— Нннгх…
Аято слегка сместил вес и мягко промычал. Он поднял гладкое, как опал, запястье, чтобы поднести чашу саке к губам.
— Вака, пожалуйста… — слова у Томы выходили с хриплым шепотом, он шипел сквозь стиснутые зубы.
— Хмм? Что такое?
Комната заполнилась скучной болтовней и редким пьяным смехом, но голос Аято отчетливо звенел в ушах Томы. Дрожь, прошедшая по его позвоночнику, была вызвана то ли притворно-невинным тоном Аято, то ли тем, как он снова заерзал, совсем чуть-чуть, будто лениво поправлял напольную подушку.
— Вака, я не могу… — смущение разгорячило кожу Томы, которая и без того пылала почти лихорадочно.
Аято мягко цокнул языком.
— Не будь слишком громким, Тома, иначе привлечешь нежелательное внимание, — он опустил ладонь на бедро Томы и медленно скользнул пальцами по ткани. — Если только… Ты же не хочешь, чтобы кто-то нас увидел?
Аято наклонился вперед и немного поднял бедра вверх, как если бы искал что-то в комнате, и затем—
Блять—
Затем Аято опустился назад, так, что в зажмурившихся глазах Томы звезды посыпались.
Он сжал в кулаке шелковую ткань накидки, складками собравшуюся на бедре.
— П-прекрати… дразнить меня.
— Дразнить тебя? Но ведь это ты ранее настаивал на том, чтобы немедленно побывать внутри. Или ты так хочешь, чтобы все эти люди узнали, что творится под накидкой и что твой член глубоко внутри меня? — переливчатый голос Аято всегда сводил Тому с ума.
Тома уже готов был прошипеть ответ, когда согнулся пополам, как от удара под дых, столкнувшись лбом с плечом Аято. Он просто—
— Нет. Не делай этого, — с содроганием в голосе произнес Тома.
— Делать что? — невинно переспросил Аято.
— Только не это. Своей… Своим задом.
— Ох, вот оно что..
Стенки внутри Аято сжались в третий раз, сдавливая с силой и с таким непостижимым жаром. Анальное кольцо подрагивало прямо на основании болезненно-твердого члена Томы.
— Остановись, иначе я сойду с ума.
— Оу? — Аято сделал еще один неспешный глоток из чашки, даже не поворачиваясь, чтобы поглядеть на него спустя двадцать мучительно долгих минут. — Тогда что прикажешь делать,Тома? Или ты осмелишься прямо тут нагнуть меня и начать трахать перед лицом таких важных гостей?
И словно завершая свою мысль новым вызовом, Аято приподнялся всего на два-три сантиметра, снова насаживаясь.
Его длинной накидки хватало, чтобы скрыть все то, что происходило между телами. К тому моменту природа их отношений была уже общеизвестным фактом, так что ни у кого не вызвало вопросов то, что Аято мог сидеть на чужих коленках вплоть до самого конца званого ужина.
Тома знал все это и мог логически объяснить, но все же смущение, бурлящая смесь боли и наслаждения пробила тело. Ему столько раз приходилось проявлять сдержанность на людях, но этот оказался, без сомнения, самым сложным.
— А…Аято… Я сейчас помру, мне нужно пошевелиться…— чтобы подчеркнуть свои слова, он подался бедрами навстречу, выбивая тихий вздох из губ, которые так сильно хотелось сожрать.
Этот звук принес распирающее чувство удовлетворения, хотелось повторять еще и еще, лишь бы услышать новые вздохи и скулеж, от которых он был так зависим. Лишь бы вбиться на всю длину в это горячее, мокрое нутро, ставшее почти вторым домом.
— Тома, — Аято предупредительно крепко сжал ладонью чужое бедро, слегка подрагивая.
Так близко. Тома был так близко к тому, чтобы сорваться, чтобы сказать: «Нахрен всех этих людей, нахрен репутацию», — и просто—
Он терял всяческий контроль. Не впервой готов был бросить все к черту.
— Разве это не то, чего ты хотел? — в любое другое время подколы Аято заставляли его краснеть, подыгрывать и делать что угодно, чтобы получить больше. Но то были другие времена. Времена, когда Тома не балансировал на грани, сбиться с которой означало скатиться по наклонной до дикого зверя.
— Я…
Боги. Все возражения затихли, так и не слетев с губ. Надо признать: они оставались не до конца правдивыми. Определенно присутствовало смущение, но…
Имелась также и четкая грань. Грань, что скользила по коже, оставляла мурашки и легкую дрожь, делала его уязвимым, заставляла чувствовать себя так, будто он парит.
