Вернешься?

– Дмитрий Сергеевич, позвольте у вас кое-что спросить?

Дедок-таксист ерзал всю дорогу, и то и дело бросал взгляды на академика на заднем сидении. Оно и понятно – не каждый день подвозишь знаменитость, да еще и всемирно известную. Однако то ли собственная нерешительность, то ли глубоко задумчивый вид Сеченова – но что-то все-таки не давало ему завести с ним разговор. До этого момента.

– Слушаю вас. – Ответ был дан не сразу. Погруженный в свои мысли, в первый момент учёный даже не заметил, что к нему обратились. Да и настроя на болтовню не было. Но игнорировать человека в открытую было бы грубо.

– А чего вас в нашу глушь-то занесло? У нас тут все ж не Сочи, и не Адлер даже. Вы уж извините за любопытство, просто как-то не ожидаешь узреть в таком месте человека вашего уровня. Да ещё и, ну, так вот... Скромно.

Интерес и вправду можно было понять. В последние годы учёного нечасто видели как минимум без балерин, и вне каких-то официальных встреч и серьезных мероприятий – статус накладывал свои ограничения, обязанности, и пожирал все свободное время. По-правде говоря, он действительно не должен был быть тут. Особенно ввиду всех этих разбирательств с последствиями сбоя...

Хотя, с какой-то стороны, эта поездка тоже к ним относилась.

Академик вздохнул тихо.

– Я здесь... По личному делу.

– А-а-а, "неофициальный визит", значит. – Старик разулыбался. – Понимаю, понимаю. Ну ежели охота от работы сбежать, то тут лучшего места действительно не найдете. Нас же пока на карте обнаружишь, пока доберешься...

Знал бы он, насколько эти слова попали в точку... Только вот с маленькой оговоркой – не для самого Сеченова.

Водитель все продолжал болтать, видимо компенсируя долгое молчание, но ученый уже не слушал его. Память возвращала его к тем самым первым дням, когда бойня на Предприятии только-только была остановлена. Тогда на него разом обрушилась ответственность за гибель сотен сотрудников, исчезновение Молотова, распространение опасных образцов — проблем было столько, что иной на его месте предпочел бы запаковать чемоданы и рвануть прямым маршрутом за границу. Что не мудрено — за такое вполне можно было бы получить пожизненное, если и вовсе не высшую меру наказания. Потому не было ничего удивительного в том, что в попытках разгрести все навалившееся, Дмитрий Сергеевич как-то поначалу упустил тот факт, что Нечаев так и не явился на Челомей. А после — воспринял его молчаливый уход как необходимость отдохнуть и восстановиться. В конце концов, даже по окончании восстания роботов, зрелище полуразрушенного, заваленного изуродованными трупами комплекса, надолго заседало в голове, вызывая неподдельный ужас и отвращение. А он-то там был в самый разгар...

Только вот в какой-то момент Сеченов осознал, что Сергей не выходит на связь слишком долго. Не было никаких известий — ни звонков, ни писем. Не осталось даже записки, куда уехал и когда ждать назад. Как будто...

Как будто бы он и вовсе не собирался возвращаться.

Мысль об этом в очередной раз резанула сердце. Ученый догадывался, отчего это могло случиться. И если предположения его были верны...

— Ну, вот мы и приехали! Вас, может, куда-то конкретнее подвезти?

— Нет, спасибо. Я дойду.

Расплатившись и поблагодарив водителя, академик выбрался из "Москвича" и направился туда, где за полосой деревьев виднелся нестройный ряд низеньких старых избушек. Судя по данным, ему нужна была та, что вдалеке от остальных, на самой окраине.

У искомого места Сеченов замер, не сразу решившись зайти.

Участок выглядел откровенно неухоженным – живущему здесь очевидно не было до него никакого дела. Из пенька со стороны сарая торчал приличных размеров красный топор. Полосатый кот, щурясь, взирал с крыльца на незваного гостя. Вроде бы что-то похожее рисовалось в голове и до этого, а с другой стороны – ничего конкретного. Впрочем, а что он вообще ожидал? Гору сбитых "пчел" и порубленных на части "лаборантов"? Табличку с именем владельца дома? Окрик "эти-самые пироги"? Глупо, очень глупо...

Вздохнув, академик приоткрыл калитку и, пройдя за нее, все же направился к дому...

Кулак, занесённый для стука, остановился у самой двери. Щелчок передергиваемого затвора за спиной заставил ученого застыть и медленно поднять руки. Тяжёлый шаг позади – и сталь вороненого ствола упёрлась ему меж лопаток. Вдоль позвоночника пробежал холодок.

– Простите, я, должно быть, ошибся... – Начало вышло нелепым, несмотря на обыденное красноречие. Всё-таки думать куда сложнее, когда понимаешь, что одним движением пальца в следующий момент твои органы могут превратить в кровавую кашу.

Знакомый голос и вовсе выбил остатки мыслей из головы.

– А это уж смотря что искали!

Смешок. Холодный, злой. На пару мгновений дробовик был вжат ещё сильнее. И убран в следующий момент, под звук долгого шумного выдоха.

