***
Трактир, в котором выступал сегодня Лютик, был получше иных. Постоялый двор расположился близ пересечения торговых путей, сезон стоял благоприятный для разъездов, а потому свободную комнату, как и свободный стол, надо было еще поискать. Публика, как водится, собралась разношерстная, но по большей части все же приличная, а главное — готовая отблагодарить монетой того, кто развлечет ее после тягот долгой дороги.
Лютик пел и играл до ночи, пока посетители, сытые и хмельные, не стали разбредаться кто куда. Просторный зал пустел, стихал гомон разговоров и стук посуды. В голове же Лютика, напротив, нарастало неприятное гудение, которое не получалось пока залить вином. Он вымотался больше обычного, с тревогой прислушивался к слегка саднящему горлу, но увесистая кружка с собранными деньгами напоминала, что вечер прошел хорошо. Завершиться же он мог и вовсе дивно, если ответить на томные взгляды прехорошенькой пышногрудой девицы, которые она бросала сейчас на Лютика, низко наклоняясь над столом, чтобы вытереть его мокрой тряпкой.
Лютик как раз размышлял, откликнуться ли на безмолвный зов томящейся по ласкам девы, когда к собранным монетам с приятным звоном присоединилась еще одна. Он с улыбкой обернулся, чтобы взглянуть на нежданного благодетеля.
К бару подошел рослый мужчина с гривой темных волос и аккуратной бородкой, в добротном, хорошо подогнанном платье. Лютик припомнил, что видел его, пока крутился с лютней между столами.
— О, премного благодарен! — Лютик отсалютовал ему кружкой, в которой плескалось вино. — Всегда приятно встретить ценителя искусства.
— Славное выступление, — приветливо отозвался мужчина с улыбкой на открытом, не лишенном обаяния лице. — Ты, стало быть, бард Лютик?
На секунду Лютик дал себе труд задуматься, не может ли это оказаться очередной оскорбленный муж, брат или еще какой родич (но едва ли отец, больно молод), желающий поквитаться с коварным сладкоголосым обольстителем (но едва ли сами они так именовали Лютика). Только стал бы он платить и любезничать, если б собирался после учинить мордобитие?
— Он самый, единственный и неповторимый, — скромно раскланялся Лютик.
— Милош, — коротко представился его собеседник, чуть сощурив лукаво блестящие черные глаза. Пьяным он не выглядел, хотя провел в трактире весь вечер. Слегка раскраснелся от хмеля и духоты, да и только.
— Чем могу быть полезен, почтенный Милош? Последняя мелодия на сон грядущий?
Снова играть, откровенно говоря, хотелось не очень-то, но отказывать щедрому слушателю Лютик не стал бы.
— Дай своей лютне остыть, — с улыбкой покачал головой Милош, словно прочитал его мысли. Может, просто по лицу угадал: Лютик никогда не умел толком прятать эмоции. — Ответь лучше на вопрос. Хороши ль воспоминания как растопочный материал?
— Прошу прощения? — Лютик уставился на него удивленно, но тут же понял, о чем речь.
Эту песню он исполнил одной из последних. Зарекался, что не будет, а пальцы сами собой потянули из лютни знакомый мотив, слова прыгнули на язык в обход головы. Минутное облегчение сменилось тоской, обручем сжавшей сердце, и после уж сил осталось на пару легкомысленных игривых песенок — исключительно чтобы последних слушателей не затронуло его собственное увядшее настроение.
— Твоя песня. Я еще месяца три назад слышал ее недалеко от Вызимы, а воспоминания, вижу, полыхают все так же ярко. Много их у тебя, должно быть, накопилось.
— Я давным-давно не был в Вызиме, — сказал Лютик, сбитый с толку этим странным замечанием.
— Так я и не говорю, что это ты ее пел. Тамошний бард сильно передернул мотив, но слова, уверен, были те же. И о том же человеке.
— Не стоит буквально толковать то, что нашептывают мне музы. Я пою на общие темы, художественно расцвечиваю серую действительность, а не… не пересказываю свои личные переживания, — снисходительно и небрежно, как ему хотелось надеяться, произнес Лютик чуть не скороговоркой. — И вдохновляют меня самые разные люди, вовсе не какой-то один… кто бы то ни было.
