В этом году выдаётся удивительно тёплый май.
Серые улицы разбавляются неоновыми вывесками, фонарями и рекламными щитами. С ветвей сакур и персиков слетают последние белые и розовые лепестки — и Кируми, возвращаясь с работы, каждый день наблюдает за их полётом. Оставшиеся цветы напоминают ей аккуратные следы, крохотные мазки маслом. Им на смену распускаются глицинии: длинные, словно виноградные кисти, свисают нежно-лиловые и сиреневые соцветия.
Несмотря на то, что сегодня было по-летнему жарко — около двадцати семи градусов по Цельсию, — майские вечера ещё не такие тёплые, и холодок пронизывает уже в семь часов. Из-за слегка пропотевшей блузы с сиреневым бантом по коже Кируми бегут мурашки, она невольно съёживается от прохлады. Ноги тяжелеют, и девушка еле волочит их. Будь её желание, она бы прямо сейчас заказала такси и поехала домой, завалилась бы в кровать и уснула бы без задних ног — до самого утра, чтобы не видеть во сне только чёрный экран. Но, увы, надо бы попридержать зарплату до аванса в этом месяце, и лучше поехать домой в метро.
В сумке что-то вибрирует. Кируми открывает её, достаёт телефон и отвечает на звонок.
— Алло?
— Тоджо-сан, — из трубки слышится нежный голос, — ты освободилась? Как ты себя чувствуешь?
— Всё хорошо, не переживай, — она неловко смеётся, невольно прикрыв усталые глаза. — Да, где-то минут пятнадцать назад вышла с работы. Ты что-то хотел?
— А ты сейчас где?
— Возле храма...
— Я сейчас подойду.
Трубку тут же бросают.
Спустя пару минут неловкого молчания и непонимающих взглядов в экран телефон Кируми поворачивается на тот же голос:
— Тоджо-сан!
Со стороны храма к ней приближается Корекиё. Он держит одной рукой чёрный пиджак, не давая ему упасть с плеч, когда подбегает к девушке — и бросается к ней в объятья.
— В последний раз виделись утром, а я уже успел соскучиться... — тихим голосом приветствует он её. — Устала?
— Нет-нет, вовсе нет, — Кируми машет рукой, тщетно пытаясь оправдаться, — я лишь немного сонно. А что ты здесь забыл?
— Решил встретить тебя, пока ехал с работы, — говорит Корекиё, мягко сжимая её плечи и любуясь её лицом.
И сейчас Корекиё смотрит на неё, как обычно в таких случаях: задерживая дыхание, с полуоткрытым ртом, как будто на губах вертятся слова, которые он не в силах произнести. Маленькие золотистые искорки, как первые ночные звёзды, блестят от немого восторга, и стоит Кируми это заметить, как она краснеет ещё сильнее — румянец расползается неровными светло-розовыми пятнами по скулам и щекам с едва заметными веснушками.
Почему-то такое внимание к ней её смущает. Быть может, сама Тоджо не признаёт себя достаточно красивой, чтобы ею так любовались. Но это Шингуджи, её одноклассник, который за пять лет после выпуска совсем не изменился: как любопытный ребёнок, восхищается всему вокруг, словно видит это в первый раз — и так же он любуется ей.
Но, очнувшись от этого взгляда, она вспоминает, что хотела спросить:
— Но университет же в совершенно другом районе! — удивлённо говорит Кируми, поднимая на него глаза.
В ответ на это Корекиё только смеётся.
— Не хочешь заглянуть в храм? — он кивает головой в сторону входа. — Сейчас как раз "золотая неделя" глициний.
— Хм, — она задумчиво смотрит в сторону огороженной территории, где находится храм, — почему нет?
Кируми тихо и ласково смеётся, хватая Корекиё за руку:
— В таком случае, будешь ли ты моим гидом, Шингуджи-сан?
— Увы, все храмы в Японии я не знаю, к-к-к, но о парочке храмов рассказать могу, — он бросает беглый взгляд в сторону храма, в котором уже включают подсветку. — Об этом, например, точно могу.
Они оба медленно заходят за ворота.
Перед ними — огромная территория: несколько небольших шатров, где продают благовония, букеты цветов и дощечки для записи самых сокровенных желаний, стойки с информацией о храме и для тех самых дощечек... Впереди — само святилище с нежно-зелёной крышей.
