Пять раз, когда книги сыграли важную роль в жизни офицера Викмара.
Первый — ещё много лет назад, когда он проводил свои последние дни в звании патрульного офицера.
Лето в Джемроке мерзкое. Жаркое июльское солнце припекает, раскаляя булыжные мостовые и асфальт. Промышленная пыль с него взметает в душный воздух из-под колёс мотокарет, оседая на листве деревьев и влажной от пота коже. Лошади прохлаждаются в тени от высокого углового здания, отгоняя хвостами назойливых мух, пока двое патрульных рассматривают прилавки с книгами и журналами у входа в книжную лавку. На чёрных деревянных полочках аккуратными рядами лежит всё, что душе угодно: любовные романы соседствуют с триллерами и нуарными детективами, на полке выше лежат трагикомедии в ярких стилизованных обложках и собрания долорианских трагедий. На следующей — медицинская литература, в основном псевдопсихологическая, и ещё больше книг о романтике, на этот раз что-то современное и молодёжное. Рядом с ними нашли себе место свежие газеты и журналы мод; их, в отличие от книг, раскупают куда охотнее.
На углу Рю-де-сен-Мадлен и бульвара Гарнье сегодня тихо. Никто не стремится выйти в жаркий воскресный день на улицу, но патрульных это не касается. Их задача — обеспечивать порядок в городе и в метель, и в зной, и в ливень.
— Жан-Жан! Зацени, — Поль Молиньё протянул ему небольшую книгу в мягкой обложке. На ней — небрежный карандашный набросок мужчины лет тридцати: тёмные коротко стриженные волосы небрежно уложены вбок, лицо объято щетиной, переходящей в бороду. Глаза, под которыми залегли тени, смотрят тяжело, но без злобы; во взгляде больше щемящей горечи и усталости. Над ним жирным фабричным шрифтом растянулась надпись «Утопленница». — Вот прям про тебя наверняка.
— Да ну, я на него не похож, — фыркнул Викмар, изучая обложку. От названия внутри что-то в глубине души откликнулось нервным трепетом: слово само по себе зловещее, но здесь в нём как будто заложен совсем иной, ещё более жуткий смысл.
— Ставлю десятку, что похож и не только лицом. Купи, а там расскажешь, был я прав или да.
— А ты сам чего не купишь?
— Ты же у нас больше всех читаешь, ты и бери. Книга оказалась совсем не об утопленницах: в центре событий был пролетарий средних лет, чья дочь, приговорённая к chaise électrique за ведение политического шпионажа, оказалась жертвой «бюрократической ошибки», допущенной кем-то из номенклатуры Моралинтерна. И хотя содержание оказалось до гротескного мрачным и временами тяжёлым на подъём ввиду сложного языка, развязка наступила быстрее, чем предполагал Викмар, — дочь не только не была ошибкой, но к тому же ещё и избежала наказания, оставляя тягости своих преступлений на совести отца.
Молиньё в итоге проспорил. Маслянистая синеватая купюра в десять реалов, правда, ушла не в карман Жану, а на две бутылки хорошего пива — провожать коллегу, говорил Поль, нужно достойно.
____________
Второй — когда от него ушла первая любовь.
У Мари Дюверне роскошные чёрные волосы и точёный профиль. Она старше него на два года, но иногда кажется, будто пропасть между ними исчисляется десятками лет — настолько умные вещи она говорит. Она — его первые взрослые отношения; те, в которых есть работа, секс и регулярные сеансы у психолога.
— Я подумала, что это будет неплохим подарком. Знаешь, отношения ведь необязательно заканчивать на плохой ноте, — она протянула ему увесистый том в твёрдом переплёте. На обложке поверх рядов бетонных высоток дугой протянулась обесцвеченная тиснёная радуга; на свету она поблёскивала синевато-зелёными переливами.
— И ты подарила мне роман.
— В пятьсот страниц. Осилишь? — Мари ухмыльнулась краем рта так, словно через три часа она не покинет его квартиру навсегда, оставив первую глубокую трещину в сердце молодого полицейского.
