Это казалось чем-то самим собой разумеющимся — как то, что сидеть под фруктовым деревом опасно, если фрукты на нём спелые, или как то, что спешка утром может аукнуться тебе обожжённым языком и неприятными ощущениями на весь последующий день. Это кажется чем-то самим собой разумеющимся до сих пор — Чимин терпеть не может оставаться один.
Довольно логично, но Юнги всё равно проверяет всё на собственной шкуре, чтоб наверняка: засыпает в детстве под грушей, вливает в себя только-только сваренный кофе, собираясь на пару, наблюдает за тем, как Чимин усердно названивает одному номеру за другим, пока на той трубке не слышится ответ: "Да, у меня есть время". Как у Чимина загораются глаза, когда после сосредоточенного вытачивания техники он обнаруживает рядом с собой кого-то ещё. Как он устало падает на кого угодно, оказавшегося поблизости, и может остаться так на двадцать минут.
Чимин любит выстраивать вокруг себя ауру самоуверенного и самодостаточного человека и очень громко смеяться. Юнги наблюдает — после репетиции к конкурсу Чимин иногда уходит в себя так глубоко, что не замечает даже голову Тэхёна на своём плече. Юнги наблюдает — Чонгук спешит куда-то мимо в наушниках, и у Чимина такое потерянное выражение лица, будто его, как нелюбимую падчерицу, высадили в самом центре леса посреди зимы и беззаботно поехали дальше.
Юнги, на самом деле, очень любит наблюдать за Чимином — у него живая мимика и забавные маленькие ладошки, то и дело тянущиеся к лицу, но неспособные его спрятать. У Тэхёна тоже живая мимика и привычка тянуть руки ко рту, хосоковы же выражения лица — это вообще что-то из ряда тех вещей, которые Юнги без сомнения бы назвал «айконик», но это всё несущественно. Взгляд, когда ему безразлично, на что падать, всё равно стремится на одно и то же лицо, и поэтому Юнги наблюдает, наблюдает, наблюдает, замечает мелкие детали вроде привычки складываться во что-то ещё крошечнее, чем Чимин есть уже — хоть засовывай в общий карман толстовки и грей обеими руками, — или вроде неприятия собственных пальцев, которые в итоге скрываются или длинными рукавами свитеров, или кучей колец.
К выводам Юнги часто приходит неутешительным, но приходит не логикой, а каким-то энным чувством, отвечающим за эмпатию, и Юнги даже не подозревал, что оно у него есть, как и не подозревал о том, что в его жизни появится что-то, чему он не сможет дать мгновенную эмоциональную оценку из категории «нравится», «не нравится», «ну и чё?», потому что какое-никакое значение всему, что как-либо связано с Чимином, он придаёт, а ответить на «нравится ли тебе то, что ты имеешь?» сразу не получается, и не сразу — тоже. Вопрос, выглядывающий из-за спины предыдущего, — «почему ты вообще придаёшь этому значение?», и на него ответить тоже выходит каким-то детским и необоснованным "просто", а Юнги, вообще-то, умеет разговаривать, вести дискуссии и выигрывать в них, просто его подсознание — самый мерзкий собеседник с самыми каверзными вопросами, которого он когда-либо встречал.
Это просто то, с чем надо смириться, под что надо подстроиться и о чём не нужно париться, как если бы ты был деревом, у которого срубили верхние ветки — всё нормально, пока есть куда расти.
Всё нормально, пока есть куда падать, а снизу всегда могут постучать и пригласить присоединиться.
Хосок после получения результатов конкурса говорит о том, что без Чимина этого всего не было бы, и Чимин, уже приготовившийся прыгнуть в свой любимый бассейн самокритики и отчаяния, вдруг смущённо полуулыбается, отходит на шаг — но не для разбега, а с целью уйти.
Юнги замечает. Делает выводы.
Почему он придаёт этому значение? — просто так.
Говорить Чимину комплименты оказывается до отвратительного легко — во-первых, потому что Юнги говорит то, что думает, во-вторых, потому что комплименты — мера необходимая и Юнги просто занимается благотворительностью, в-третьих, потому что говорить их случается не так уж часто, и в-четвёртых, потому что звучат они ненавязчиво и незначительно, и Чимин принимает их со много меньшей внимательностью, чем мог бы, знай он о том, насколько они серьёзны.
