Как и все дети, я никогда не думал, что мой отец неидеален. Семья составляет весь наш мир в детстве, я даже не мог подумать, что он что-то делает не так.
Маму я предпочитаю не вспоминать. Она была преступницей, я точно знаю. Распространяла пропагандистские брошюры, путалась с экстремистами. Отец первым заметил неладное и сообщил о нарушениях, поэтому, к счастью, я был огражден от ее влияния оперативно.
И все же след остался. Я иногда ловил себя на странных мыслях, не справлялся с делами, которые должен был выполнять с легкостью, ошибался. К сожалению, я многим пошел в мать, и это приходилось искоренять долгим упорным трудом. Не знаю, удалось ли мне полностью задушить это в себе теперь.
- Совьеш!
- Чего тебе?
Вот уж незамысловатое создание. Бел приживался у нас по какому-то странному стечению обстоятельств. Если бы нужно было выбрать кого-то кроме себя, я бы сказал, что паршивая овца в стаде - Бел. Вечно лохматый, смазливый, да еще и себе на уме, хоть все приказы исполняет. Пожалуй, мне было бы впору посчитать его подозрительным и добавить в отцовский список, но, что в Беле было самым странным, мы подружились.
- Видел расписание на эту неделю? Мы в одной смене.
- Как не видеть, я его составлял.
Бел плюхнулся на лавку рядом со мной и протянул пачку сигарет. Полную.
- Это с какой радости?
- У тебя же день рождения.
Мне было сложно даже представить, чего ему стоило добыть целую пачку сигарет в наше время да в наших местах. Фронт не близко, но и не далеко, как раз на таком расстоянии, чтобы у нас был полный голяк, и курс сигарет к деньгам заметно выше, чем где-то еще.
- Хорошо, что ты не куришь, и не придется делиться, - заключил я, тут же закурив. Остальное, может, получилось бы на что-то обменять, но выкурить одну я был обязан. День рождения все-таки. Не только же паршивыми воспоминаниями себя тешить. - Где достал?
- Где взял, там больше нет.
Он хмыкнул, пихнул меня в плечо в знак верной дружбы, и снова стал странным Белом-себе-на-уме.
- Что замышляешь? - поинтересовался я от одной лишь скуки. На самом деле, происходящее в его голове не сильно меня волновало. Я предполагал, что там в основном идеи необширного ума, и вникать не хотелось. Но и тишина начинала звенеть в ушах. Лучше было послушать фоном болтовню невольного товарища.
- Как обычно. Химия.
- И чего она тебе сдалась?
Ответ я уже не слушал. Куда приятнее было просто понаблюдать за дымом под фоновый шум какого-то рассказа от Бела. Думаю, я был для него плохим другом, но все-таки покурить доводилось в лучшем случае раз в месяц, а Бел перед глазами каждый день маячил.
Не знаю, можно ли их вообще сравнивать. Люди и сигареты это, конечно, не одно и то же, но, с другой стороны, они были дороги мне одинаково. Хотя... Если бы я выбирал предсмертное желание, это был бы перекур, а не разговор с Белом. Это что-то говорит о моих приоритетах.
Впрочем, для меня победой было вообще хоть с кем-то подружиться. Большинство представляло угрозу, и я постоянно их в чем-то подозревал, готовый доложить, как только замечу странность. И люди это замечали. Кроме Бела. Он как слепой котенок прибился к первому попавшемуся человеку, не поинтересовавшись даже, угрожаю ли я ему. Он, казалось, вообще никогда не ждал опасности, потому что наивно игнорировал все неприятности и пропускал мимо своего внимания любое событие, которое не укладывалось в его планы.
Или мне тогда так только казалось?
- Приехали, - Бел пихнул меня в плечо.
Новый грузовик с пленными. Нам в основном пригоняли «независимых». Официально они имели право на возвращение на родину, потому что их страна в конфликте не участвовала, но следовать этому правилу было бы глупо. Зачем-то ведь все они являлись к нашим врагам. Стань мы отпускать всех, кто мешал бы им вернуться туда и продолжить действовать против нас? Нет уж, эти «независимые» самые страшные.
