Когда я снова смотрю на твою футболку, что аккуратно висит уже в моем шкафу, я вспоминаю все те прекрасные моменты, когда ты была рядом…
Эта серая очень легкая, мягкая и очень-очень большая футболка, даже на тебе она обвисала.
Я помню, как ты носила её, помню твоё бледное оголенное правое плечо и немного ключицы, которые и так сильно выпирали, с родинкой ближе к плечу на самой кости.
Помню твои растрепанные, «вечно отросшие» черные волосы, кончики которых еле доставали до плеч, и помню, как ты постоянно сдувала челку со своих глаз на мой манер… Тебе не мешала челка. Ты знала, как мне нравятся твои глаза, ты не хотела их закрывать со мной, не хотела скрывать от меня свои эмоции.
И ещё я помню, как ты шаркала тапочками туда-сюда по моей кухне, выискивая злосчастную пачку кофе, перерывая всё, словно ты у себя дома.
Помню, когда на тебя не посмотришь, ты вечно жуешь пирожок то с вишней, то с абрикосом, то с персиком — смотря по времени года. Помню, в одну из наших ночных посиделок у меня ты своим картавым, чуть сиплым из-за только что докуренной сигареты и низким голосом сказала, что больше любишь пирожки с персиком.
А ещё больше любишь меня…
Пока ты была рядом, я помню, как мне было спокойно в твоих объятьях…
Мне было просто хорошо, когда ты была рядом, я забывала про все боли, и все проблемы с тобой превращались в ничто. Казалось, мы сделаем шаг, и в секунде поместится тысячи кадров, как мы шагаем по всему миру, и снова окажемся на проспекте Арино, держась так же за руки, потому что холодная зима сильно морозила пальцы.
Я помню, как, распустив свои растрепанные каштановые две косы на двух фиолетовых бантиках, я встряхивала головой, взлахмачивая немного волнистые волосы, и тут же обнимала тебя, прижимаясь только ближе и тоненькими пальчиками сжимая твою серую футболку. Ты тогда называла меня котенком.
Но на самом деле мне просто хотелось почувствовать твоего любимого тепла в зимний вечерок Лорэ.
Я с накатывающей грустью и слезами вспоминаю блеск твоих прекрасных глаз зеленого цвета. Они были такого светлого, немного бледного, даже холодного оттенка, как будто ты и неживая, но я знала: твоё сердце бьется.
Твой взгляд леденил самую душу незнакомца, но горячил сердце друзей — это в тебе мне и нравилось… твой теплый холод.
Мой любимый холод теплоты…
Я помню… прекрасно помню твоё картавое произношение моего имени, как ты бесилась, когда я смеялась с произношения буквы «р», и как ты кричала на меня:
— Мари! Да хватит уже! Я Луке расскажу!!!
Это было настолько смешно, что я не выдерживала и просто обнимала тебя, улыбаясь и поглаживая нежно по спине, утыкаясь носом в плечо и вдыхая запах прокуренной толстовки.
Ты курила сигареты с вишней… Твою вишню я и запомнила лучше всего, казалось.
Ты как будто по щелчку пальцев успокаивалась и лишь устало вздыхала, тихо усмехаясь и с улыбкой обнимая меня в ответ.
Помню, иногда ты брала меня на руки и носила по комнате, стены которой сейчас пропитаны запахом твоей вишни и нашим смехом.
Это было весело…
И я помню наши звезды… Помню, мы сидели на горе Мэллос, на самой её верхушке, а точнее на небольшом выступе, и смотрели на звезды.
Ты очень увлеченно рассказывала о звездах то, что не знаю и я, являясь отличницей по многим предметам, почти всем, если честно, хотя это объясняется тем, что у меня трояки по астрономии и астрологии. Смешнее всего именно то, что в этим предметах отличница ты, и подтягиваешь по ним меня.
Ты рассказывала мне свои мечты, мысли, говорила о своих фантазиях в таких красках, которые я и вообразить не смогла бы никогда, ты словно пересказывала мне кратко свои собственные прекрасные сказки или же жестокую реальность этого мира. Когда как, но это было прекрасно… ты, ты была прекрасна…
Тогда мне казалось, что мы бесконечны, что этот момент навечно…
Тогда мне казалось, что нас связывала какая-то нить, и не обязательств, не долгов, не ссор, а любви, дружбы; может чего-то большего нить, исключительно теплых чувств друг к другу.
