Что же ты, девочка моя,
Делаешь с собой, сколько в тебе силы.
Сколько же, девочка моя,
Выплакала слёз, соли бы хватило.
***
У Рене дрожат руки. Она натягивает дружелюбную улыбку через силу. Рене уверяет себя, что не имеет права жаловаться. Всё, что с ней случилось, было заслужено. Слёз нет, но именно в этот день ей хочется не просто плакать, а выть от горя. Она молится Богу, — не за себя, нет, здесь ничего не поможет, — и вертит в руках простой крестик. Рассветное солнце сияет на её радужных прядях.
«Бей или беги».
От «Гончих» невозможно убежать. Натали выбирает бить, — до кровавых соплей; до сбитых костяшек и сломанных костей. Под её ногтями от яростного сопротивления собирается кровавая корка. Натали кусается и царапается, когда кто-то хватает её за запястья.
Мужчина дёргает её на себя:
— Не сопротивляйся.
Ей больно, но виду Натали не подаёт. Свора бандитов скалится, разрывая одежду на ней на тряпки. Она кричит; срывает голос.
Проклятые слова застывают у неё на губах:
— Не надо, пожалуйста, умоляю.
Эндрю убил бы её за это грёбаное «пожалуйста». Это дерьмо никогда не помогает, он-то точно знает.
— Просто скажи «пожалуйста», ЭйДжей, и я остановлюсь.
Рене обхватывает плечи руками, сбрасывая фантомные прикосновения. В пении птиц ей слышатся чужие хриплые стоны.
Она ищет своё спасение в религии.
Бормотание молитвы смешивается с дуновением ветра.
— Господи Боже наш, помяни нас, грешных и непотребных раб Твоих, внегда призывати нам святое имя Твое, и не посрами нас от чаяния милости Твоея, но даруй нам, Господи, вся яже ко спасению прошения…
Её отвлекает чирканье зажигалки. Рене оборачивается, пересекаясь взглядом с уставшим Эндрю, и приветственно кивает. Им не нужны слова. Эндрю затягивается и выдыхает дым в сторону. Он знает, как сильно Рене не любит запах сигарет. Она возобновляет молитву. Если Миньярд и не одобряет её слепую веру, он никогда не возражает. Просто курит рядом в молчании.
— Ты красивая, Натали, я не хочу причинять тебе боль.
В такие моменты можно легко обмануться, — на самом деле, именно это и происходит со многими людьми, — назвав её ангелом. Эндрю — один из тех немногих, которых показная мишура безобидной, милой христианки не берет за душу. Он видит сломленного и уродливого монстра, забившегося в красный угол в попытке спасти себя (или спасти других от него самого).
Он понимает: Рене это нужно. Она так справляется со своими травмами.
Молитвы помогают Рене дистанцироваться от окружающего их пиздеца. Эндрю уверен, что если бы Уокер не цеплялась за веру изо всех сил, её инстинкты взяли бы своё. Независимо от того, насколько сильно другие отрицают это, Рене всё ещё загнанный в угол зверь.
А что делают животные, когда не видят другого выхода?
Эндрю действительно может утверждать, что тогда они выгрызают свободу клыками и выцарапывают когтями. Он поправляет повязки на своих руках. Шрамы под ними причиняют фантомную боль.
— Энди, ты ведь послушный мальчик? Перестань вырываться.
Эндрю склоняет голову, прислушиваясь к её словам. Рене просит о понимании; о защите и ещё чём-то, чего Миньярд уже не разбирает. Конечно, эта брехня никому из них не поможет. Конечно, он не осмеливается прервать её.
— Если бы твой Бог существовал, — горько усмехается Эндрю, но вслух ничего не произносит, — он бы не допустил, чтобы с нами случилось всё это.
Когда Рене замолкает, мир тускнеет. Молитвы не спасают её, но помогают кому-то, кто этого действительно заслуживает. По крайней мере, она очень на это надеется.
В голове на повторе проносится:
— Перестань кричать, Натали, это не должно быть так больно.
Но это было больно. Невыносимо больно. Настолько сильно, что ей хотелось содрать с себя кожу.
Рене садится на крыльцо, затыкая голоса в своей голове. Фенечки на её руках отщёлкивают непонятный ритм. Улыбка на губах Уокер осыпается, превращаясь в уродливую гримасу. Рене сжимает кулаки. Ногти впиваются ей в кожу.