Две страны воюют, потому что у них есть интересы против друг друга. «Независимые» воюют, потому что им нравится.
- Значит, идем принимать.
Я отбросил дотлевшую сигарету, взял приставленный к скамейке автомат и вскинул на плечо. Бел достал из необъятного кармана на колене свернутую в трубочку стопку листов для записей.
- Выходим из машины по одному, руки поднятые, чтобы я их видел. И пошевеливаемся.
Я мотивирующе подмахивал дулом, подгоняя новую партию пленных. Этим одного моего сурового командного голоса мало, нужен авторитет повесомее.
Говорили, привезли партию из госпиталя. Отдохнувшие, кто не слишком ранен - бодренькие. Это плохо.
- Эй ты, я сказал руки поднять!
- У меня гипс.
- Меня это в каком месте волновать должно? Ладони покажи, чтобы я их видел. Фамилия.
Он грозно глянул исподлобья, будто автомат был не у меня. Явно из независимых добровольцев, ярости и сил хоть отбавляй, да деть некуда. Такой и безоружный страшен - загрызет. Ответил он только после тычка дулом в бок, видимо, вспомнив, что главный все еще тот, у кого в руках ствол.
- Баттеркап. Карсель Баттеркап.
- Записал?
Бел кивнул мне. Он должен был поставить рядом с именем жирную точку, чтобы любая смена в списке сразу видела знак. Особо опасные чаще всего у нас не задерживались, какая выгода хранить уже испорченное?
Новоприбывших мы быстро передали в подчинение парикмахерам. Обрить почти тридцать человек - дело небыстрое, у меня освободился целый час, чтобы доложить отцу о составе новых пленных. В его кабинете я чувствовал себя не на месте. Будто, как один из них, пленник, и вот-вот получу за неверное слово пулю в голову.
Мне никогда не удавалось победить страх. Это главное, что меня преследовало. Страх, что я на самом деле не тот, что я не справлюсь и выдам себя. Удивительно, как люди, вроде моей матери, могут жить без страха продемонстрировать свои пороки, свою подлость и внутренний бунт. Они несут это с гордостью, пока не заслужат смерть за свое глупое неповиновение. Во мне половина этой крови, я создан из порока, и неосторожное слово и решение может выдать. Пусть я и не помышляю о том, чтобы быть иным, во мне не кипит жажда переворотов или бунтов, но как я могу знать, как могу хоть когда-то быть уверен, что не превращусь по велению крови в одного из них?
- Совсем хилых даже брать не стали, так что партия маленькая, но многие представляют опасность. Мне особенно не нравится Баттеркап. Считаю, от него нужно избавиться поскорее.
- А что с ним? - Отец отвернулся от окна, наконец, немного заинтересованный. Он нечасто одаривал собеседников взглядом, презирая всех слишком сильно, чтобы растрачивать зрение. Даже мне встреча с ним лицом к лицу нечасто выпадала, и от вида его глаз, готовых испепелить за малейшую ошибку, меня начало трясти. На плечи будто свалилась ответственность за все грехи мира.
- Зверь, с каким не справиться. Слишком дикий, не пуганый.
- Это я сам решу. Приведи с остальными.
Хотелось выкрикнуть, что это ошибка. Предчувствие билось на подкорке. Нельзя было этого делать.
Но я не мог сказать такого своему командиру. Что еще страшнее - отцу. Может, моя ошибка. Я был слишком слаб и пуглив, чтобы поверить, что с таким, как Карсель, можно справиться. Это во мне говорила гадкая кровь. Отцу виднее.
Закончив отчет, я вернулся к Белу. Меня до сих пор трясло, хотелось закурить снова, но, если бы я взял в руки сигарету, выдал бы их дрожь.
- Они закончили?