И это не была тяжелая цепь, что сковывала нас, мы доверяли друг другу настолько, что это была всего лишь нить. По ней я перетягивала тебе ночью письма, в которых были стихи и поэмы, и всё о любви.
Ведь я люблю тебя…
Я тогда и подумать не могла, что ты пропадешь из моей жизни, казалось, навсегда…
Тогда мне казалось, что и твои проблемы, и мои, когда мы вместе — это ничто, это то, что можно решить легко, так же как сорвать ромашку с поля лесного.
А оказалось, нет…
*
Спустя девять лет
На первом этаже послышался звук ключа, вставленного в скважину, прокрученного пару раз, из-за чего слышно два щелчка, и только после этого тяжелая деревянная темная входная дверь открылась, и с улицы зашло нечто крылатое, шелестящее и матерящееся, и это что-то, казалось, сейчас взорвется от злости ко всем соседским чертям.
— Мари! Может, ты наконец поможешь мне с пакетами?!
В прихожей послышался возмущенный картавый возглас Маккензи, которая пыталась не задеть полки с шарфами, шапками и перчатками крыльями и параллельно разуться, при этом еле-еле придерживая просто вываливающиеся пакеты из уставших и замерших рук. Зря перчатки, как Мария говорила, не надела.
Наплевав на чистоту в доме и на то, что скорее всего потом будет слушать лекцию о том, что убирать сложно, и всё, что просит Могилёва — это просто стараться поддерживать чистоту, не снимая черные кеды, на одном из которых были развязаны белые, ну, из-за зимней слякоти уже серые шнурки, направилась в сторону кухни. Её руки уже устали нести такие тяжелые пакеты от самого торгового центра с другого конца города домой. К слову, в пакетах было очень много разных продуктов: как-никак, у Марии скоро день рождения.
— И конечно же мне никто не поможет! Коне-е-е-ечно! А зачем? Мак и сама всё сделает! — продолжала возмущаться Танэр низким от природы голосом, проходя сразу из прихожей по прямой, уже не обращая внимания на лавандовые обои в цветочек оттенка светлее, ей было не до этого, важнее сейчас было побеситься. Она еле как поставила два пакета на кухонный стол, полированная столешница которого была из серого, с паутиной черных трещин мрамора. Тряхнув красные от холода руки, девушка наконец выдохнула, прикрывая глаза и поднося руки, сложенные в кулак, к синим губам, стараясь согреть их горячим дыханием.
В доме снова повисла тишина.
Закрыв с характерным хлопком старую толстую книгу любимого писателя-фантаста и положив её на стеклянный низкий журнальный столик рядом, шатенка лёгко тряхнула головой, запутывая пальцы в своих длинных и чуть волнистых волосах, приглаживая их и лениво поднимаясь с удобного нагретого красного кресла, после чего потянулась, вытягивая руки вверх и вставая на носочки, отчего немного задралась домашняя теплая серая толстовка с большим капюшоном, который, кстати, сейчас девушка накинула на голову и пошла на выход из комнаты.
Спускаясь уже по дряхлой лестнице, девушка чувствовала непонятно откуда появившейся детский страх, именно такой, когда нельзя подходить к человеку, потому что догонит, поймает в свои объятья и снова растрепает все волосы, которые не так-то просто расчесывать!
…конечно же, Мария просто драматизировала, ей просто не нравилось, когда ей растрепывают волосы.
Со смешками шатенка наблюдала, как бесится её девушка, поправляя свою черную челку, что уже не как в молодости полностью спадала на глаза, но тем не менее, сейчас её кончики еле касались длинных ресниц. Старое решение подстричь её увенчалось успехом, потому что оказывается, Маккензи шла и такая челка, хотя, как иногда эксперементировала Мария, используя свою магию не по назначению, то ей идут многие прически и стрижки. Но сейчас не об этом.
Прикалывая уже по старой-старой привычке зеленой заколкой челку на левый бок, открывая немного лоб, брюнетка зло уставилась на девушку на деревянной лестнице, просто потому что слухом уловила скрип одной из нижних ступенек.
— Да ладно тебе! Ты забыла, как ты в свои семнадцать меня и вот таких вот два пакета несла на руках?
Под тихое и недовольное бурчание последовал положительный кивок.
— И что? Это было много лет назад! Я уже не такая сильная.
Тряхнув большими крыльями, больше похожими на крылья летучей мыши, брюнетка с минуту хитро смотрела на свою девушку, думая, правильно она сделает, что в итоге получится и насколько это будет опасно. В виде опасности она подразумевала, насколько длинную лекцию по поводу «нельзя» и «неэтично» ей будет проводить Мария. Но, как и обычно, как и три, и пять, и семь лет назад, наплевав на всё, пошла к ней быстрым шагом, иногда подпрыгивая, и за счет чуть расправленых крыльев задерживалась ненадолго в воздухе.
