и любили же гост-овики каллиграфию.
«Дорогой товарищ» отдавало лелейной цыганщиной из «бесприданницы». К остальному тексту грех придираться: чёткие даты, чёткое место, и приписка — «присутствие обязательно».
Позже подошел Михаэль. Он удивленно хмурился и забывал говорить с акцентом: его на конференции в Москву раньше не приглашали. Штокхаузен много выступал в ГДР. После войны хирургов там с руками отрывали, а для пытливых умов коричневая чума и ее последствия — елисеевский двор для голодного матроса.
Но после переезда в Союз, Михаэль написал статью и сдулся. Каждый раз, когда от предприятия в столицу направлялась делегация, Шток оставался и занимался делами. Может даже мечтал, как станет научруком вместо Сеченова. Тот настолько мысли читать не умел, хотя Михаэля и знал как облупленного.
Сеченов за него не переживал. Нужно же как-то московским следить за тем, чем учёные из дружественных стран занимаются.
Сборы прошли скоро, раздача указаний — по плану.
Если раньше предприятие без них не загнулось, то за неделю симпозиума тем более.
После спуска с «Челомея», Штокхаузен с лицом Гагарина после центрифуги стоял у стены служебного аэропорта и сипло дышал. На тот момент, это был первый раз за пару лет, когда он вообще спускался на землю.
Их ждал самолёт до Москвы.
***
— Прослушка будет в розетках, поэтому возьми с собой бритву с вилкой или что-то похожее. — Дмитрий гладил рубашку.
Он робопрачечным не доверял: алгоритм испортил ему с десяток нательных маек.
— В санузле в вентиляции тоже, скорее всего. От неё, к сожалению, не защититься. — Мужчина повесил готовую рубашку на спинку стула.
Михаэль сидел на кресле, закинув нога на ногу. Он еще не переоделся в домашнее, и всем своим видом смахивал скорее на модель мюнхенской Бурды, чем на работника науки и техники.
— В номере тонкие стены, — Дмитрий взял уже брюки и разложил их на доске. — Заготовь двадцать нейтральных тем, о чем будем с тобой говорить.
Михаэль развязал галстук и стянул его через голову. Официальностей сегодня больше не предвиделось.
— И не дай бог с тобой будет флиртовать вахтерша или какая робофрау.
Утюг запыхтел, когда им с силой провели по брючной стрелке.
Штокхаузен уже листал каталог валютной «Березки» (1). Наука наукой, а пополнить батарею одеколонов хотелось сильнее, чем плясать на трибуне.
Каталоги на журнальном столике появились у Сеченова вместе с Михаэлем. Тот больше времени проводил не в своей квартире, а у него, благо что соседи по сталинке. Вот Штокхаузен и решил, что выгоднее будет оформлять почту на Дмитрия. Газеты не еда, за кем-то дочитывать совсем не зазорно.
— Откуда ты знаешь такие детали? — Михаэль усмехнулся, откладывая «березку».
Он уже какое-то время сидел в расстегнутой рубашке и резко захотел вылезти из костюма. Костюм — на вешалку, вешалку — на шкаф. С порядком в этой квартире все было строго.
— Ты же понимаешь, что мы не только роботов и полимер поставляем. — Дмитрий на секунду посмотрел на другого мужчину. Михаэль накинул халат, завязал пояс, чмокнул его в премудрую голову и, прихватив каталог, ушел на кухню.
— Штази действуют грубее. — раздалось оттуда спустя несколько секунд.
Они обсуждали спецслужбы за домашними делами каждый свободный вечер. Получается, примерно раз в двести лет.
****
Москва как до, так после революции была шумосборником. Сеченов родился в Москве. Он помнил барские и купеческие домики, извозчиков — в общем, все то, что сейчас было принято покрывать толстенным слоем канцелярского мата. За последние лет десять Дмитрий ни разу не ходил по городу сам. Его всё катали на министерских колёсах, изредка останавливаясь, чтобы показать новый проспект там, где раньше стоял вполне исправный дом. Чаще всего дом оставался стоять рядом — их передвигали вместе с фундаментом, крышей и бабушкой в окне.
Только молодой москвич мог видеть прелесть в тех домах с острыми углами, в колбасовидных автобусах. Дмитрий цокал языком и тихо что-то бурчал — но на вопросы о строительстве отвечал сугубо «да, все нравится, товарищ генерал».