«Шестнадцать дней холодного апреля», так нелюбимый среди граадцев, удручает. Кажется, что хорошего в нём нет вообще, а те мимолётные три главы, посвящённые слепой, но до безумия страстной любви, лишь имитируют её. И в то же время он помог справиться с расставанием так, как, наверное, не смог бы алкоголь или тяжёлые вещества. Он завораживает описаниями, реалистичными до такой степени, что в какой-то момент начинаешь чувствовать холодное прикосновение ветра к щеке, даже если окно плотно закрыто. Надежды на лучшую жизнь он не дал, но по крайней мере напомнил Викмару о том, как быстро человек способен адаптироваться к новому вопреки своим убеждениям.
В конце концов, Дюверне никогда не забывала о нём, как и он не смог забыть её.
____________
Третий — случайный, когда в библиотеке Джемрока среди популярных новинок оказалось нечто интересное.
После обеда участок офис отдела С погрузился в тишину. Патрульные разъехались по своим постам, сменив других коллег, пока остальные погрузились в рутинную бумажную работу; из интересного в ней можно выделить разве что щелчки кареток печатных машинок, от которых невольно вздрагивал задремавший Торсон. Справедливости ради многие пытались отлынивать от неё всеми силами, и Викмар, вопреки принципам, не был исключением. День не задался с самого утра: сперва не приехал Дюбуа, затем позвонили из морга и слёзно попросили ещё пару дней на подготовку отчёта к его делу. К тому же сработали новые седативные, и теперь концентрация лавировала не хуже ялика в штормовом море. Так он позволил себе маленький перерыв и отвлёкся на книгу, которую не мог вытащить из сумки вот уже третий день подряд.
— Это что у тебя там? — бодро окликнул его Честер, с тяжёлым глухим звуком выгрузив пачку бумаг на свой стол.
— «У солийского побережья».
— Ёлки-палки, — он присвистнул, изучая её внушительные размеры, — да такой убить можно!
— А ты, смотрю, впервые в жизни книгу видишь.
— Обижаешь. Я просто такие талмуды не беру. О чём она?
— Ну...
Он так и не успел рассказать: в офис наконец-то пришёл Гарри — вусмерть пьяный и морально разбитый. Он обматерил каждого так, что даже непробиваемый Джон Маккой признался, что давно ему не было так обидно. В потоке бессвязных мыслей и чувств с десяток-два раз было сказано «блядь эта» и «сука белобрысая», но ещё больше — «Дора». Вечером того же дня Жан, опустошённый до предела, нашёл в романе о буднях солийского иммигранта то, что позволило ему держаться на плаву в ту адскую неделю. Даже сам толком не понял, что именно: возможно, очаровательные детали солийских пейзажей, о которых можно узнать зачастую лишь из книг, а может то, как он позволял вещам просто случаться, пропуская их сквозь себя и принимая как есть, даже если те злили.
____________
Четвёртый — в личной библиотеке матери.
На самом деле до библиотеки в привычном смысле слова далеко: у неё скорее коллекция того, что она покупала или увозила от родственников, а впоследствии брала в библиотеке и не возвращала. Не специально — с возрастом память стала подводить всё чаще.
Он приезжает не так часто, как хотел бы, — работа съедает драгоценное время, так что временами Жан заглядывает к ней сразу после вызова, если оказывается неподалёку. Но всякий раз, когда это происходит, она безмерно рада ему, хотя не сразу узнаёт высокую фигуру в чёрной форме полицейского. Ничего, думает он, зато вблизи прекрасно различает.
Дома ничего не меняется. Комнаты всё так же укутаны полумраком из-за тяжёлых серо-зелёных занавесок, которым лет чуть меньше, чем ему, а разложенная тахта в углу импровизированной гостиной накрыта тёплым узорчатым пледом. Дверь в его комнату закрыта уже давно; в ней больше некому жить. Радиоприёмник с выцветшей оранжевой краской на корпусе всё так же загораживает ряд книг за стеклом маленького серванта. В один из своих визитов Жан решил заглянуть туда и с удивлением обнаружил, что стеклянная панель двигалась только при усилии двух рук.