- Нет пока. В основном, все как обычно, но одна девчонка наделала шуму. Рыжая такая, видел? - Бел хмыкнул, но я видел, что он напряжен не меньше, чем я. - Она начала брыкаться, ее пытались угомонить минут десять. Пришлось привязывать к стулу, потом отвязывать.
- Ненавижу, когда у них случается паника.
- Она не паниковала. Ей волосы жалко было.
Не удержавшись, я захохотал. Бел тоже позволил себе пару смешков. Надо же такое придумать.
Дальше все шло по плану. История с девчонкой, переживающей за волосы, как-то быстро меня успокоила, и жизнь продолжилась в привычном русле. День за днем мы с Белом дежурили в подвалах, следили, чтобы никто не хулиганил, время от времени водили тех, чей срок пришел, на отстрел, а потом дальше умирали со скуки, переиграв уже во все карточные игры.
Вечерами они иногда пели. Невесть что, хор разнобойный, но хоть какое-то развлечение, так что мы даже не затыкали их. Белу, похоже, по-настоящему нравилось, он отставал от меня, когда слышал очередную песенку. А мне оставалось только радоваться.
- Мальчик мой, как ты?
Мамин голос режет слух. Давно забытый, мягкий и нежный, отчего сердце предательски пропускает удар. Это не голос врага. Не злодея, не преступника. Это голос молодой женщины, любящей своего ребенка.
Мне пять лет, она разбудила меня слишком рано, и я не понимаю, что происходит. Тру глаза.
- Мама? Мамочка, что случилось?!
Слышу свой голос будто со стороны. Он незнакомый, детский. Невинный.
- Все хорошо, Совьеш.
Мама выдергивает меня из постели и прижимает к себе, как в последний раз. Это и был последний раз. Она обняла меня на прощание, пытаясь вложить в это объятие всю нежность и любовь, запомнить меня, прочувствовать мои к тому времени еще непрожитые годы, узнать меня, будто видела впервые. А я еще не проснулся и только озадаченно глядел в пустоту, даже не обняв ее в ответ.
- Послушай, мне нужно будет уехать по делам. Надолго. Не скучай по мне и не зови, хорошо? Будь с папой и слушай его, как будто меня и нет.
- Что происходит, мама? Не уходи!
Её слова заставили проснуться, я вцепился изо всех сил в рукава ее плаща, пытаясь удержать. Её лицо заливали слезы, она заставила себя меня оттолкнуть, вместе с этим будто вырвав само свое сердце.
- Не выходи из комнаты, Совьеш, что бы ни случилось. Не выходи и не скучай по мне.
Я бежал за ней. Мама захлопнула дверь и прищемила мне пальцы. Я вскрикнул и застыл на месте. Запоздало я понял, что что-то случилось, и мне правда лучше не выходить. Прижимая ушибленную руку к груди, я давился слезами, выглядывая через тонкую щель приоткрытой двери в коридор.
- Я пойду с вами, куда скажете. Только не стреляйте здесь. Сын не спит, - спешно стерев слезы, мама гордо подняла голову и ушла навсегда, сопровождаемая вооруженными солдатами.
В проеме двери вдруг появилось лицо отца, такое грозное и полное ненависти, каким я его не видел ни до, ни после.
- Почему ты не спишь?!
Я просыпаюсь, но кажется, будто выныриваю из бескрайнего океана, где только что тонул. В горле стоит ком, теряюсь и спешно закрываю голову руками по привычке, чтобы попало не так сильно.
- Ты чего?
Это всего лишь Бел. Просто Бел, и он ошарашен. Опускаю руки, осознав, что опасности нет. Непонятно, кто из нас сильнее напугал другого.
Мой сон не выходит из головы. Я слышу ее голос, вижу силуэт отца, открывающего дверь. В ушах звенят последние слова мамы. Я выдумал это теперь или забыл раньше? Как я мог забыть такое? Как мог стереть из памяти...
- Что происходит?
- Ты спал, я просто хотел сказать, что скоро конец смены, и лучше бы тебе бодрствовать...