Сравнивать технологии Москвы и Предприятия как сравнивать Москву и Сомали: неприлично. В столицу отходило всё старое, но проверенное. Первые версии «Дроф» и «Пчёл» метались где-то в небесах, вызывая изумление интуристов. «Рафики» не так сияли. Да и в целом, отойди от центрального района на километр ни одного робота не увидишь. Сеченов уже скучал по сплошному железу предприятия.
Диктофончики торчали из розеток наполовину, решетку вентиляции не закрыли после сбора записей о предыдущих жильцах, в баре на первом этаже с ними кокетливо разговорилась молодая буфетчица. В «Метрополе» не так морочились с прослушкой, как в других гостиницах, куда Сеченова заселяли.
«Может оно и к лучшему, конечно.» — Дмитрий чиркнул спичкой о коробок. Курил он редко, экономил подаренные кубинские сигары. Ради них, в принципе, и начал.
Если в «Метрополе» действительно была плохая прослушка, Дмитрий мог шепнуть Михаэлю что-нибудь для успокоения. Штокхаузен закинул чемодан в номер и ошивался по отелю, лишь бы не заходить к себе. Либо, товарищи из разведки подключили другие заводы к производству деталей, и Сеченов о новых приемах совсем не знал.
«Такое тоже могло быть», — думал он, стряхивая пепел в стеклянную посудинку.
В любом, даже самом скверном случае, сейчас Дмитрию нужен был вменяемый зам.
Сеченов докурил сигару и вышел из номера — прогуляться и взбодрить Штокхаузена.
***
В холодных коридорах Академии Наук товарищи академики перед началом речей бродили группками леммингов по трое-пятеро. Промышленники держались своих — завод к заводу.
Стоило Сеченову и Штокхаузену появиться на пороге, они ощутили себя недобитыми потомками Царской семьи.
Что научники, что промышленники — все бы с радостью плюнули им в лицо и отбили почки, будь симпозиум рингом. Но те и другие молчали: возраст уже не тот, да и приличия не позволяют. Так и приходилось каждый раз вариться в этой гнилой тишине до закрывающего банкета.
Хотя была в этом своя польза: теперь все, кто не принадлежал к делегации 38-26, могли не делиться на группы по интересам — их сближала ненависть. Так создавались научно-технические тандемы.
От вежливой улыбки Михаэля в сторону шарахнулся мужчина средних лет. Он поправил восьмиклинку и нарочито отвернулся, затевая зычные дебаты с пожилым профессором.
— Путиловцы нас ненавидят. — шепнул Сеченов, ловя недоумевающий взгляд коллеги.
— Мало того что из Ленинграда, мы еще название у них отняли (2). Москва-Ленинград: 1:1. (3)
Дмитрий гордо сощурился.
Штокхаузен с внимательным видом кивнул. Мимо них проплыл эфемерной внешности молодой человек.
— «СветЛаНа» тоже. — Сеченов даже его не рассматривал.
Дмитрий и Михаэль продолжили идти к залу.
Людей как базаре.
— И «Красный Октябрь». — Человек с бакенбардами нахмурился, когда с ним пересеклись взглядом.
— А чем мы Октябрю-то насолили? — Шепнул Михаэль, когда кондитерник оказался позади.
В ответ Сеченов пожал плечами
**
Стук в номер. Четыре раза: пауза между первым и вторым.
Штокхаузен, один. Хочет зайти в номер.
Дмитрий открыл дверь. Немчура за ней был весь взъерошенный и красный, но улыбался. Секунду он осматривался по сторонам — коридор был чист, — затем заглянул через плечо Дмитрия — тоже пусто. Шагнул вперёд, за порог номера и выставил перед собой раскрытый блокнот.
«Давай смутим КГБ»
И захлопнул за собой дверь. Дмитрий тут же закрыл её на ключ.
— Вам уже говорили, что ужин будет через час, Дмитрий Сергеевич?
Этот вопрос слышали в соседнем номере. Что-что, а нарочито кричать Михаэль умел. Он уже чиркал дальше в блокноте. Хорошо хоть додумался на секретер бумагу положить, а не на стенку опираться.
— Да, говорили.
— Хорошо тогда. — Секундная тишина. — Чем планировали заняться завтра? У нас же свободная пара дней образовалась.
Штокхаузен все-таки заготовил пару нейтральных тем для разговора в номере. Он резко прекратил писать и поднес листок к носу Сеченова.
— Да так, — уголки губ Дмитрия дернулись в предвкушающей улыбке.
«Ты заметил шторы?»
Дмитрий кивнул. Даже если в номер поставили видеонаблюдение, камеры не давали настолько четкую картинку, чтобы рассмотреть что там Штокхаузен написал своим истерично неровным почерком.