– Ну здрасьте, Дмитрий Сергеевич.

Какое-то время оба молчали. В наступившей тишине чувствовался неозвученный, но очевидный вопрос — и что теперь? В воздухе явственно витало напряжение. И только все тот же кот приподнялся лениво, потянулся и вальяжно потерся о брюки Сеченова.

В иной момент это могло бы заставить его улыбнуться. Жаль только обстоятельства были не те.

Ученый медленно обернулся, не сразу опустив руки. Куда-то разом испарилась вся стойкость, решимость и спокойствие. Зато сполна чувствовалась растерянность, граничащая с беспомощностью. А ведь он не испытывал подобного ни перед лицом самого генсека, ни в разговоре с Молотовым — самые тяжелые переговоры он выдерживал стоически, лишь изредка срываясь на повышенные тона, когда в дело вступали оскорбления и совсем уж наглые нападки.

Нечаев смотрел на него хмуро, холодно. Тяжело — вот, пожалуй, правильное слово. Мог ли когда-то Сеченов подумать, что это ему захочется опустить глаза, стоя перед майором, чтобы только не пересечься с ним взглядом?..

Впрочем, молчать вечно все равно было нельзя.

— Я... Мы можем поговорить?

— А есть еще чего-то, чего я не знаю?

Как обычно, самые худшие предположения оказались самыми верными. Только вот отступать все равно уже было нельзя. Да и поздно.

— Я понимаю. Ты чувствуешь себя обманутым. Но прошу тебя, поверь — я могу тебе все объяснить! Или... — Следующие слова дались особенно тяжело. — ...оставить тебя в покое и уехать отсюда — если ты не захочешь слышать.

Меж темных бровей Нечаева пролегла еще более глубокая складка. Он не верил ему, очевидно. Всматривался долго, будто пытаясь понять — что на этот раз ему недоговаривают? Откуда ждать подвоха? И все же...

Все же он окончательно убрал оружие и коротко кивнул на дверь.

— Ну давайте пообщаемся. Надеюсь только в этот раз без ссанья в уши!

Выпад остался неотвеченным. На это Дмитрию Сергеевичу было нечего сказать.

В избе царил бардак и запустение. Минимум мебели — стол с одной табуреткой, диван, печка, да шкаф. Давно засохла в своих горшках растительность, оставленная без внимания. Солнечные лучи отражались в мутноватом стекле пустых бутылок, небрежно распиханных по углам. В воздухе витали, кружась, частички пыли. Так странно было видеть подобное, помня о привитом майору еще в армии стремлении к порядку.

Насколько же тяжело ему далось осознание?..

Академик промедлил мгновение, прежде чем заговорить. А после, так и не успев толком начать, был прерван уже самим Нечаевым.

— Знаете, Шеф, я даже не хочу спрашивать вас какого хера все вот это было — вам, конечно, лучше знать что там полезней для людей и человечества. Мне больше другое интересно — схуяли вы мне даже про меня самого ничего не рассказали?! Про полимер в башке, про боевой режим, про Болгарию, про то, что я вообще не я, да даже, сука, про ебучие пироги — какого хера я об этом узнал только потому, что ебнуло ЧП и я зашел куда не должен был?! Да еще и как узнал! Не от человека, которому верил и считал самым близким, нет! От ненормальной бабки, предателя родины, его бабы и даже, блядь, пиздливой лужи полимерного дерьма — но только, сука, не от вас!

Тяжело дыша и сжимая кулаки добела, майор кружил вокруг ученого, бросая испепеляющие взгляды. Казалось, вот-вот — и кинется на него, словно взбесившийся пес. Попытка сказать что-то в свое оправдание оказалась моментально пресечена:

— Сережа...

— Хуй на рожу! Вот тот самый, что вы на мое мнение клали, ага! Ну давайте, скажите, что хотели как лучше! Или что я не так все понял, ага. Я ж дебил с соплями в черепушке, куда мне до ваших великих замыслов — так ведь, Дмитрий Сергеевич?

— Не говори этого! Я никогда не считал тебя таким...

— Однако ж в неведении держали...

— Потому что боялся, что все это добьет тебя!

Загнанный в угол, лишенный возможности вставить хоть слово, Сеченов и сам сорвался на крик. И Нечаев замолчал от этого — может по старой привычке, а может потому, что просто не ожидал подобного. Так или иначе, это был шанс хоть что-то ответить. Перехватить инициативу, объяснить ему все, наконец!

— Ты, конечно, не помнишь себя в послеоперационный период — а я помню! Я помню, как ты кричал во сне. Как кидался на врачей в первое время, принимая их за террористов. Как вздрагивал и дергался, порываясь найти укрытие, на каждый хоть сколько-то громкий звук или, не дай боже, хлопок. Уж не стану говорить про то, как сильно ты изменился в целом, несмотря на все мои попытки восстановить все так, как было! То, что с тобой произошло в Болгарии искалечило тебя — и теперь ты обвиняешь меня в том, что я не пожелал сделать тебе еще хуже?!

Злость в темных глазах напротив чуть приутихла — Сергей, наконец, замер, перестав ходить из угла в угол. Покачал головой.

