Послышался глухой стук тел, разбился стакан, растрескалась одежда.
Наруто, повалив Учиху на пол, остервенело бил того в лицо, когда Саске, резко потянув его футболку на себя, ударил в челюсть, мигом меняясь местами. Заведя руки над головой и ухватив парня за шею, он шумно выдохнул, сплевывая кровь:
— Сука…
— На себя посмотри, уёбок! — Узумаки дёрнул руками, но действие не возымело никакого эффекта. И плюнул в лицо.
Учиха прищурился, надавив коленом на солнечное сплетение, и, стерев слюну, брезгливо поморщился.
— Даже дерёшься как девчонка.
— Да пошёл ты! — Узумаки зло глянул на парня и неожиданно ударил того по спине, из-за чего на миг Саске потерял опору. Схватив ублюдка за волосы и потянув, юноша криво улыбнулся. — И кто тут из нас ещё девчонка? Скотина, ты защититься нормально не можешь, а мне претензии предъявляешь. И патлы эти твои, — Наруто сжал пальцы сильнее, на что Учиха зашипел. — Пидорас.
— От пидораса слышу.
Саске вдруг резко боднулся, попадая прямо по носу лбом. Схватив чужие культяпки, вытащил ремень из штанов и связывал им запястья, пока противник вытирался о свою футболку в попытках избавиться от кровотечения.
Узумаки, заметив нехитрые махинации над своими конечностями, ударил парня в живот. Тот, еле успев смягчить удар, оскалился и резко дернул полудурка за лодыжку вверх, из-за чего связки болезненно взвыли. Наруто охнул.
— Продолжим? Или ты испугался за свое здоровье? — насмешливый тон.
— За себя бойся, мудак.
А потом сорвало крышу. Не было больше пустых разговоров и красивых движений. Только грубость и сила, где кровь и слюна брызгали в разные стороны, костяшки разбиты в одно сплошное месиво, а почки болели так, что лучше было про них не вспоминать. Но главное — болела душа. А эта боль была сильнее падения с высоты…
Когда человек начинает задумываться о чём-то? Нет, не имеется в виду там: «в какую игру сегодня поиграть», «что же мне делать с сессией» или вечное «нечего поесть». Это всё неважное, мимо проходящее мгновение, пустота.
Наверное, люди начинают что-то понимать, когда пытаются найти причину своих проблем. Из-за чего они? Почему так сложилось? Почему так сложно?
Но потом, через пару лет, когда ты уже вроде-как-взрослый, забывается. Кажется пылью. Ненужной, ненастоящей.
Говорят, когда человек любит, он начинает познавать жизнь по-иному, в более ярких красках и с новыми эмоциями. И вот тогда приходит осознание происходящего.
И до чего же становится смешно, когда оказывается, что происходит не всегда то, чего ты желаешь. Но мысли, глупые, запутанные, все равно дают надежду на некоторое время погрузиться в мечтания. Думаешь: « А если бы? А вдруг?».
Но после того как поймешь, что все это — всего лишь игра разума, становится так плохо, и кажется, будто нечем дышать.
Наступает точка кипения, и ты срываешься, сам того не осознавая.
Многие люди любят общаться. Это жизненно важно всем, даже тем, кто еще слова «мама» не знает, но уже любит детской, светлой, многим непонятной, кажущейся слепой любовью и лепечет только ему одному понятные слова.
А почему? Как так получается? И ради чего все это?
А почему мы забиваем голову ненужной нам ерундой, в то время как проезжает поезд с надписью «самое главное», пассажиры в котором — потаённые мысли и чувства?
Человек. Потому-что-ты-человек.
Потому что ты можешь любить самой отчаянной любовью, но бросать с холодностью не только в голосе, но и в сердце.
Потому-что-ты-не-определился.
Потому что ты можешь напускать на себя равнодушие, в то время как внутри все рвёт, жмёт и сгорает, но боишься.
Потому-что-ты-важнее-всех.
Потому что можешь получить высшее образование, мечтая о небесных пирожках, думая, что ты будешь кем-то большим, чем скот, но работаешь официантом и постоянно сетуешь на свою жизнь, которую сам же себе и избрал.
Потому-что-это-жизнь.
Человек задумывается только тогда, когда ищет отговорки или ответы.
Потому-что-люди-эгоисты.
Наруто сидел на полу и гипнотизировал стену невидящим взглядом. Рядом с рукой стояла золотистая банка с пивом, такая же холодная, как и сам пол, а в пальцах тлела сигарета. Нетронутая губами, ее пепел падал в потёртую пепельницу, и яркий красный огонёк был единственным источником света.