— Ты очень красиво двигаешься, — замечает Юнги после того, как Чимин всё-таки отрывает взгляд от зеркала. Рядом стоят две ещё не открытые бутылки воды, и Юнги кажется, что этого мало, Чимин изводит себя так, что не хватило бы и шести, нужно было купить больше. Мимо него проходят к самому углу зала, чтобы достать из сумки свой собственный напиток.
Чимин стоит в профиль, его кадык двигается всего два раза, но двигается очень красиво — такими темпами ко времени, как он закончит репетировать, Юнги так и не хватит необходимости предложить воду рядом с собой. Что ещё важнее — с пометкой "я придаю этому значение просто так", — такими темпами Чимина всё равно будет мучить жажда, но ему также не хватит необходимости попросить воду, принесённую Юнги.
Что Юнги вообще тут делает, когда его никто не звал, вопрос достаточно интересный. Чимин не спрашивает — Юнги не оправдывается кем-либо другим.
Чимин неуверенно улыбается: — Как Хосок? — и первая мысль, которая приходит Юнги в голову: "а причём здесь, собственно, Хосок?" Он невольно щурит глаза в озадаченности, и Чимин поясняет: — Хосок тоже очень красиво двигается, у него хорошая пластика, — видимо, стезя Чимина — прикладывать к положительным отзывам в свой адрес увеличительное стекло подозрения и сканировать на подвох каждое отдельное слово.
Ненавязчивые комплименты — это не одно и то же, что отфутболенные комплименты; Юнги пытается ещё раз: — Если ты будешь рассказывать мне, что пломбир очень вкусный, а я в ответ спрошу: как кимчи? — что ты ответишь?
Чимин тащит бутылку к компании купленных Юнги и с сомнением отвечает: — Что пломбир мне нравится больше.
Вид у него до смешного растерянный и неопределённый: вроде как хён городить откровенную чушь не станет, а вроде как только что он сделал именно это.
Юнги думает: "ты идиот?" Юнги думает: "вот и ты мне нравишься больше". Первое он не говорит из соображений, что это, наверное, будет звучать грубо — даже не так, это наверняка будет звучать грубо, а какое-никакое чувство такта в нём всё ещё имеется. Второе уже слишком личное, чтобы Юнги смог так просто выдавить это из себя.
Чимин, не дождавшись ответа, возвращается к репетиции и созерцанию себя в зеркале; Юнги, не найдя, что ответить, тоже возвращается к созерцанию Чимина. Вообще, Чимин такой же мягкий, как пломбир, — не в плане телосложения (где-то тут Юнги прикрывает ладонями его пресс, когда это не делает футболка), а в плане танца, когда он исполняет свой родной контемп, — и такой же, как пломбир, приятный. Если довести параллель до конца, то от Хосока так же, как от кимчи, горячо — вроде бы тоже плавность в движениях выше, чем у воды, но потом ему что-то ударяет в голову, и, как говорится, «туши свет». Дружить с человеком, мимику которого классифицируешь как «айконик», а пластику — как «кто тебя просил», на первый взгляд кажется сложным, однако Юнги даже рекомендует.
Через приблизительно десять минут знак вопроса на чиминовом лице всё ещё никуда не исчезает, и он поворачивается только, видимо, для того, чтобы сказать: — Но кимчи и пломбир же разные совсем, — тон у него такой аккуратный и вкрадчивый, будто он сомневается — то ли в их различии, то ли в том, что Юнги это понимает.
— Я именно об этом, — кивает Юнги и протягивает ему воду; ситуация для Чимина не проясняется совсем.
— Она же твоя, — и тон у него ничуть не меняется.
Юнги думает: "ты идиот?" Юнги говорит: — Я знаю, — и получает в ответ вполне логичное "зачем открывать новую бутылку, если в старой ещё осталась вода?" Парирует сомнительным: — До чего первым дотянулся, то и предлагаю, — и в итоге всё заканчивается тем, что Чимин вообще не пьёт, разворачивается обратно и продолжает пялиться на себя в зеркало. Юнги сводит с него взгляд на отражающую поверхность, и оказывается, что пялится Чимин не на себя.
В голове мелькает что-то типа иррационального "упс" — Юнги не обращает на это внимания, в последнее время в его голове часто проскальзывает что-нибудь не поддающееся логике. Иногда с этим просто надо смириться. Юнги — вода, столкнувшаяся с лежачим камнем. Всё нормально, пока есть куда плыть. Всё нормально, пока есть куда падать.