На карнизе висело нечто странное. Не привычный набор «плотная тряпка и тюль». Над окном был установлен обычный двойной карниз, на котором висело два слоя плотных штор — для лучшей приватности. Между этими двумя тряпками спокойно помещался человек.
Там явно прятали проституток и прятались сами. В редком случае, такой островок темноты скрывал устранителя любой неугодной личности — главное не заглянуть туда раньше времени.
Кивок Михаэля в сторону окна не намекал, он служил директивой одного лица.
— Не хотите покурить? — Предложил Дмитрий, доставая из кармана пиджака портсигар и спички.
Им нужен был повод уйти за шторы.
— Да, давайте.
Михаэль снял публичный серый пиджак, достал бумажную пачку — он курил "Camel", — сунул сигарету в зубы, кинул что осталось на кровать и вальяжно прошел к громоздкому радио у стены.
Сеченов остановился у окна в нерешительности. Боялся за тяжелой тканью увидеть злую служебную морду с камерой или ружьем.
Московское радио играло только современную музыку. До новостей оставалось где-то сорок минут, поэтому передавали народные песни вперемешку с радиоспектаклем. Штокхаузен поймал частоту с танцевальным уклоном и оттянул воротник рубашки, высовывая язык. Это он так показывал недовольство. Да, под радио будущего отдыхать было не так тошно. К футуризму быстро привыкаешь.
За шторой никого не оказалось. Слава партии и сонму спецслужб. У Дмитрия воздух ушел из легких, когда его с силой прижали спиной к стене. Михаэль как заправский водила пошевелил сигаретой в зубах, затем вынул ее и аккуратно подсунул под другую штору, на подоконник. "Camel" дорого стоил.
Дмитрий расплылся в улыбке: его возбуждение стартануло хлеще Гагарина в космос. Михаэль умел командовать, хоть и бегал по поручениям, оставляя такие замашки на поздний перекус.
Сейчас Штокхаузен лениво рассматривал лицо Дмитрия. То ли приноравливался к положению, то ли ждал, когда там уже появится товарищ майор, и придется делать вид, что они только курили. Лучше бы майору вломиться сейчас — заведенный Михаэль останавливаться не умел. Так бы их и потащили голых на Лубянку чуть что, благо близко.
— Руки вверх. — прошептал Штокхаузен на ухо. Уголки губ Дмитрия уже болели.
— Миша. — Выдохнул он в ответ.
Михаэль цокнул языком и ослабил галстук Дмитрия. Затем он мягко прижался губами к горлу мужчины — прямо в кусок между кадыком и челюстью.
Сеченов открыл рот. Такая мелкая ласка, а голова у него уже кружилась. Между холщовыми шторами было удивительно мало кислорода. Дмитрий уже было схватился руками за плечи Михаэля — погладить или оторвать от себя. Тот лишь оторвался от горла, покрытого вперемешку цветными и уже седыми волосками.
— Руки вверх. — Жестко отметил он и нарочито отодвинулся. Не продолжит пока не будет по его желанию. Сеченов хотел пошутить: «Миша, Миша, нечестно играешь».
И все же поднял руки ладонями к Штокхаузену — игра в дурацкий вестерн, где Дмитрия загнали в угол.
— Отлично. — Похвалил его мужчина и прижал за кисти к стене. — Я отпущу, но ты держи их так. Понял?
Хриплый шепот молотом по железу прошелся по нервам. Дмитрий зачарованно кивнул. Он совсем не противился, чтобы его танцевали.
Сегодняшнее пустословие в Академии наук вытянуло из него все силы. Товарищи пересказывали всё, что только можно было пересказать, не внесли ничего нового. Даже вдохновения не дали — а Дмитрий вдохновляться умел.
Михаэль был в настроении командовать, он сам был в настроении поддаться. Вечер обещал закончиться приятно.
Дмитрий дышал ртом. Штокхаузен своей ладонью, скользящей от груди до бедра, чувствовал все мелкие колыхания чужого тела. Михаэля, что бы он там не заканчивал, научили важности глазного контакта — он не отрывал от лица партнера взгляд.
Рука с бедра исчезла. Другая все это время поглаживала затылок Сеченова: так обеспечивался контроль. У Михаэля в голове явно пробегали какие-то тараканы с идеями вперемешку. Мужчина едва улыбался, только считывал реакцию. Дмитрий нервно улыбнулся. Уже хотелось скулить, забыв о собственной важности. В его состоянии даже через одежду любое касание ощущалось до боли сладким.