В голове была полная каша. Мысли появлялись, путались и тут же исчезали. А ещё подташнивало. И глаза…
Парень охнул и прикрыл разбитое лицо дрожащими пальцами.
В данный момент хотелось куда-нибудь исчезнуть, спрятаться. Провалиться, в конце концов, сквозь землю, чтобы никто не видел и не слышал. Не говорил свои заученные морали. Не читал нотации, будто они хоть что-то значили. И самое главное — не жалели. Жалость — самое мерзкое, что можно почувствовать на своей персоне. Если же Наруто начнут жалеть, он не выдержит и попросту врежет. Потому что он не сдался. Он всё разрушил, значит он всё и вернёт!
Вот только Саске ушёл…
Резкий удар об стол и дикая боль в пояснице. Кто-то кричит и пытается разнять. Саске злостно рычит и отпихивает людей, раздражаясь. Наруто, пользуясь его заминкой, ускользает и бежит вдоль коридора, чувствуя, что за ним неотрывно следуют. Повихляв, заворачивает в столовую, и, нелепо споткнувшись, падает на скамью. Косится назад, туда, где Учиха, нахохлившийся и сосредоточенный, аккуратно ступает по паркету, подходя ближе.
Узумаки оглядывается. Другого выбора не было.
Забравшись на стол, он поморщился от боли в коленке, но, успешно проигнорировав, воскликнул:
— Что-то ты, ублюдок, в последнее время стал медлительным. Раньше-то практически в затылок мне дышал, а теперь и за майку схватить не можешь. Старость не в радость, да? — понимающе кивал головой блондин, дерзко улыбаясь.
Саске не ответил, находясь всё в том же странном состоянии. Подойдя практически вплотную, он потянулся к его ноге.
Наруто нервно оглянулся назад и, рискнув, перепрыгнул на рядом стоящий стол. Колено его поступок не оценило, и юноше показалось, что у него, разрывая плоть, вылезла кость, но проверять он не спешил. Сейчас у него другие проблемы.
Учиха поднял глаза, прищуриваясь. Тёмно-серые, практически чёрные, казалось, смотрели прямо в душу, будто зная, о чем ты, Узумаки Наруто, думаешь. Видят, что ты не спал всю ночь, размышляя. Знают, чего ты хочешь добиться своими действиями. Понимают, разделяют на мгновение появившуюся боль от воспоминаний, тех, давно забытых, но все ещё живущих глубоко в сердце. И Наруто чувствует, что если сейчас не отведёт взгляда, то пропадёт. Утонет, задохнётся, умрёт. И будет за это благодарен.
Да, когда-то эти самые глаза показывали преданность, нежность. Им не нужны были слова о любви, они и так знали, почему каждый день они, мальчишки, вместе шутят, делят кровать, учатся и живут. И были проблемы решаемо-нерешаемые, но с этими глазами, самыми-самыми, казалось, что навсегда, навек. Рядом. Вот только…
Узумаки сжал руки в кулаки и стиснул зубы. Но теперь они «просто друзья». Из-за тупой ревности. Кричали, что пофиг. Искали отговорки: развлечение, потребность, что-то новенькое. Называй, как хочешь. И плевать, что души разрывались на куски, выли, просили: «Не надо!».
А у него появилась девушка. Красивая, гордая стерва в очках, что при любом удобном случае любила повиснуть на ублюдке, самодовольно ухмыляясь, будто говоря: «Ты в пролёте, парень. Учихе Саске нужна женщина, та, что подарит тепло и ласку, а не какой-то оборванец с улицы».
Наруто спустился вниз, сел на лавочку и молча начал осматривать большую, но не смертельную рану. Учиха остановился рядом. Наверное, Узумаки должен был вопить, обзываться, драться и забыть возможные-невозможные глаза. Но не мог.
И Саске не позволит.
Плана, собственно, никакого и не было. Просто однажды один из преподавателей дал им общее задание. И началось. Они снова были друг для друга просто «темэ» и «добэ». Короткие стычки, иные, совершенно не такие, как раньше драки, дружеские подколы, шутки, которые понимали только они.
Но когда их компании собирались в одну общую, Наруто видел её. Красноволосая девушка смеялась мерзко и слишком наиграно, а ещё чаще — невпопад. Смотрела на всех загнанным зверем и жалась к Учихе так, будто без него она на ногах устоять не могла, жить тоже и вообще отвалите-от-моего-Саске-куна. У Узумаки тогда падал не только дух, но и самооценка. Но в любом случае приходилось строить из себя мальчика-любящего-всех-и-вся и улыбаться как кретин, даже если та воротила от него нос. Даже если вставляла нелестные комментарии. Сука.