Эндрю не выдерживает первый, резко оборачиваясь в её сторону. Рене замирает, ощутив на себе пристальное внимание Миньярда. Эндрю предпочитает не вылезать из своего склепа безразличия, и тот факт, что он вообще замечает в ней малейшие изменения, странен.
Само осознание того, что Эндрю Миньярд заботится о ком-то, кто не является Нилом Джостеном, странно.
— Так, ладно, хорошо… Что с тобой такое, Христианка?
— О чём ты говоришь, Эндрю? У меня всё хорошо.
Рене не сразу замечает, как дрожат её плечи. Очевидно, что от его пристального внимания это не ускользает. Эндрю прожил большую часть своей жизни с чувством подавленных эмоций. Вот уж от кого, так точно не от него, не спрячешься за милыми улыбками и дежурным «всё в порядке».
— Рене, — твёрдо настаивает он, не веря в её показную идеальность, — я не стану лезть, если это не моё дело, и ты это знаешь. Просто... скажи, мне нужно кого-то убить? Да или нет?
Она колупает ногтём облезшую краску на крыльце; пожимает плечами. В собственное прошлое Рене не горит желанием возвращаться, но она знает точно, что оно неминуемо настигнет её. Она чувствует: приближается паническая атака. Эндрю терпеливо ждёт от неё объяснения, но время тянется всё медленнее, а Рене всё ещё молчит. В его взгляде появляется привычная сталь.
— Что случилось? — Эндрю говорит, не скрывая в голосе разочарованного раздражения, — как же он устал от вечных тайн. — Молчать и притворяться больше по части Нила, так что… Тебе бы лучше уже, блядь, сказать хоть что-то, Уокер.
Рене теребит цепочку на шее. Сколько она уже не была в церкви? Обязательно нужно сходить. Эндрю цокает, снимая с себя толстовку, и кидает ей. Её тремор вызван не холодом, и он прекрасно это знает. Рене комкает ткань в руке.
— Всё правда нормально, сомневаюсь, что ты сможешь грохнуть призраков прошлого в моей голове, так что…
— Если тебе нужно, скажи мне. Ты же знаешь, я не буду осуждать. Никогда.
Голос Рене скатывается до дрожащего шёпота.
— Это случилось сегодня.
Она помнит прекрасно: год, месяц, неделю, день, час, минуту, секунду. Есть лишь единственный раз в году, когда Рене снова становится той самой Натали, которую покорёжила жизнь. Никогда больше она себе этого не позволяет.
— И что?
Эндрю не уточняет, о чём она говорит. Ему и не нужно. Дрейк услужливо сам напоминает о себе в кошмарах. Миньярд рефлекторно тянется к ножам под повязками. Нащупывает их, успокаивается.
— Ничего, Дрю. Я просто говорю.
Уокер не ожидает, что он будет жалеть её. Это даже не обидно. Эндрю никогда не проявляет ни к кому милосердия, а она привыкла переживать своё горе в одиночку. Всё так, как и должно быть.
— Натали, ты уже пережила это.
Эндрю бросает окурок за перила. Собственное имя больно режет ей слух. Рене соглашается с его словами опрометчиво быстро. В окне появляется сонный Нил, вероятно, выглядывающий Миньярда. Эндрю, заметив его наполовину испуганный, наполовину вопросительный взгляд, многозначительно зыркает в её сторону. Джостен понимает, здесь они обойдутся без его компании.
— Да, конечно. Я в порядке.
Миньярд фыркает, — ещё одна леди «у меня всегда всё заебись», как будто Нила ему недостаточно, — и присаживается рядом. Он не прикасается к ней, чтобы утешить, и она тоже не осмеливается посягнуть на его границы. Их негласное правило — никому не доверять, (которое Миньярд нарушает, и не сказать, что Рене категорически против этого). Эндрю ввёл его в день их первого знакомства, и Рене не стала с этим спорить. Вероятно, ей это тоже было нужно.
Взгляд Эндрю ожесточается.
— Не надо. Не смей говорить это мне. Прибереги это дерьмо для кого-нибудь другого. Мне хватает одного «в порядке» в своей жизни, Христианка.
Она пинает носком розовых кед камушки под ногами. Рене, — Натали, — хочется кричать. Обычно принцесс из лап чудовищ спасают герои. Ей же приходится самостоятельно вытаскивать себя из бездны. Иногда получается, а бывает и нет.