— Хотя нет, — Могилева как-то пропустила тот момент, когда Маккензи поднялась к ней по ступенькам и подошла настолько близко. — Я так же могу тебя носить на руках!
Подняв шатенку на руки, придерживая её под коленями, вампирша заулыбалась во все тридцать и два белоснежных клыка, подлетая невысоко на крыльях и перелетая гладкие деревянные перила, долетая обратно до кухонного стола под немного испуганные возгласы младшей, поставив рядом с ним своё ведьминское чудо.
— И всё же возраст подводит…
— Мак! Мы же договорились, что в доме не летать!
Последние три слова девушки сказали в один голос, только если Мари с упреком, то Мак с издевкой, весело смотря на любимую.
— Хватит причитать! Ты как была занудой, так ей и осталась, Могилёва, — говорила чуть тише Танэр, подходя к угловому столу с умывальником рядом. Приходя с улицы, она уже по привычке шла мыть руки на кухне. Этой привычке первое время сожительства бесилась Могилёва, а потом успокоилась и просто привыкла, сравнивая это с тем, что невозможно отучить идиота тупить, так и Маккензи.
— Ты придумала, что тебе подарить? Это тебе сколько исполняется? Пятнадцать? — с усмешкой спрашивала Маккензи, намыливая руки мылом с ядерным запахом яблока и поглядывая со спины на шатенку, что как маленький ребенок рассматривала содержимое пакетов, не доставая его.
— Вообще-то двадцать семь… — надув губы, ответила Мария, обиженно искажая голос и смотря на брюнетку. — И я не знаю! Подари мне… О! Маленоль в фиолетовом горшке!
— М-м-м… маленоль? Серьезно? Я же тебе в прошлый раз её дарила, и в позапрошлый раз ты её тоже просила, — вытирая руки о кухонное полотенце на стенке рядом с умывальником, рассуждала вампирша, чуть нахмурившись, после поворачиваясь к шатенке и подходя к ней. За Мак по полу постоянно шлейфом тащились её крылья.
— И всё с твоего двадцать пятого дня рождения… я тогда сама додумалась её тебе подарить… — медленно подходя к своему счастью, вампирша вздохнула и наконец подошла к ней, осторожно приобнимая за тонкую талию и притягивая к себе, скрепляя в замок руки за спиной и уставшим взглядом смотря ей в лицо, рассматривая странную, нежную улыбку светло-малиновых губ, рыжие веснушки на все щеки, переносицу и немного на лбу, и любящий взгляд карих, оттенка корицы глаз.
— Я прошу у тебя который год маленоль потому, что мне нужны ингредиенты для зелий, а ещё потому, что мне нравится наблюдать, как ты суетишься и смущенно протягиваешь мне коробку с горшком.
Могилёва сказала это полушепотом и так спокойно…
Девушки даже не заметили, как на улице начался несильный дождь, только если то, что говорят прогнозы, правда, то ночью ударит мороз, и гололед будет обеспечен.
— Разувайся и иди в спальню, я сама всё тут разберу.
— Но…
— Без «но», я сегодня не хочу с тобой ссориться, завтра сама пол мыть будешь.
Со вздохом поражения брюнетка отпустила девушку и, чуть сгорбившись, поплелась по лестнице на второй этаж, даже и не думая снимать уже жаркую ветровку. Там как раз-таки была их спальня, и уставшая вампирша уже представляла, как упадёт на мягкую кровать.
А в это время Мария доставала продукты из пакетов, понимая, что тут хватит и дальше, чем на её день рождения. И что-то отправлялось на полки ниши, что-то в холодильник или морозильник. Всё как всегда.
Девушки давно распределили домашние обязанности, и всё было честно, слаженно, а главное, всё было хорошо. Это для обеих главное. И пока Маккензи ждала «подругу» в кровати, переодевшись в домашнее и укутавшись с головой в одеяло, то Мари только заканчивала с первым пакетом, раздумывая над планом следующего дня, а потом и дня рождения. Нужно было точно всё спланировать и не забыть утвердить планы с друзьями и семьей.
Но после всех дел обе знали, что они увалятся спать, коротко чмокнувшись в губы, и наутро снова будут милые бытовые перепалки, с которых часто хихикал Лука-зайка.