Кстати, вели они себя вполне адекватно. По углам не зажимались, даже если Карин всеми силами провоцировала на это Учиху. И даже не целовались. Чему Наруто был рад в двойне. Потому что помнил, что для гребаного ублюдка поцелуи были важнее секса. Романтик херов.
Но однажды Наруто застал их врасплох. Когда они счастливые, сдавшие сессию, напились у Кибы и только начали разогреваться перед многообещающей ночью, парня отправили наверх за выпивкой, в самую крайнюю дверь. А там…
Он мял её округлости, покусывал шею и терся членом о промежность. Она, красная то ли от смущения, то ли от возбуждения, сладко постанывала и перебирала его жёсткие волосы. А главное — они оба вели себя, будто не слышали открывшейся двери. Будто это нормально — смотреть в некогда любимые глаза и целовать чужую грудь.
Юноша медленно закрыл дверь, дожидаясь приглушённого щелчка. Скользнул рукой по ручке и спокойно направившись к выходу, оделся и вышел.
Почему-то тогда было не грустно, а смешно. Было смешно, когда он входил в неё медленно, неторопливо, мучая, и смотрел. На него. Было смешно, когда он хватал ее за волосы и запрокидывал голову, прикусывая кадык, и иронично смотрел в глаза. Ему, Наруто.
Парень чуть ли не ухахатывался, когда понимал, что помнил эти движения наизусть. На себе.
Неприятный скрип паркета, перевёрнутый мир и палка у шеи. Наруто нависает сверху, разгорячённый и веселый. Гордо лыбится и откладывает «оружие», думает — бой закончен. Саске не хочет портить иллюзию, но тут же меняется с возмущённым Узумаки местами и прижимает палку так же, как и его партнёр пару секунд назад.
— Нечестно, — говорит тот хриплым голосом, когда Учиха пригибается чуть ниже. И непонятно, к чему он это.
— Ты сам виноват, — а ублюдок как назло отвечает такими же загадками, как и Наруто.
Летает мячик, забивает нос пыль, от напряжения потеют ладони и неотрывно следят друг за другом азартные глаза. Они болят, режутся, а ноги уже давно не чувствуются, но двое всё играют, играют, играют…
— Фух! Всё, перерыв! — в последний раз пнув мячик, светловолосый мальчишка падает на землю, широко раскинув руки. Смотрит на чересчур белое небо, чему-то улыбается и жмурится, смешно и слишком по-детски. К нему подходит ещё один мальчик, ложится рядом и следит за взглядом другого.
— Придурок, не пялься на солнце. Ослепнешь.
— Я уже не боюсь, — смело говорит тот, поворачивает голову и улыбается ещё шире, ярче. Будто впитал в себя само солнце и теперь всеми силами старался быть его заменой. Саске улыбнулся в ответ и слегка покачал головой. — У меня и так глаза бо-бо.
— «Бо-бо»? Ты что, маленький? — фыркает.
Наруто хмурится.
— Ну да, а что такого? Нам всего-то… — мальчишка замолкает и отводит глаза куда-то в сторону, будто задумываясь. — Ты тоже мелочь. Вот.
— Я тебя старше, — хмурится и неожиданно нависает над Узумаки, злясь. — Ты вообще до семи лет на горшок ходил.
— Эй! — Наруто краснеет и ударяет кулаком того в грудь. Совершенно не больно. — Ты обещал не вспоминать. И вообще, ты тоже косячил! Я помню! Э…ну… — мальчик судорожно смотрит по сторонам, но, ничего не вспомнив, восклицает. — Это нечестно!
— Ты сам виноват, — пожимает плечами и ложится рядом.
Наруто долго всматривается в острые черты лица, избегает пытливых глаз, а потом наматывает чужую футболку на руку и тянет медленно, мучительно, задыхаясь от давления на шее. У Саске дрогнули ресницы, приоткрылись побелевшие губы, а рука давит на палку все сильнее. Они видят отражения лиц к глазах-зеркалах, задыхаются от боли, вмиг ставшей общей боли. И смотрят. Друг в друга.
Проходят долгие секунды, показавшиеся годами, и Саске отводит взгляд первым. Закрывает глаза, отбрасывает орудие и уходит, хватаясь за шею. А Узумаки остаётся в спортзале, урывками глотая воздух и кашляя. Один.
Ненависть. Всепоглощающая эмоция, заставляющая сходить с ума, биться головой об стену, улыбаться окровавленными губами и тянуться, тянуться, тянуться...
Перепачкать светлую душу в серые тона, погрузить в вирус, наслаждаться мучениями и ненавидеть. Себя.