Дозволение Аято лишь подстегивало стыд, бурлящий в животе. Дозволение, которое — по какой бы то ни было причине — оказалось проклятым трепетом.
Они сидели в самом дальнем углу, в просторной, тускло освещенной комнате. Гости, которых Тома так и не смог опознать, оставаясь на взводе, не уделяли им никакого внимания, слишком увлеченные напитками и смехом.
Может быть, он мог бы… Если бы только… Никто ведь не заметит, правда? Влажный жар так сильно окутал его изнутри, будто умолял оттрахать. Вот бы он мог…
— Аято, — вылетевший рык был будто не его собственным, — я собираюсь продолжить.
Ответ Аято казался простым, даже будничным. Но Тома готов был поспорить, что в его голосе послышалась еще и ухмылка, смешанная с нотками восторга, будто дразнящая.
— Не дай никому заметить себя.
Пока он говорил, Тома уже просматривал помещение, чтобы убедиться, что никто за ними не наблюдает. Стоило только слететь последнему слову с губ, как он сжал бедра Аято и с силой толкнулся.
Наслаждение наступило моментально, разливаясь от члена до кончиков пальцев. Голова закружилась так сильно, что он бы мог бы потерять сознание прямо здесь. Тома закусил губу, сдерживая рвущийся наружу стон.
Аято вздрогнул и сжался, роняя голову на грудь. Полы накидки он крепко смял в кулаках.
— Боги… Блять…
Тома слышал проклятья Аято от силы три или четыре раза до сего момента. Должно быть, он чувствовал все так же сильно. Это придало сил нарушить общепринятые границы.
С рычанием он вцепился в лопатки Аято, чувствуя, как лопается терпение и остатки сдержанности.
— Аято…
Он толкнулся бедрами с сильным рывком, вбиваясь еще и еще, пока все вокруг затихло; только эти задушенные стоны и тихие вздохи, ощущение задницы Аято, плотно прижатой к нему, и неприлично тесный проход, так жадно сжимающийся и втягивающий каждый раз, как член выходил.
— Никто не смотрит, Т-тома…Не… не останавливайся.
В этот момент, казалось, ничто не способно остановить Тому.
До нелепого жарко. Они окружены людьми, и все же для него только они двое существуют сейчас в этом мире. Двое, которых может подловить кто угодно.
— Я близок… Тома…
Тома с такой силой сжал челюсть, что зубы щелкнули.
— Тоже, — прохрипел он.
Глубокие, ритмичные движения бедрами превратились в отрывистые, хлюпающие толчки. Ладонями Тома сжал его зад под накидкой, сажая так близко к себе на колени, как только можно.
— Блять, Аято. Я сейчас…Мне нужно…
— Черт…— стон Аято оказался достаточно громким, чтобы привлечь пару заинтересованных взглядов. Томе было плевать, ведь Аято во время оргазма становился до невозможности узким. Плевать, потому что Тома был уже на—
Его яйца сжались, пальцы с силой врезались в чужой зад. Он вздрогнул и излился внутрь. Белое наслаждение прожгло насквозь — сперма вязкими струями выстрелила глубоко внутрь Аято. Казалось, это никогда не закончится — или же ему так хотелось, ведь все, что сейчас волновало, — это общий экстаз.
Тома отдышался, рассеянно оглядывая помещение из-за плеча Аято. Он встретился взглядом с человеком, который неловко закашлялся и отвернулся. К счастью, он был всего лишь незначительной прислугой. Ничто не волновало его так сильно, как кайф, который он все еще получал, пока оставался глубоко в Аято, пока Аято был переполнен его спермой в самом нужном месте.
— Не выходи, Тома, — шепнул Аято дрожащим голосом, — давай пока останемся в таком положении.
Так они и сделали: просидели в дальнем углу тускло освещенной комнаты до тех пор, пока толпа не начала редеть. Гости подходили к ним, чтобы попрощаться, и Аято желал им хорошей дороги с мягкой улыбкой, пожимал руки и отвечал на поклоны кивком головы.
Все это время Тома чувствовал, как неоспоримое доказательство произошедшего капает вниз по яйцам и бедрам на подушку, на пол.
Наконец, когда последний гость ушел и прислуга убралась в помещении, оставляя их двоих наедине, Тома перестал тратить время на ожидания. Они одарили друг друга голодными ястребиными взглядами, когда дверь наружу захлопнулась в последний раз. Тома резко встал, перегибая Аято через стул, развел бедра и вбился прямо в простату.