— И вы решили мне врать до победного, да?

— Я пытался уберечь тебя от этого...

— Ага. Только вышло все наоборот! Вашими стараниями, я даже теперь не понимаю, чему мне, блядь, верить. — Зашипев сквозь зубы, словно от удара, Нечаев отвернулся. Отошел, оперся на подоконник, устремив взгляд куда-то в пустоту, за грязное стекло. — Вот как мне теперь различать, где искренность была, а где забота "лишь бы головой не поехал"? Может вы мне хорошее все говорили только чтобы как раньше улыбнулся? И быть со мной решились из жалости — а то вдруг расстроюсь слишком сильно? То, как в космос меня взять обещали, обещали, что рядом будете — может быть это все тоже ваше "убережение", а?

Боль, прозвучавшая в чужих словах, сама суть сказанного — все это резануло как ножом по сердцу. Тот факт, что Сергей допускал подобное, то, что не мог больше доверять... Могло ли быть еще хуже? Сеченов шагнул к нему, коснулся его плеча — но рука оказалась сброшена коротким движением, а Нечаев лишь отодвинулся.

— Ты же знаешь, что это не так, Сереж...

— Да я вообще много чего теперь знаю. Только вот не так, как хотелось бы!

И снова воцарилось давящее безмолвие. Майор все так же всматривался вникуда. А ученый почувствовал, как медленно, сдавливая горло и разъедая душу, наваливается давящее, тяжелое отчаяние.

Столько всего ему довелось пережить — и в целом, и за последнее время в частности. Выпутаться из ситуации, где, казалось бы, просто невозможно остаться безнаказанным. Избежать не только ареста, но даже снятия с обоих постов. Удержать за собой предприятие, полностью перенеся вину за случившееся на погибшего Петрова...

И незаметно для себя вновь лишиться того единственного, кто выделялся для него из общей массы "человечества". Будучи всех важнее и ближе — его Сергея, Сережу, его мальчика, незаслуженно перенесшего столь многое, однажды уже почти потерянного...

— Вся эта ситуация... — Слова были тихими. Горькими. Сеченов прикрыл глаза. — Я... Полагаю, ты прав. Мне не следовало скрывать от тебя всю эту информацию. Как минимум стоило догадаться, что работая на Предприятии, рано или поздно, ты все равно что-то да узнаешь. И мне действительно жаль, что все сложилось таким вот образом... Прости меня. Я и вправду хотел как лучше, но критически ошибся в своем решении.

Не глядя на Нечаева, Дмитрий Сергеевич встал рядом. Окинул взглядом открывающийся вид — покосившийся заборчик, чахлые деревца, заросли густого бурьяна, покачивающегося на слабом ветру. Все выглядело одновременно так тоскливо и так безмятежно...

Не сразу Сеченов продолжил вновь. Может быть ему так и не поверят, но... Что ж. По крайней мере, он хотя бы попытается.

— Знаю — я не всегда был рядом, и порой мне не хватало времени даже на пару минут объятий. В чем-то я был несправедлив с тобой, и во многом недооценил. Но я никогда не лгал, говоря о том, как ты дорог мне. И, тем более, я никогда не желал так разбить тебе сердце. Если бы я только мог хоть как-то это исправить...

Он бы сделал все, что в его силах — если бы только была возможность.

— Я люблю тебя, Сережа.

Все, что оставалось сказать — и надеяться, что все-таки ему дадут шанс...

— Да ебись оно все пирогом! — Резко выпалил молчавший до этого майор.

А после — притянул ученого к себе, рывком, стиснув в объятиях до боли, вымещая одновременно всю свою злость и тоску долгой разлуки. Целуя порывисто, долго, резко, сжимая пальцы на чужой спине до синяков. Высвобождая все, что лежало на душе, то давя тяжким грузом, то вздымаясь ревущей бурей. Прервавшись только для того, чтобы прошептать единственное "верю". И продолжить, срывая гнев вместе с чужой одеждой, оттесняя академика к стене...

В объятиях родных сильных рук было тепло, и так по-особенному, непередаваемо спокойно. Нежность, столь разительно контрастировавшая с былой грубостью прикосновений, приносила умиротворение, напоминая об утренних пробуждениях, и вечерней полудреме — до всего этого, прежде, чем все пошло наперекосяк...

Впрочем, это уже не важно. Так ведь?

— Ты ведь вернешься теперь?

— Да куда же я денусь! — Фыркнув негромко, Нечаев уткнулся в его макушку. И, полежав так какое-то время, добавил. — Только есть два условия...

— Я обещаю, что никогда больше не буду лгать тебе — даже во благо. Но что второе?

— Мне бы Барсика пристроить куда сначала. Прибился тут тоже, и теперь ошивается рядом. Не могу ж я его просто так оставить, как-никак, считай уже товарищем стал. А товарищей не бросают!

Кот и вправду успел залезть к ним на диван, и теперь топтался на углу одеяла, щурясь и громко урча. И глядя на него, в этот раз академик не сдержал тихого смеха.

— Возьмем с собой. Будет у Муси компания.