— Не знаю. Как по мне, мясников с двумя мечами и… как там? Дурацкими волосами?.. Не так уж много таких по свету ходит. Мне вот точно только один попадался.
— Ты встречал Геральта? — вырвалось у Лютика прежде, чем он прикусил язык.
Милош насмешливо приподнял брови, но не стал комментировать тот очевидный факт, что бард сам себе противоречит. Сделал знак трактирщику, чтобы налил выпить, расплатился и только потом ответил.
— Мы с отцом везли товары в Новиград. Услышали в корчме, где остановились на ночь, что за пару дней до того какие-то твари напали на обоз неподалеку. Разодрали и людей, и лошадей. А тут на удачу — ведьмак объявляется, ищет заказы. Ну как не знак свыше? Наняли мы его для сопровождения, и правильно сделали. Если б не он, не говорил бы я сейчас с тобой.
Лютик постарался изобразить лицом приличествующее ситуации сочувствие и сделал внушительный глоток вина. Выспрашивать подробности битвы с неведомыми чудищами он не собирался, нет уж. Хватило ему в жизни этих однообразных, скучных размахиваний мечом да отрубленных голов с оскаленными пастями. А вездесущий запах склизкой требухи?.. Какое счастье, что все это в прошлом.
— В благодарность за спасение мы предложили ведьмаку отужинать с нами, прежде чем наши пути-дороги разойдутся.
— На что он, конечно, хмыкнул, забрал кошель с деньгами и гордо удалился на Плотве в закат? — поддавшись глупому раздражению, предположил Лютик.
— Отчего же? Он согласился, — ответил Милош миролюбиво, разглядывая Лютика с любопытством.
«Совсем одиночество заело?» — чуть не брякнул Лютик, но вовремя сдержался. Не его это дело. И не Милоша. Это только дела Геральта, как обычно. Вот и пускай… катится. На своей кобыле. Может, и она у него уже поменялась, одно только имя осталось.
— Значит… значит, у него все хорошо? — натянуто спросил Лютик. — Что же. Рад слышать.
Радость в голосе заметить было непросто, хотя, вот ирония, в душе она затеплилась, несмотря на титанические усилия воли.
— А он рад был слышать песню о себе, которую в той корчме горланил местный, с позволения сказать, трубадур, — сказал Милош со смешком.
— Которую из них?
Конечно, Лютик уже понял, которую. Мантикора его раздери.
Кого «его» — Лютик пока затруднялся уточнить.
— «Я слышал, ты жив? Ну что за досада», — негромко напел Милош, ловко переняв манеру самого Лютика. Голос у него был приятный, улыбка — веселая.
— Ах, эту. — Лютик побарабанил пальцами по барной стойке. — И… что он сказал?
Задавая вопрос, Лютик сам не знал, на какой ответ рассчитывает. Хотел ли он услышать, что Геральт разозлился? Расстроился? Или что ему нет дела до глупых песенок барда, о котором он уже и думать забыл, потому что ему всегда было плевать на всё, кроме, разве что, одной ведьмы?
Как ни крути, Геральт едва ли показал бы хоть что-то из небогатого арсенала своих эмоций случайным попутчикам. Наверняка просто фыркнул в кружку с элем и насупился пуще обычного.
Однако Милош удивил его, ответив после долгой паузы:
— Сказал, что бард фальшивит. — Он посмотрел в округлившиеся глаза Лютика, хмыкнул своим мыслям, склонил голову набок. — А еще добавил, что слушать надо бы в авторском исполнении.
— Так он, стало быть, повеселился?! — вспылил Лютик. Может, он и клялся никогда больше не выходить из себя из-за этого бессердечного сухаря, но всему же есть предел?