Уходя, он получает вопросительным, но с горчинкой "ты забыл свою воду". Он поправляет: — Не забыл, а оставил, пока, — и доносящееся до него уже за порогом "ты сейчас занят?" явно адресовано кому-то другому.
Чимин просто очень понимающий мальчик и никогда не настаивает остаться с ним, если у Юнги дела (где-то тут логика говорит эмпатии: "ты проебалась, подруга", и напоминает о том, как Чимин со смешливым "ничего страшного, позже нафоткаешь свои деревья" тянул Чонгука в какие-то ебеня).
Чимин просто нуждается в хоть ком-то, и Юнги — именно этот «хоть кто-то», всего лишь «кто-то», тележка интересных историй из личного опыта, непонятные сравнения и редкая прямолинейная грубость.
На практике это довольно удобно: Юнги не особо жалует, когда в его личное пространство постоянно кто-то лезет или когда он кому-то чем-то обязан.
Вопрос «нравится ли тебе то, что ты имеешь?» всплывает, как задохнувшаяся в нефти рыба.
Юнги не нравится даже на него отвечать.
Намджун любит собирать в себе оксюмороны — неосознанно, конечно. Например, резкость в телодвижениях, говорящую о скрытой агрессии в характере, и почти боязливую вежливость, толкующую о совершенно обратном. В дверь Юнги и Хосока он долбится робко, но никак иначе, как именно долбится, и Юнги — ребёнок после переезда. К этому просто нужно привыкнуть.
Хосок смеётся и кричит: — Помягче, Джун, — и, возможно, таким образом спасает свою камуфляжную куртку от падения с вешалки.
Через двадцать секунд терпеливого ожидания Намджун долбится в дверь опять. Слышится шуршание — падающей на пол куртки и скользящего по полу любимого коврика Юнги, — а ещё хосоково "ленивая скотина" около его двери — справедливо, на самом деле, даже вне какого-либо контекста.
Джун заходит в комнату первым, услужливо возвращая ковёр со злобным котом на законное место — Юнги не понимает, зачем купил его, если посыл на нём упорно игнорируется всеми его знакомыми. Намджун спрашивает: —Можешь посмотреть, что не так с моими битами?
То, что сейчас нельзя делать Юнги, — мученически вздыхать, потому что Намджун обращается к нему за помощью от силы шесть раз в год. То, что Юнги хочется сделать прямо сейчас: мученически вздохнуть и спрятаться в своём чёрном одеяле. Адекватное отношение просыпается в нём только после полудня, Джун пришёл слишком рано.
Хлопает дверь и слышится недовольное урчание Хосока — наверное, увидел сборище кружек на столе и сборище бутылок из-под молока под ним. Юнги вытаскивает из-под подушки ноутбук и бурчит: — давай флэшку.
То, что из-под одеяла он так полностью и не вылезает, не смущает совершенно никого — и вот в такой момент Юнги понимает, что окружил себя правильными людьми.
Привычка Намджуна пытаться дать настолько много, насколько возможно, чувствуется даже в записи. Юнги говорит: — не слишком ли дохрена у тебя всего намешано? — предлагает: — давай я сейчас попробую заглушить или убрать нахер некоторые фрагменты, и поглядим, как это будет звучать.
Намджун недолго думает и соглашается; Юнги уверен, что сам он уже приходил к такой мысли.
Между ними троими затягивается пауза, во время которой Юнги открывает прогу и пытается понять, что к чему, а Хосок уносит бутылки из-под стола — господи, благослови Хосока, там уже негде было ставить ноги, хотя у Юнги они довольно тощие.
Намджун плюхается на стул, пытается на нём покрутиться, и в голове сразу же мелькает мысль: "Джун, лучше не надо". На удивление, ни одна кружка не получает урон.
— Я тут хотел поговорить насчёт Чимина, — начинает он, и в голове ещё раз мелькает мысль: "Джун, лучше не надо". Юнги вставляет в ноутбук наушники — ему почти физически некомфортно, когда кто-то наблюдает за процессом его работы, — но оставляет одно ухо открытым.
— Это правильно, что ты его хвалишь, — Юнги переводит на него взгляд, и "был бы ещё от этого толк" получается немного более раздражённым, чем хотелось бы. Намджун неловко улыбается: — если тебя в чём-то долго и упорно убеждают, в какой-то момент начинаешь в это верить, — в его ямочках на щеках прячется "нам ли двоим это не знать". Если выражаться более точно, то "нам ли двоим" следует заменить на "нашим ли в своё время проёбанным самооценкам", но кому нужна конкретика?