Друг все с тем же удивленным видом провожает меня взглядом в туалет. Когда я, опустошив желудок, отрываюсь от унитаза, он стоит в дверях, обеспокоенный тем, что меня рвет. Переждав еще два позыва и дав мне умыться, он все-таки решает добиться от меня ответов.
- Как ты?
- Пойдет... Просто дурацкий сон.
- Тебя не тошнит от снов.
- А ты не теряешь кольца, - я знаю, как остановить его расспросы. Перед моим днем рождения он якобы потерял свой перстень, и явно не хочет признавать, что выменял его на что-то. Мне, в общем-то, и не интересно, просто хочется напомнить, что у всех есть свои тайны.
- Начинаю понимать, почему с тобой больше никто не общается.
- А я все еще не понимаю, почему ты это делаешь.
После того случая я постоянно видел сны-воспоминания, и оказалось, что я почти забыл ее. Ко мне возвращались такие сцены, от которых трясло несколько часов. Я вспомнил, что она была не только преступницей, она была заботливой матерью, которую я очень любил. И отец ее убил. Вскоре впервые за много лет я решил сам спросить о ней.
Только не стреляйте здесь.
Её слова все гудели у меня в голове, словно назойливый будильник, который должен заставить меня проснуться. Я никогда не думал, что сплю.
- Тебе не стоит ничего узнавать об этой женщине, - отец, как всегда, даже не смотрел. Он будто давно забыл, что еще и родной мне человек, не только командир.
- Она моя мать, неважно, хочешь ли ты это признавать. Неважно, хочу ли я этого. Так что не стоит звать ее просто "той женщиной", будто ничего нас не связывает, - не знаю, откуда берутся силы, но я говорю с ним открыто и смело, не опасаясь ошибки.
Меня сильно изменило осознание. Мне не победить силы крови. Годы мучений в попытках соответствовать и подавлять в себе любые неудобные мысли превратили меня в запуганного слабака. Но ведь то, что я наполовину другой, не такой, как отец и остальные, не определяло меня как испорченного. Это лишь давало мне выбор, на чью сторону шагнуть.
- Почему ты убил ее?
- Не я убил ее, а ее дурные убеждения, - отец удостоил меня взгляда. Озадаченного, изучающего. Он смотрел на меня изредка, но увидел впервые. Неудивительно, что раньше не замечал. Я и сам себя не видел. - Ты сам прекрасно знаешь, она была преступницей против режима.
- Мой вопрос был не о ней, а о тебе. Почему ты так поступил?
- Потому что она была преступницей.
Его безразличие не было холодно. От него исходил жар, оно было таким огромным и явным, что жгло меня, почти ощутимо болезненно, давило, заставляло сжимать кулаки и готовиться к бою. В холоде отцовского кабинета меня бросило в пот.
- Этот факт стер для тебя все остальное?
- А что - остальное?
Он искренне не понимал. Человеческие эмоции всегда были ему чужды. Он проявлял чувства лишь к своим зверушкам, с которыми слишком заигрался. Только с ними он способен был что-то испытать.
- То, что она была твоей женой. Что ты когда-то ее любил, что она любила тебя. Что она была моей матерью. Всё это перестало иметь для тебя значение?
- Она представляла угрозу.
- Она была моей матерью!
Последние слова вырвались с криком, животным воплем ужаса.
Мы больше не говорили. И никогда не обсуждали, что случилось со мной во время этого разговора. Мне хватило сил не ввязаться в драку, и последняя ошибка сошла с рук. Больше я ошибок не допускаю. Я делаю всё сознательно.
Легче выбрать сторону, когда на одной ты видел только жестокость, а на другой тебя ждут.
Удивительно, что окончательный шаг меня заставил сделать именно дружище Бел. Не думаю, что в другое время и в другом месте мы могли бы считаться друзьями. Мы почти не общались, больше по долгу службы. Чаще всего Бел о чем-то болтал, а я не слушал. Пока он со мной дружил, я воспринимал его скорее как бесплатное радио, и почему-то он терпел.