Когда лицо Михаэля оказалось очень близко — он открыл рот чтобы что-то сказать — Дмитрий прижался к его губам. Руки он от стены при этом не отрывал.
Поцелуй вышел коротким: Сеченов не шевелил губами, не проталкивал язык в рот. Вел себя так, чтобы свое положение ведомого подчеркнуть. Штокхаузен его просьбу понял. Его ладони легли на плечи, прошлись по шву жилетки, спустились на грудь, потом вернулись к шее.
— Что же ты так? — спросил он, забираясь пальцами под рубашку.
Дмитрий поежился: щекотать за бока или ноги его было бесполезно, но шея… За шею бы убил. Немчура руки не грел.
Большими пальцами Михаэль погладил бока шеи. Он затянул Сеченова в еще один поцелуй: нежный, активный — прижался всем телом, как делали удавы с большим куском мяса в комплексе Павлова. Дмитрий подался животом навстречу: ближе, даже сквозь рубашку. Потом зашипел и сморщился.
Сегодня инициатива не приветствовалась. Михаэль ногтями коротко сжал нежную кожу загривка, отпустил и сжал снова. Во второй раз уже сильнее и дольше. Дмитрий глубоко дышал. Он переживал боль и сильнее. Когда, например, ему вырезали задние зубы. Но сейчас его зажимали между Лубянкой и гробовидным номером — только свои резкие вздохи давали ему поверить в это.
Михаэль отпустил кожу. Потом с кремовой нежностью погладил повреждённое место ладонями. Если в следах от ногтей выступила кровь, он её безбожно размазал.
— Все понял? — густой командный шепот прямо в лицо.
Губами Михаэль мазнул по открытому в дыхании рту. Не задержался, не дал поцелуйного поощрения. Сеченов понимал, что рано: либо пока не заслужил, либо пока у мужа настроения нет.
Именно мужа. Михаэль напомнил об этом факте их общей биографии случайно. Он погладил челюсть Дмитрия фалангами, как если бы чесал морду овчарке или собирался бить. Сеченов вздрогнул, когда его щеки коснулся тонкий кусок металла. Обычно они прятали свои железные кольца: один в кармане брюк в мешочке, другой носил на шее. Публично их не поносишь — загрызут вопросами. Они хотели заключить нормальный брак, была бы только возможность. А пока только обменялись символом уз в оранжерее Вавилова, без лишних глаз. Великовозрастные Ромео с Джульеттой, чёрт бы их побрал.
Миша все так же гладил его по щеке.
Другая рука уже расстегнула жилетку и принялась за верхние пуговицы рубашки. Михаэль справлялся с ними так, как стягивал перчатки после операций. Дмитрий все держал руки у стены. Он сжимал и разжимал пальцы — чтобы ничего не затекло, и чтобы напряжение не убило все удовольствие от игры. Взгляд Михаэля переместился на рубашку. Открытые края висели как края резаной раны; под тканью — не голое тело, лишь белая майка х/б тульского производства.
— Ты издеваешься? — Хватило бы у Михаэля сил, у Дмитрия нательного белья бы поубавилось.
— Не перед партией мне тонкой талией щеголять, знаешь ли. — Сеченов привычно для себя улыбнулся.
— Я не про корсет, но ладно. — коротко ответили ему. Затем звякнули бляхой ремня.
Терпение кончилось, раз Михаэль не обиделся: привычка Дмитрия носить корсеты для осанки его заводила. Привычка Дмитрия носить майки под рубашкой доводила его до бешенства.
Расстегнутые, но не снятые брюки уже неприятно липли к задней стороне колена. Михаэль же только соизволил погладить Дмитрия по низу живота и обхватить член в кольцо пальцев.
За шторой на радио поставили новую мелодию. Научпоп про кого-то с их родного завода сменился на вальс. «Слава Марксу» — подумали бы они, если бы про них писали агитационную книгу.
Дмитрий резко выдохнул. Его манера речи, гонявшая мурашки по спинам партийных и не только прокуренных политиков, его голос, созданный для чтения с трибуны, во время дел кушетных приходилось заглушать. Что в сталинке на Челомее, что в «Метрополе» много кого бы взволновали стоны академика. А вдруг покушение?
— Тихо.
Михаэль хоть и не принадлежал к касте военных, языком пользовался получше многих. Надо же ассистентов гонять.
К тому же, что бы он не говорил, а поразительное сходство с пропавшим профессором Гольденцвайгом имелось. Если догадки верны — в Вермахте тоже тугодумов хватало, риторика только в плюс.