Юнги мог бы ответить чем-то вроде: "если ты слушаешь, в чём тебя убеждают", или "как думаешь, что происходит чаще: мы говорим ему, что он умница, или он говорит себе, что опять облажался?" Юнги мог бы ответить и тем и другим вместе, но Намджун наверняка знает всё это сам, и тут он указывать на главную ошибку не просил. Они слушают подредактированную запись — на фоне Юнги видит Хосока, бесстыдно пиздящего у него кружки, — и оба приходят к выводу, что чем больше разного ты вкладываешь во что-то, тем большая у тебя получается непонятная херня. Как говорится, всё гениальное просто.
По уходу Намджуна Хосок гонит Юнги мыть посуду — и будь его сожителем кто-то другой, то Юнги отбивался бы до последнего. Хосок не взрывается, а лопается — как постепенно надувающийся воздушный шарик, быстро и безобидно, — но делает это достаточно редко, чтобы Юнги не хотелось портить ему настроение лишний раз.
Под шумом воды не так чётко слышится: — Палишься ты, кстати, бессовестно.
Юнги поворачивается, чтобы уточнить, и Хосок замолкает до того момента, пока он не заканчивает и не убеждается в очередной раз, что мыть посуду ему не понравится никогда.
Хосок продолжает: — Я насчёт Чимина, — и это несправедливо — его хвалят все, но палится почему-то именно Юнги.
Он просит: — Поясни.
Голос у Хосока до оскорбления лукавый: — Намджун неправильно выразился: ты не хвалишь его.
Резонно. Не то чтобы Хосок открыл ему глаза или Америку, просто указал на камень под ногами, мол, смотри, об него ты можешь споткнуться.
Хосок говорит: — Но конечно же ты будешь палиться дальше, — и это звучит, как "смотри, вот об этот камень ты споткнёшься обязательно".
Юнги кивает: — Ага, ему это необходимо.
Похоже на "ага, ему необходимы мои разбитые коленки и ободранные запястья".
Не то чтобы всё так печально, но Юнги не в состоянии дать Чимину столько, сколько он заслуживает и во скольком нуждается, Юнги заебётся и убежит, потому что он любит одиночество и тишину настолько, насколько Чимин их ненавидит.
Может быть, это здравый смысл.
Или обыкновенное малодушие.
Они шатаются по городу в глубокую полночь, и у половины из них ещё есть дела, которые не следовало бы откладывать, а ещё у каждого с утра есть занятия, но Тэхён — очень убедительная сволочь, которая сможет уговорить их пойти и на эшафот. Возможно, уже уговорил: с таким режимом сна — его отсутствием — смерть остаётся лишь делом времени.
Свежий ночной воздух пытается забраться к ушам под шапку, и в принципе Юнги не жалеет, гулять ночью намного приятнее, чем жариться под дневным солнцем. За упорное нежелание расставаться с чёрным гардеробом даже в солнцепёк его единогласно прозвали «долбоёб», но озвучить это вслух осмелился только Сокджин.
Ночной Сеул мало чем по ощущениям отличается от дневного — разве что неоны горят и окрашивают силуэты прохожих в пёстрые цвета. В какой-то момент Юнги начинает казаться, что они всемером просто потеряют друг друга в огромной толпе; он находится позади всех, так что в этом нет необходимости, но Юнги всё равно тянет ладонь к Тэхёну рядом. Тот вряд ли улавливает ход его мысли — смесь из "ты заебал где-то теряться, стоит тебя чему-то отвлечь" и "наверное, я просто пытаюсь оправдаться", — но протягивает свою руку в ответ, потому что за любовь держаться с кем-нибудь за руки Юнги единогласно прозвали «душка» — озвучить это вслух осмелился только Хосок.
Ладонь у Тэхёна прохладная и ненамного крупнее, чем у Юнги; в карманах нет ветра и поэтому там теплее, но это несущественно. Хосок оборачивается, равняется с ними и заключает: — Изменщик, — переигрывается бровями с Тэ и вместе с ним же ржёт как не в себя.
Чимин, возвращающий отклоняющегося от курса Чонгука на место, кидает на них озадаченный взгляд, и Юнги чувствует себя так, будто Хосок, устав ждать, пока Юнги споткнётся, взял камень палева в свои руки и нагло запустил им Юнги в лицо.
— Кому я могу изменять, если ни с кем не встречаюсь, — пытается хоть как-то парировать он, и мимика Хосока — та самая, что из ряда тех вещей, которые Юнги без сомнения бы назвал «айконик» — складывается в однозначное: "милый мой, да что ты говоришь".