— Да нет. Веселым ведьмак не выглядел. Скорее наоборот. — Милош приложился к кружке, которая давно стояла рядом с ним без дела, поморщился. — Я хотел было расспросить его, да он так зыркнул этими своими желтыми глазищами…
Легко было представить, какую зверскую физиономию Геральт состроил, чтобы собеседнику перехотелось лезть с пустыми расспросами. На Лютика, правда, подобные меры устрашения никогда не производили должного эффекта.
— Что тебе вообще за дело до этой истории? — спросил он не слишком любезно, пусть и сделал попытку спрятать ростки раздражения за кособокой улыбкой.
— Любопытство и скука. — Милош пожал плечами, снова выпил. А потом добавил с мягкой, почти извиняющейся интонацией: — Не сердись так. Просто твой ведьмак заинтриговал меня, а тут я вдруг натыкаюсь на тебя… вот и вспомнил тот случай.
— Он не мой ведьмак, — сухо заметил Лютик.
«Он свой собственный», — хотелось бы сказать, но нет. Он кое-чей.
— Оно и видно, — покладисто кивнул Милош, а бровью сделал такое едва уловимое движение, будто некоторые сомнения у него все же остались. — Как бы там ни было, он правду сказал. В твоем исполнении песня и впрямь звучит совсем иначе.
— Стократ лучше, ты имел в виду, — блеснул зубами Лютик.
На этот счет он был уверен. Ни один второсортный певун не выразил бы в нехитрых, по сути, строках нужного чувства. На самом деле Лютик даже несколько недоумевал, зачем кто-то перенял именно эту песню. Слишком личную, слишком о нём, сколько бы поэт ни твердил обратное.
Лютик написал ее для себя одного, чтобы запереть в плену слов честное намерение вырвать из сердца и памяти сам образ Геральта, будь он трижды неладен, из Ривии. А теперь с каждым выступлением снова и снова воскрешал то, что отчаянно хотелось забыть.
Прав был ведьмак, что избавился от него. Таких дураков еще поискать надо.
Милош долго молчал, будто и не собирался уже отвечать, но в итоге коротко кивнул, глядя пристально и будто читая в мыслях, как какой-то чертов чародей (только этого не хватало!).
— Лучше, спору нет. И совсем по-другому. Теперь я, пожалуй… понял.
Кружка, которую машинально поднес к губам Лютик, оказалась пуста. Он тупо вперился в темное донышко. Голова болела, горло саднило, в душе скреблась черная тоска, а прелестная дева устала бросать на него томные взоры и теперь обхаживала молодого, сильно поддатого здоровяка, похожего отчего-то на кузнеца.
— Нечего тут понимать, — сказал Лютик глухо, подняв взгляд на собеседника и не стараясь больше улыбаться. — Простая песенка. И история проще некуда. Не стоит выеденного яйца.
— Тебе-то оно, конечно, виднее. Только… послушай мой непрошеный совет, маэстро Лютик. — Милош подступил к нему на шаг, глядя пронзительно, уже без тени былой насмешки в блестящих темных глазах. Сказал негромко и добродушно: — Не голосил бы ты с таким отчаянием о своем разбитом сердце. Не то рано или поздно накличешь на свою симпатичную голову желающих тебя утешить.
Дожидаться, пока возмущенный Лютик вновь обретет дар речи, он не стал: с улыбкой хлопнул барда по плечу и ушел восвояси, тяжело ступая по темным доскам затоптанного пола.
Лютик смотрел ему вслед, искал в себе искры праведного гнева, но находил лишь знакомую горечь и пустоту в той части души, которая давно, много лет назад, столь беспечно была отдана тому, кто этого не ценил и даже, наверное, не замечал.
— Ничего, — сказал Лютик, тряхнул головой и растянул губы в улыбку. Он махнул трактирщику, который глядел на него с подозрением, бросил монету, заказывая еще вина, и повторил задумчиво, нараспев, словно подбирая новый мотив: — Ничего, ничего…
Пальцы мимолетно сжали гриф лютни, прислоненной к барной стойке, словно в поисках утешения.
— Однажды… всё… — промурлыкал он, принимая полную кружку. Вгляделся в темную винную гладь, которая ничего не отражала, и выдохнул почти беззвучно, нежно: — Сгорит.