— Я их чувствую, Дрю. Постоянно.
Миньярд кивает. Он отлично понимает её. И знает, как это противно. Эндрю ещё и сам не разобрался, как присвоить себе своё тело обратно. Нил помогает, конечно, чем может, но у него и самого за плечами гора психических проблем.
— Эти сальные взгляды… и их руки, и их губы на моём теле…
Рене задыхается. Клетка воспоминаний закрывается со всех сторон. Мужчины собираются в круг, отделяя её душу от Бога и реальности. Кислород перестаёт попадать в лёгкие.
«Дерись».
— Уокер, — Эндрю повышает голос, вглядываясь в мутную пелену её зрачков, — смотри на меня. Всё закончилось.
Когда Рене не отвечает, он вкладывает ей в руку один из своих, — её, — ножей. Девушка сжимает рукоять. Это опасный жест. Рене рассекает воздух лезвием. Ему удаётся увернуться. Их тренировки ещё никогда не были такими полезными. Одно неверное движение, и лезвие в её руках могло бы легко вспороть ему брюхо. Эндрю совсем этот факт не пугает.
— Вот так. Помнишь, ты рассказывала, что убила того ублюдка? Что ты чувствовала?
Его голос просачивается в её разум. Рене разжимает ладонь, но нож не убирает. Металл приятно холодит кожу, напоминая о том, кто она на самом деле. Солнце слепит глаза. Раньше бы Рене расплакалась, сейчас — нет. Пытаясь разобраться в собственных мыслях, она судорожно вздыхает. Эндрю её не торопит.
— Не знаю. Было приятно. Облегчение, наверное?
Эндрю кивает, возвращаясь в дом. Она улавливает голос Нила скорее рефлекторно, чем сознательно.
Обрывочные фразы Джостена доносятся как сквозь вату:
— … давай, Дрю. Ты ей сейчас нужен, а не мне.
Эндрю оглядывается на всё ещё распахнутую настежь дверь:
— Ладно, Наркоман, может быть, на этот раз ты действительно прав.
Рене чувствует, что не может дышать. В конце концов, на самом деле ничего не изменилось. Гораздо легче справиться со своими травмами в одиночку. Ещё одна молитва слетает с её губ сама собой.
— Господи! Не остави нас, Тебя оставляющих…
Миньярд удивляет её, когда возвращается с кружкой зелёного чая. Через приоткрытую дверь она замечает Джостена, маячащего на кухне.
— О, я думала, ты не вернешься? — спрашивает Рене. — Всё в порядке, если ты сейчас хочешь остаться с Нилом. Я могу с этим справиться.
— Не думай, это вредно, — отмахивается Миньярд, но тут же становится серьёзным. — Никогда не лги мне, Рене. Ты не справляешься, и это нормально.
Необычно слышать это от Эндрю. Если он здесь, значит, это необходимо. Рене принимает кружку из рук Эндрю, отхлёбывая глоток. Она задумывается: зачем ему это? Рене неосознанно сжимает в руке крестик. Вера в этот раз обжигает её.
— Итак… Ты веришь, что это помогает?
Уокер вопросительно приподнимает бровь, и Эндрю раздражённо поясняет.
— Твои молитвы.
Рене отвечает скороговоркой.
— Да. Наверное. Не знаю.
Эндрю, не отрывая пристального внимания от горизонта, говорит:
— Хорошо. Тогда ты с этим справишься. Помни, что ты не жертва, Рене, ты выжившая.
В конце концов, они перебираются с улицы обратно в дом. Эндрю едва заметно хмурит брови, когда они расходятся обратно по комнатам. Рене совсем не выглядит как человек, у которого всё под контролем. Нил исчезает за дверью, не сказав ни слова, но она успевает заметить волнение на его лице.
— Тебе не следовало отдавать их мне, если это твоя единственная гарантия безопасности и спокойствия, — она всё ещё вертит нож в руках, и Эндрю не стремится отнять его, понимая. — Рене, ты же знаешь, что можешь положиться на меня, верно?
— О, — Уокер мягко улыбается, — разумеется, Дрю.
Миньярд видит в её нелепой, кукольной улыбке сплошное притворство. За закрытыми дверями комнаты девочек вновь раздаётся очередная молитвенная песнь.
Эндрю не выпускает её из виду до конца дня.