По-хорошему разговаривали мы в основном в столовой. Лучше было что-то отвечать этому приставаке, чем мириться с другими, которые налетели бы, как только стало бы понятно, что мне нечем заняться. Почему-то они считали, будто я мог обеспечить протекцию из-за отца. Странно было о таком помышлять, я себя-то защитить не мог.
- Паршивый кофе, - выдал как-то Бел посреди ужина после смены.
- Как и всегда. Бел?
Когда друг не ответил на мою усмешку, я посмотрел на него, чтобы проверить, все ли с ним в порядке. Бел держал кружку, накрыв ее сверху ладонью, и кончиком пальца напряженно водил по кромке, бесцельно пялясь в пустоту перед собой. Плохой знак, и даже мне это было ясно, хоть я Бела, по существу, толком и не знал.
- Бел? Ты что задумал?
- Я не могу это так оставить.
Не знаю, видел ли когда-нибудь его более серьезным. Хоть я пока не понимал, что происходило в его голове, я знал, что не сдам его. На этот раз будет иначе. То ли потому, что мне было стыдно, что я не был ему другом все это время, то ли из-за желания, наконец, сделать что-то неидеально, то ли воспоминание о маме и его реакция что-то во мне изменили... А может, все еще проще, и мне стало все безразлично.
- И что будешь делать?
- Помнишь яд, про который я рассказывал?
- Нет.
- Из лютиков. Мне кажется, я все сделал правильно на этот раз.
Я понятия не имел, о чем он говорил, но по затылку пробежал холодок. Дыхание смерти, уже подбирающейся из-за спины, если он оступится. Почему я не слушал, что он говорил?! Самый ответственный блюститель порядка, я по глупости упустил притаившегося под носом врага.
Но теперь мне стало интересно, к чему всё это приведет, если я не остановлю Бела и никому не доложу, что у него есть некая сумасбродная идея, план по нарушению приказа. Мне захотелось исследовать ту часть себя, которую я, наконец, признал, и я не стал мешать его самоубийственной авантюре.
Следующим вечером после смены я уже не ожидал никаких новостей. Думал, может, Бел одумался и не стал кликать беду. Мы уже вернулись в казармы, почти разошлись по своим одиночкам, привилегии самых верных солдат, какова ирония.
- Совьеш.
- Что? - я глянул на друга. Больше я не позволял себе пропускать его слова мимо ушей.
- Я могу тебе доверять.
- Почему ты спрашиваешь?
- Это не вопрос. Я знаю, что могу.
Я шумно сглотнул от напряжения. Мне оставалось сделать два шага до двери в комнату, но ноги примерзли к полу.
- Твои сны. Иногда ты говоришь. А когда просыпаешься, всегда пытаешься защититься. Сначала я думал, что дело обычное, война. Но ты никогда не нападаешь. Это значит, ты не боишься врага. Ты боишься того, кому не можешь ответить. Кого-то близкого.
- Хватит. Говори, к чему ты клонишь, - в груди стянулся вакуум, сердце оставило вместо себя пустоту, выжидая, пока я снова смогу дышать.
- К тому, что я верю тебе, потому что у тебя тут тоже есть искра несогласия. Ты тоже знаешь, что наш уклад не такой идеальный, каким хочет казаться. И поэтому ты будешь молчать.
- Черт возьми, Бел, ты меня пугаешь. Рассказывай уже, что происходит, - вертелось на языке, но я не мог выговорить ни слова, молча кивнул, понимая, что решение принято, и уже давно.
Он открыл дверь и тихо завел меня к себе. Я замер у входа, будто увидев призрака. На его постели лежала пленница, которая умерла прошлой ночью. Я явно видел как вздымалась от дыхания ее грудь, как раздувались ноздри, как дрожали ресницы. Она спала в его постели, а сам Бел смотрел на меня, видимо, в ожидании ответа, которого у меня не могло быть. Он не придумал, что дальше, а я даже не придумал, что прямо сейчас.