Единственное, что у них общее – прямолинейность. И, пожалуй, толика упрямства. А ещё тлеющая ненависть друг к другу. Бакуго смотрит на него как на бесполезный мусор под ногами, а Монома ненавидит в Кацуки его чсвешность и невероятно сильную причуду.
Эта их ненависть словно магнетическая, порой Нейто кажется, что она может принять вполне себе физический вид и стать полностью осязаемой.
Он думает об этом, когда сильные удары, градом, один за другим, сыплются на его лицо. Боль дикая и острая, но этот ублюдок не использует причуду.
В Бакуго существуют две противоречивые стороны. Он может быть невероятно уравновешенным и сосредоточенным, но очень часто теряет контроль над эмоциями и выходит из себя. Он умело может управлять собственной причудой, но если озвереет, то она превращается в хаос. Наверное, поэтому он сейчас и не использует её.
— Ублюдок, — Кацуки сплёвывает на землю вязкую слюну и садится рядом, не чувствуя боли в костяшках и не смотря на кровавое лицо Мономы. Ярость в нём сильная, взрывоопасная, но проходит мгновенно, стоит ей выйти из-под контроля.
Нейто булькающе смеётся, пытаясь стереть кровь с лица, но её слишком много.
Их ненависть сильная и выражается по-разному.
Бакуго из тех, кто убьёт сразу, мгновенно, чтобы позволить этому яростному чувству высвободиться, Монома бы убивал медленно, подмешивая в напиток яд и наблюдая за тем, как ненавистный противник медленно угасает и в конце умирает, чувствуя леденящее превосходство.
— Слова мои поперёк горла тебе встали? — довольно хмыкает Монома, приподнимаясь на локтях и пристально наблюдая за Кацуки.
Кацуки всё это ненавидит. Нейто, как оказалось, он ненавидит даже больше Мидории, а казалось бы, что падать ниже Деку некому. Как оказалось, ещё есть кому!
— Он не принадлежит тебе, — голос Мономы похож на змеиное шипение. — Он никогда не был и не будет твоим.
— Ещё одно слово и я вырву твой поганый язык, — предупреждает Бакуго, нервно зарываясь пальцами в свои волосы и пачкая их в крови.
Они герои, они сами выбрали этот путь, но ещё никогда прежде Кацуки не был так близок к тьме.
— И какая же досада, — Нейто выпрямляется, локтями упираясь в коленки, — его увёл твой лучший друг!
— Закрой пасть, — рявкает Бакуго.
К Мидории Кацуки не имел никаких чувств. Просто Деку всегда был лично его Деку, как часть самого Бакуго, а теперь эту часть из него выдрали.
Кацуки не чувствовал пустоты или боли, ревности или обиды. В нём полыхала неутолимая ярость.
Деку никому никогда не должен был принадлежать. Он должен был оставаться частью Бакуго, той частью, что он всегда ощущал в себе. Этот взгляд, этот голос, Мидория должен был восхищаться Кацуки до конца своих дней, сделав его своим божеством. Но теперь глаза с обожанием смотрят не на него.
И Бакуго чувствовал, что лишился чего-то очень важного. Он лишился какой-то внутренней силы.
А ублюдочные глаза Мономы всегда всё подмечали. Нейто никогда не может заменить собой Деку. Он что-то другое, что-то, что разлагало Бакуго на атомы.
— Он принадлежит Киришиме, — ранит его словами Монома.
— Сука, — Бакуго хватает его за горло, но не сжимает. Пусть ещё ублюдок помучается. Он несколько секунд смотрит в змеиные глаза Нейто, а затем целует, прокусывая губы до крови. Целует грубо и остервенело, желая уничтожить. Если бы он только мог…
Но если Деку был его светлой стороной, той, что делала его сильнее, то Монома самоё тёмное, что есть в Бакуго и он тянул его ко дну. С Деку Кацуки был готов идти по пути героя, идти впереди и расчищать путь, но Нейто сбивал его с курса и уводил совершенно в другую сторону.
Они оба хотели стать героями, но своей ядовитой ненавистью они убивали друг друга и уничтожали всё светлое, что было в них. Возможно, когда-нибудь они перейдут на другую сторону, но сейчас в груди только ненависть и ярость.
— Ты не можешь без меня, — усмехнулся Монома, когда Бакуго разорвал поцелуй.
— Нет, — оскалился Кацуки, — это ты загнёшься без меня.