Беситься, когда смотрит и улыбается. Рычать, когда украдкой коснется кожи, проведет по чуть выпирающей венке, почти невесомо, но болезненно, до искр в глазах. Еле сдерживаться от удара в грудь, потому что-не-надо.
Убью любыми способами. Задушу, утоплю. И ты не откажешься. Потому что любишь.
Чёрт бы тебя побрал…
Карин вздрогнула. Саске снова…
Иногда ей было больно на него смотреть.
Наруто ходил за ним попятам. Буквально преследовал. Садился за соседний стол в столовой и делал вид, что плевал он на Учиху и его компанию. Но он-то слышал взывающие, специально привлекающие к себе нотки в голосе.
Приходил ровно в два в библиотеку, позже Саске на целый час, и слонялся между стеллажами, опирался на них же, брал первую попавшуюся книгу, украдкой поглядывая на него. А парню казалось, что у добэ в скором времени разовьётся косоглазие.
Провожал до поворота, того самого поворота, делая вид, что им просто по пути и болтал без перерыва, в то время, как Учиха пытался понять, что у Узумаки вообще в голове творится. И один раз он не выдержал.
— А не боишься, что я снова попытаюсь тебя убить?
Наруто задумчиво посмотрел на небо и, сложив руки за головой, просто ответил:
— Ты не сможешь.
Саске усмехнулся, но промолчал.
А потом закружилось, завертелось. Ссора с Карин, её истерики, просьба больше ни вспоминать, ни делать ей больно. Любви, а не холода в жгучих глазах. Нежности, а не грубых движений. Преданности, а не запои каждую субботу.
«Много хочешь», — говорил он. «Я даже ему такое не позволял», — веско бросал он. «А тебе тем более», — добивал он.
И она, опозоренная, ушла, тихо прикрыв дверь. Ходила бледная, с синяками под глазами, дрожащими руками и срывами во время занятий. И только один поинтересовался её проблемами.
Встревоженный, такой же бледный и утирающий её тяжелые, пропитанные горем слезы. А она ведь сторонилась его, боялась, ревновала…
И рассказала. От корки до корки.
От замкнутости в себе, до ругани с местной шпаной, от употребления алкоголя, до её избиения, от слишком откровенных взглядов на него, до бессонных ночей, наполненных сексом и болью.
От неугасающих чувств, до чёрного чувства к себе.
Звонок в дверь.
Саске, сжав стакан с коньяком, бросил мутный взгляд в коридор. Чуть покачиваясь, встал, дошёл, открывая. И его тут же оглушило ударом. Протолкнули вглубь, повалили на затёртый ковёр, ударили ещё и ещё. Парень, взбесившись, схватил чужую тонкую шейку и сжал, толкая дергающееся тело в стену, мельком замечая светлые лохмы и горящие яростью глаза.
— Какого. Хрена, — раздельно, неторопливо, чтобы дошло. А тот будто не слышит, порыкивает и дёргается, царапая руку искусанными ногтями.
Саске медленно встаёт, бьёт с размаху в живот, слышит скулёж и дергает за шиворот, да так, что пустая башка стукается об стену. Кривит губы в презрительной ухмылке:
— Проваливай отсюда.
Бьёт в скулу и бросает на пол, когда цепляются, дёргают вниз, хватают за рубашку и с силой прикладывают об пол. Так, что на мгновение всё меркнет. А потом приподнимают, держат навесу и смотрят испытывающе. Злая обида, скрытая, затаённая в синей радужке.
— Саске…
Парень вздрагивает от ноток в знакомом голосе, усталых, непонимающих и понимающих одновременно. Учиха скрипит зубами и дёргается вверх, но не опрокидывает, а всматривается и ждёт. Наруто издевается, молчит. Только глаза опускает.
Невыносимо.
— Ты…
Отталкивает.
— Было…
Встаёт.
— Мы могли…
Сжимает кулаки, горбится и уже собирается уйти.
— Я знаю.
А потом дёргают вниз, смотрят прямо и уверенно, обволакивают ладонь и переплетаются пальцы. Саске кажется, что он сейчас умрёт. Утонет, задохнётся. И будет за это благодарен.
Потом они будут сидеть на кухне, напиваться, выяснять: зачем да почему. Будут улыбаться, незримо для глаз, но ощутимо для души. Будут думать — эгоисты. Один испугался, а другой не понял. Один не поверил, а другой даже не попытался. Идиоты…
И будут прижиматься лбами крепко-крепко, своим личным и самым откровенным жестом. Глотать слезы. Потому что больно. И далеко не за себя.