— Камейдо-Тендзин, — Корекиё представляет храм Кируми. — Единственное место в центре Токио, где можно провести ханами глициниями. Один из храмов, возведённых в честь известного учёного Сугавары-но Митидзанэ. Он довольно быстро продвигался по карьерной лестнице, получил покровительство императора... Но испуганные его планами на реформирование Японии и отношением правителя к нему, аристократы изгнали его на Кюсю, где тот скончался в изгнании.
Приятный, нежный голос Шингуджи словно вливается в уши Тоджо. Она слушает его, оглядываясь вокруг себя: весна, всюду весна, всё дышит весной! Но, увы, как несчастен тот человек, о котором ей рассказывает сейчас её невольный гид!
— Спустя несколько лет после смерти Сугавары-но Митидзанэ Киото настигла чума — и все сыновья императора, который участвовал в изгнании учёного. А затем — тайфуны и ливни, молнии, попавшие в императорский дворец... Люди были так напуганы, что сочли эти бедствия за месть покойного. Они стали возводить в его честь храмы, чтобы умилостивить несчастную душу. Он и сейчас почитается как ками, как покровитель наук и учёбы.
От этой истории что-то колет в груди Кируми. Да, даже после выпуска она осталась тайной советницей нынешнего премьер-министра Японии. Она завоевала его расположение, доверие правительства к ней, некоторые депутаты парламента в кулуарных разговорах предлагали представить её императору для того, чтобы тот хотя бы неофициально благословил горничную на государственную службу.
Но что будет, если...
— А сейчас в Камейдо-Тендзин идёт "золотая неделя" — идеальное время для любования глициниями. Думаю, мы сегодня вовремя заглянули.
...ладно, быть может, это просто её паранойя.
Взяв Кируми под руку, Корекиё аккуратно заводит её за главное святилище — тут огромный парк. Каменные платформы, обрамлённые искусственными водными каналами, красные полукруглые мосты, длинные тропинки. Множество людей, которые, как и они, пришли сюда на ханами — привычная картина: многие стараются выкроить лишние полчаса, чтобы прогуляться под сиреневыми гроздями.
Кисти глициний свисают прямо над ними. Правильные и точные каркасы из обтёсанных деревянных балок кажутся весьма простыми и громоздкими, но их грубость удивительно сочетается с нежностью и грацией цветущих ветвей. Они нависают сиреневыми коридорами, низкими голубоватыми арками. А вечерами ещё включают подсветку — и белый свет как-то особенно прорезается сквозь длинные соцветия.
Кируми не может нормально поднять голову, боясь, что грозди цветов вот-вот упадут ей на лицо. Тем удивительнее ей смотреть на Корекиё: он выше её на полголовы, ему приходится идти под этими коридорами, постоянно сутулясь и убирая ветви от лица, но он выглядит довольным.
А она... А ей хотелось бы поехать сейчас домой: Корекиё бы приготовил ей кофе, и они сидели бы в лоджии с пледами на плечах, беседовали о прошедшем дне и о планах на завтра. Рядом с Шингуджи все тревоги, пусть не сходят на нет, но приглушаются, шумят где-то внутри, на фоне, но она их не слышит. Она не слышит этот шум и эти голоса, которые взращивает в ней паранойя.
А здесь, в этом храме, под сотнями благоухающих сиреневых цветов, так мирно, так тихо... так спокойно.
— Тебя что-то тревожит? — внезапно раздаётся вопрос.
Кируми открывает глаза.
— Какие-то проблемы на работе, Кируми? — с трепетом, мягким полушёпотом спрашивает Корекиё, заглядывая ей в лицо. — Ты выглядишь... довольно вымотанной. И в последнее время мало спишь и мало ешь — сегодня ты даже позавтракать не успела.
— Прости, — она опускает взгляд и сжимает свою лиловую юбку свободного кроя. — Ты так заботишься обо мне, а я...
— Ты не должна извиняться, — он кладёт руку на плечо и аккуратно гладит вдоль её холодной кожи. — Расскажешь, что случилось?
От него ничего не скроешь. Конечно — как Кируми может скрыть свои чувства от него? Возможно ли утаить хоть что-то от столь проницательного взгляда, который видит тебя насквозь, который читает тебя как открытую книгу?