— Чимину, — приходит оттуда, откуда не ждали — то есть, с тыла — то есть, изо рта Тэхёна. Юнги хочется взвыть "и ты, Брут?" — потому что Сеул — людный город, но ни разу не шумный, и Чимин может услышать; потому что шутки на тему крашей вообще вещь крайне негуманная, когда их взаимность под сомнением. В голове мелькает "попробуй сказать это, глядя мне прямо в глаза", и Юнги поворачивается к Тэхёну, морально взваливает на него всё осуждение этого мира и всё-таки дожидается сочувственного: — Ладно, прости, хён.
Сокджин покупает им молочные коктейли, потому что он уже находится на стажировке и потому что это Сокджин. Хосок отдаёт Юнги свой — что-то вроде "я не хочу сейчас ничего есть" и "положи вместо льда себе на ебало". Что-то вроде "крепись".
Юнги — галька на берегу моря. Всё нормально, пока вода не стёрла тебя окончательно. Всё нормально, пока ты не упал на самое дно.
Всё нормально. Юнги сидит и ждёт, когда снизу постучат с приглашением присоединиться.
И надеется, что он всего лишь оглох.
Чимин кошатник, и пока что это единственное объяснение тому, что он такой же тактильный, как непородистый домашний кот. Он замечает, что Юнги, в общем-то, не жалуется на физический контакт или излишнее чужое присутствие — и то ли наглеет, то ли просто перестаёт осторожничать.
Они сидят в кухне Юнги — Хосок умчался подвывать с Намджуном и Чонгуком под Ариану Гранде в караоке, поэтому мыть посуду сегодня не придётся. Юнги роется в шкафчике и затылком чувствует острый внимательный взгляд. Чиминово "что ты ищешь?" врывается в воздух скорее из-за того, что Чимину всё ещё некомфортно находиться в тишине, нежели из интереса.
Юнги отвечает: — Какао, — и снова очень осторожное и аккуратное чиминово "а ты уверен, что оно вообще у вас есть?" звучит довольно логично.
Чимин добавляет: — Мне непринципиально, что пить, — наверное, прекрасно догадываясь, что какао ищут именно для него, и Юнги – подъездное эхо. Неважно, куда направляться, стена не останавливает движение, а просто перенаправляет.
Какао у них, наверное, и правда нет, зато чая Хосок накупил целый ящик; Юнги выцепляет коробки с мелиссой, обычным чёрным и лесными ягодами, кладёт их на стол и ставит точку в своём действии приглашающим: — Выбирай.
Заваривать чай — целое искусство, которым Юнги не владеет, поэтому остальное он оставляет на Чимина, убирая коробки обратно в шкаф и заваривая себе кофе.
Тишина между ними не неловкая — но, возможно, Юнги просто слишком нравятся тишина и Чимин, чтобы он мог ощутить это правильно. Неловкая тишина — это та, которая удушает своей объёмностью, в которой боишься издать лишний звук, потому что он будет звучать в ней неуместно и слишком громко.
Рядом с Чимином Юнги дышится очень даже прекрасно, вторая вещь после Хосока, которую Юнги бы порекомендовал — это дышать рядом с Чимином, но Чимин с не очень ощутимым, но напряжением жуёт нижнюю губу и чувствует, видимо, ни разу не то же самое.
— Хочешь спеть в моём треке? — спросить это надо было давно, потому что ради этого Юнги вообще его позвал, но. Гостеприимство и все дела, наверное.
Чимин пялится в никуда, обхватив руками чашку со слишком горячим чаем, и через несколько секунд выдаёт глубокомысленное: — Почему не Чонгук? — и первая мысль, которая приходит Юнги в голову: "А причём здесь, собственно, Чонгук?" Ёбаное дежавю; Чимину на этот раз не требуются сощуренные глаза, чтобы объяснить: — Намджун обычно просит его.
Ситуация немного отличается от предыдущей — например, на этот раз Юнги думает: "ты идиот", и это ни разу не вопрос, это законченная мысль, которую, кажется, можно добавить в аксиомы жизни Юнги рядом с «сидеть под фруктовым деревом опасно, если фрукты на нём спелые», «спешка утром может аукнуться тебе обожжённым языком и неприятными ощущениями на весь последующий день» и «Чимин терпеть не может оставаться один».
