У Гриши дома повсюду хаос, не считая его кабинета и книжного шкафа с беллетристикой, где всё расположено в алфавитном порядке. У Эрена скучноватый интерьер везде, кроме спальни, отведенной еще и под сплюшку, старенького сыча и тараканов.
Эрен после тяжелой рабочей недели, проведенной с птицами, гуляет с соседскими собаками. Гриша иногда жалеет, что не пошел на терапевта или травматолога.
У Гриши Йегера два сына, у Эрена — совиный дуэт: величины шума по сути равнозначные.
Эрен взаимно любит всех животных, Гриша — людей чуточку больше.
Гриша — правоверный анархист с буддистскими наклонностями, у которого дома портрет Малатеста висит рядом с иконой Божией матери и плакатом «от всеобщего просветления не уйти никому». Эрен когда-то в подростковом возрасте читал что-то о политике, но потом основательно забыл.
Эрен верит, что завтра будет теплее и светлее, чем вчера, даже если это январь. Гриша верит во все человечество и воспринимает каждую отвратительную новость из мира политики близко к сердцу.
Гриша в свои тридцать одевается как модный и интеллигентный, но старичок. Эрен — удобно, практично, однотонно и чтоб зашивать легко было, когда у ястребов настроение плохое.
Эрен рассказывает сыновьям Гриши о птичьих миграциях. Гриша во время работы уделяет особое внимание сплюшке и сычу, живущим у Эрена.
У Гришы темные волосы и яркие глаза блеклого цвета. Эрена будто присыпали тальком и забыли постирать пресловутым порошком «магия цвета».
Эрен в детстве хотел быть шпионом, чтобы как в фильмах договариваться, разбираться, устанавливать явки-пароли. Гриша ничего не хотел, и только пинок родителей вынудил его пойти куда-нибудь учиться, и потом ему понравилось, когда на горизонте засияла первая жена. А потом и вторая. А потом и Крюгер.
Гриша прекрасно держит молодых соколов за ноги, чтобы сделать им рентген. Эрен прекрасно выпускает их в вольер и так же прекрасно кидает им перепелок.
Однажды Эрену пришлось ночевать у семейства Йегеров. Он просидел до утра на кухне, потому что ему было жутковато спать в комнате с другими людьми, хотя этим людям он искренне доверял.
Однажды Грише пришлось ночевать дома у Крюгера. Он проворочался до утра на разложенном диване, потому что каждую секунду ему на раздраженную нервную систему, как перекись на открытую рану, капали тонкие совиные трели.
И это они ходили пешком по рыжей осенней слякоти, а гниющие листья липли им на ботинки.
Они сидели за столом и пили чай, который Грише привозили коллеги по клинике откуда-то с юга, зная, что у него два сына, один из которых чай обожает, а другой нет, но кофе ему пить еще рано.
В чашке иногда попадались совершенно не чайные вещи — какие-то лепестки, засушенные бутончики, даже ягодки. Эрен смотрел на дно практически литровой стеклянной кружки, которую привез уже Гриша, а потом на промокший мир снаружи.
И все равно как-то было, что солнце посылало им единичные лучи и те сгорали либо где-то в космосе, не достигнув озонового слоя, либо были поглощены облаками. Ватными, как одно большое одеяло, серыми облаками.
В этой комнате сидели только они с Гришей.
В другой раз Эрен принесет что-нибудь своё. Тыкву, например. Огромную красную тыкву с крепким посеревшим стеблем. Пусть стоит рядом.
И они опять будут сидеть в тишине. Какие-то слова, конечно, будут сказаны вскользь, но они также и забудутся. Вернутся гришины сыновья: поспрашивают, послушают. Кому-нибудь из знакомых они скажут «вчера папин друг приходил».
И им уже настолько привычно, что их папа кладет этому другу голову на плечо и переплетает их пальцы, когда берет за руку.
Потом Эрен пойдет домой, и так до следующей недели.
Потому что у Гриши Йегера два развода за плечами, два сына, с которыми он откровенно не справляется, и место в ветклинике, а у Эрена Крюгера две совы, невнятное настоящее и эти вечера в чужой квартире.
И сравнивать их жизни некорректно.