— Я... беспокоюсь насчёт работы. Недавно несколько депутатов предложили мне вступить к ним в партию, чтобы я приняла участие в следующих выборах. Другие предлагали представить меня императору... Это большая честь для меня, но мне...
— Страшно? Неловко? — пытается угадать Корекиё.
— Да, ещё и... тревожно, — Кируми тихо вздыхает, когда они заходят на красный мост и смотрят на коридоры глициний на берегах каналов. — Ах...
— Видимо, мне не стоило рассказывать об этом учёном-ками, как ты думаешь? — хихикает Шингуджи. — Кажется, его история откликнулась в твоём пугливом сердце, не так ли?
— К-как ты... Как ты догадался?! — вскакивает Тоджо, в шоке глядя на него.
— Ты примерила его ситуацию на себя и боишься, что тебя могут попытаются устранить из гонки за кресло премьер-министра, — продолжает он. — Я правильно понимаю?..
Сглотнув комок, Кируми с тихим всхлипом кивает.
— Д-да... Прости, глупости всё это...
— Вовсе не глупости, — девушка чувствует, как юноша аккуратно обнимает её, прижимает её крохотную головку к своим ключицам и тепло шепчет в серебристые волосы: — Это страх за свою жизнь, за её качество и даже за её наличие. Вполне обычный человеческий страх — но серьёзный, когда на то есть причины. Если вдруг что-то пойдёт не так — ты можешь не тревожиться, Кируми. Я буду рядом, я сделаю всё, чтобы уберечь тебя.
— С-спасибо, Корекиё... — она прячет лицо в его груди, прерывисто вздыхая и крепко-крепко сжимая его в объятьях.
Кируми не торопится отпускать его. Но и Корекиё сам рад обнимать: его длинные тонкие пальцы аккуратно ворошат пряди серебристых волос, его ровное тёплое дыхание согревает голову и мысли в ней. С ним так мирно, так тихо... так спокойно.
— Посмотри на эти глицинии.
Тоджо поднимает голову: грозди излучают нежный сладкий аромат, а сами глицинии свисают над водой и над ними, складываясь в изящный фиолетовый узор.
— Они такие же нежно-лиловые, как ты, — тихо улыбается Корекиё, кладя свою голову на её. — Тебе пурпур очень к лицу, Кируми. Тебе, столь нежному ангелу, посланнице Аматэрасу, этот цвет очень действительно к лицу. Даже если ты считаешь себя не больше, чем обычной работницей — ты достойна этого пурпура больше, чем всякий когда-либо правивший Японией император. Понимаешь?
Ей нечего сказать. Она лишь прикрывает глаза и ластится к нему, глубоко вздыхает, не давая себе заплакать.
Неужели она действительно достойна всех этих слов?..
— И, кстати, ты не забыла, какой сегодня день?
— Ах? — Кируми снова открывает глаза, хлопает ресницами и пытается вспомнить. — Сейчас май, до твоего дня рождения ещё больше трёх месяцев... До дня рождения других наших одноклассников тоже довольно далеко...
— К-к-к, — Корекиё тихо смеётся, целуя её в макушку. — С днём рождения тебя, милая. Утром ты слишком быстро убежала, днём я не смог дозвониться, чтобы поздравить, смог поздравить только сейчас.
— Оу... — краснеет она от стыда, что забыла о своём празднике. — Прости...
— Тебе не стоит извиняться, — он снова целует её в макушку. — Давай поедем домой, и я покажу тебе подарки, которые хотел тебе сегодня вручить. Заодно мы отдохнём, а ты расскажешь, что ещё тебя тревожит. Хорошо?
— К-конечно... — лицо Кируми неровно заливается румянцем, и она ещё ближе прижимается к Корекиё. — Спасибо тебе...
Уже давно стемнело. Людей на территории храма почти нет, лишь влюблённые парочки и безнадёжные романтики остались бродить вдоль коридоров глициний. Помимо белого света фонарей, в вечернем тёмно-фиолетовом небе виден серебристый свет растущего лунного серпа. Тихо поют сверчки, глухо шумят машины, слабо шуршат молодые зелёные кроны деревьев.
— Всегда пожалуйста, — он мягко гладит её по голове, горячо и ласково шепча. — От тебя же мне нужно лишь одно: чтобы ты берегла себя и была счастлива. Договорились?
— Да, договорились...