— Забирай, забирай, — отозвалась мать, заглянув в комнату. На кухне тихо пыхтел чайник; в этот раз Викмар задерживался больше, чем на полчаса. — Я всё равно их давно прочитала.
Она всегда любила читать, сколько Жан себя помнил. Не было дня, когда он не видел её без книги, будь то студенческий учебник по казавшимся тогда непостижимым наукам или долорианская трагедия. Все они теперь хранились за пыльным стеклом как напоминание о былом и невозвратном; каждая прочитана от корки до корки много лет назад.
— Тебе, может, свои отдать? Или в библиотеке на своё имя могу брать, если хочешь. Я бы заезжал, мне не сложно, — и это правда. Если понадобится, он переедет, хотя её маленькая квартирка находится в часе езды от участка.
— Зрение подводит, какое мне чтение. Да и радио есть, больше мне и не надо.
Жан тяжело взглянул на неё: в серых глазах, таких же, как у него, была лишь беспечная мягкость и едва ощутимая усталость — не физическая, а от возраста. Ей всего за пятьдесят, но тяжёлая работа на химической фабрике оставила неизгладимый след на ней как внешне, так и психологически.
У него даже нет книжного шкафа, где можно было бы хранить книги, но зато есть широкий письменный стол, оставшийся от прошлого владельца, как и добрая часть мебели. Тем же вечером его собственная незаурядная коллекция пополнилась двумя романами, некогда горячо любимыми матерью, — она слишком настаивала.
____________
Пятый — очень приятная мелочь в виде подарка на день рождения от тех, кто стал его второй семьёй.
Жан не сильно любит свой день рождения. Так уж получилось. Не ненавидел, не отрицал, но праздновать его точно не собирался и в целом никогда не акцентировал внимание на нём. Однако про него знали другие и каждый год поздравляли. У Фейербаха была привычка тянуть именинников за уши; её за всю историю коллектива избежали только Жюдит, Трант и Жюль, так что Викмару каждый год доставалось наряду с остальными.
Так или иначе, к тридцать четвёртому дню рождения ему решили сделать подарок. Жан всегда просил ничего не дарить хотя бы потому, что это неловко, но в этот раз что-то пошло не так.
— Мы подумали тут всем братством нашим... — неловко начал Торсон, потирая блестящую лысину, и тут же спохватился. — Джуд, без обид! Короче, вот.
Он протянул ему в руки пакет из нежно-зелёного картона.
— Тут с каждого по одной. На свой вкус брали, но старались под тебя всё подогнать.
Заглянув внутрь, Жан с удивлением обнаружил, что каждая была ещё и помечена. Вот от Транта — «Исследование Серости: полная история», выглядит солидно. От Жюдит — триллер на четыреста страниц от модной писательницы с арданской фамилией Хиллингсё; на обложке заснеженный лес и мужская фигура среди чёрных сосен. От Торсона — откровенно бульварное чтиво с роковой красоткой в одном плаще и чулках с револьвером в руке; над ней рукописным шрифтом написано «Убийство по-окцидентски». От Честера — что-то комедийное и безумно нелепое, даже смотреть, справедливости ради, неловко. И, наконец, от Гарри — очередной «Дик Маллен и...» с красочной обложкой, где красуется один из тех актёров, крайне популярных за счёт съёмок в одном-единственном жанре. Были и другие — от Жюля, Фейербаха и даже Маккоя.
Они и правда старались. Даже написали что-то в поздравительных записках: два-три предложения, но зато самые искренние.
— Спасибо, — оказывается, в такие моменты сдержать улыбку почти невозможно, и он не старался над этим; правда получилась она скорее нелепой и жутко скромной, пока кончики ушей стыдливо краснели.
— Вот! — воскликнул Маклейн. — Я ж говорил, что зайдёт ему!
— Коней попридержи, Чес.
— Наверняка понравится, я уверен, — внезапно добавил Хейдельстам и с ласковой улыбкой повернулся к нему. — Расскажете потом, ладно?
Уйдёт много времени на то, чтобы прочитать их все, однако Жан всё равно кивнул. В конце концов, на любимое хобби всегда найдётся хотя бы часок в день.