Сеченов на эту команду закусил губу. Рука Михаэля выбрала стабильный жесткий темп. Сам мужчина лишь наблюдал, хотя его возбуждение было так же ясно — он иногда прижимался пахом к бедру Дмитрия, но себе внимание не уделял.
Такие минуты общения случались у них чаще, чем хотелось думать. Сеченов уже и не помнил, в каком конкретно углу без камеры его еще не зажимали. Риск в Михаэле что-то подстегивал. Но что-то еще сильнее и глубже в нем подстегивал вид бездумного академика. Дмитрий догадывался, что его в такие моменты хоть на плакат переноси — весь союз дрочить будет. Михаэль не признавался, но глаза у него сейчас блестели даже в тени штор. Может дело в ответственности.
Дмитрий вскрикнул и заскулил, сжимая губы. Михаэль просто убрал руку.
— Тихо.
Он успокаивающе чмокнул Сеченова в губы несколько раз. Потом, свободной рукой погладил по груди, туша чужой порыв вырваться и выйти в комнату.
Если бы людей пытали так — почти доводили до пика, затем останавливались и оставляли так, дергать бедрами ради любого касания, — Дмитрий бы сдался кому угодно.
Михаэль прижал его телом к стене. На всякий случай. В нос ударил парфюм — зачесанные кудри пахли персиком. Рука на члене же ускорилась еще сильнее чем раньше. Дмитрий промычал что-то невнятное и посмотрел в глаза Михаэля. Ему хотелось сделать хоть что-то, сжимание собственных пальцев больше не спасало.
Беспомощность, как у бабочки, лежащей на столе коллекционера.
— Миша, — выдохнул он, подаваясь бедрами в чужую ладонь, — пожалуйста.
В ответ ему нежно шикнули пару раз и прикусили ушную раковину.
— Тихо. — Михаэль покрыл поцелуями мокрый висок.
Свободной рукой он все это время гладил Дмитрия по шее.
— Укуси меня.
Сеченов в момент разрядки собрал бы у номера всю Москву.
Михаэль зажмурился, когда в его плечо впились с не самым тихим стоном. Он знал, что у Дмитрия дрожат бедра, что грудь часто вздымается, а где-то в ресницах застыли слезы, как если бы ему наживую накладывали швы. Сеченов обнимал его неуклюже: сейчас место не позволяло. Уже на Челомее, он прижмется к Михаэлю, переплетая ноги и сцепляя пальцы у него за спиной. Воздух в зашторье в тот момент кончился для обоих.
Когда Дмитрий отпустил плечо, оно, помнящее зуд укуса, не переставало пульсировать. В момент оргазма Михаэль накрыл головку члена ладонью. Так их праздничные брюки остались чистыми. КГБ смущать нужно, а вот местных прачек не стоило.
Дмитрий не отшатнулся, когда ближе к его лицу поднесли грязную ладонь. Ему и слова не нужны были.
Совсем не противно. Как говорят в милиции, «следователь должен все пощупать, потрогать». Если труп с простреленной головой — пожевать мозги. Если собственное семя на протянутых пальцах — слизать и обсосать напоследок.
— Правильно, правильно. — почти мурчал Михаэль, двигая пальцами навстречу языку.
Расслабленный до мякоти Сеченов был отдельным чудом науки.
***
— От вас приятно пахнет. Новый одеколон?
Бодрая музыка новостей влекла людей к радио. Диктор начинал свое оповещение достижений дня.
Сеченов же стягивал одежду, чтобы выйти на ужин в чем-то, что не пропахло ними. Им и Михаэлем точнее.
Прослушка все еще гипотетически существовала. Осталось соблюсти приличия хотя бы в комнате.
— Да, — Михаэль горделиво поправил лацканы, — выгулял сопровождающего до «Лейпцига» на Ленинском (4). Прикупил пиджаков и всяких сувениров товарищам хирургам.
— Интересно-интересно. — Сеченов потер загривок. Кожа уже не болела, просто воспоминания о ногтях остались.
— Хорошо покурили, Дмитрий Сергеевич. — Штокхаузен произнес его отчество с внезапно проснувшимся акцентом.
И тут же хлопнул себя по лицу.
Дмитрий потянулся к их блокноту.
«Придумай уже что-нибудь с акцентом» — сначала появилось там.
Михаэль нахмурился, будто его оскорбили.
Дмитрий протянул ему листок с новой надписью.
«Спасибо»
(и послал воздушный поцелуй)