Юнги объясняет: — Потому что ты тоже умеешь петь и твой голос мне нравится больше, — и второе отличие от их разговора в тренировочном зале — Чимин немного смущённо выдавливает из себя понимающее "а".
И добавляет: — А что, если у меня не получится? — скрытая в вопросе готовность к провалу обжигает Юнги язык похлеще свежезаваренного кофе.
— У тебя получится, — получается слишком резким — желания смягчить углы даже не возникает. — Если всё-таки хочешь попробовать, то я принесу ноутбук.
Чимин тихо кивает и отпивает свой чай.
По возвращении Юнги из комнаты он спрашивает: — Хён, возвращаясь к пломбиру и кимчи. Что больше нравится тебе? — Юнги чует подвох, потому что в зависимости от того, за что принимать варианты, ответы будут разными.
Юнги говорит: — Тоже пломбир.
Чимин прячет красивую улыбку за кружкой с нецензурной надписью. Энное чувство, отвечающее за эмпатию, утверждает, что в его сощуренных глазах можно легко прочитать благодарность.
Юнги спотыкается. Правое запястье обдаёт фантомной болью — или он просто слишком крепко сжал кружку.
Снизу ему, кажется, больше не постучат.
Пока Тэхён берёт убедительными уговорами, Чонгук в основном — обыкновенной наглостью. Юнги покупает ему клубничное молоко — этот ребёнок сначала в шутку попросил купить ему пива, но вообще-то ему не нравится пиво, — поводом для угощения было хвастливое "я теперь англичанин" после высокого балла за контрольную, и Юнги признаёт: заслужил. Правда, связать больше четырёх слов у них обоих всё равно пока что не получается.
Они молча ходят по парку, и тишина между ними уютная обоюдно — изредка кто-либо из них вздыхает, и если в чонгуковом вздохе слышится: "надо было притащить с собой фотоаппарат", Юнги прячет в своём "сесть бы уже на скамейку" — не то чтобы он устал, но ничего не делать иногда намного удобнее.
На шестом круге — с учётом того, что Юнги сбился со счёта ещё на третьем — Чонгук о чём-то задумывается. Юнги смотрит за тем, как забавно у него меняется выражение лица, и морально готовится.
— Есть какие-нибудь идеи насчёт чиминового дня рождения? Тэхён предлагает просто скинуться на кафе.
— На кафе надо скидываться, когда день рождения как раз-таки у Тэхёна или у Джина, — отвечает Юнги, и чёрт его разберёт, откуда в нём столько скептицизма. Чонгук щёлкает пальцами, мол, "именно", но левой рукой он это делать не умеет. Хоть что-то он не умеет.
Чонгук продолжает: — Поэтому я и говорю: есть какие-нибудь идеи? Может, парк аттракционов? Океанариум? Зоопарк? Игровые автоматы? — Юнги кажется, что когда он задумался, то просто генерировал все эти места.
Юнги вполне креативный человек, но ещё больше он хорош в критичном отношении к тому, что уже имеется, и ему не нравится ни один из вариантов. Он предлагает: — Просто выпьем все в караоке, исключая тебя. — В свой личный праздник неплохо бы расслабиться — сделать это можно только в более-менее приватной обстановке. — Все любят, как ты поёшь, будешь нас развлекать.
На чонгуковом лице можно без труда прочитать "какого чёрта", но он задумывается опять — лицо у него меняется всё ещё забавно, — и говорит: — Хорошо. Думаю, развлекать вас буду не только я, Чимин в последнее время тоже вокалом заинтересовался.
Он кладёт пустую коробку из-под молока в рюкзак и щёлкает освободившейся правой рукой; в щелчке отчётливо можно услышать "заебись".
Юнги — галька на берегу моря. Его накрывает волной нежности с головой, но всё нормально, даже если вода сотрёт его окончательно.
В конце концов, разве она не уже.
Чимин на его чёрном одеяле смотрится удивительно гармонично — мысль дурацкая, но упорно не вылезающая из головы. Он поёт намного лучше, чем Юнги ожидал, и справляется за довольно малое количество попыток — но это не мешает ему расстраиваться каждый раз, когда Юнги говорит "давай ещё раз".
Юнги упорно пялится в монитор, пока Чимин записывается, потому что чёрные наушники на высветленных волосах — это нереально красиво, потому что эмоции, проявляющиеся на чиминовом лице, пока он поёт, — это нереально красиво, потому что сам Чимин в целом — это нереально красиво, и вся эта красота что-то забыла у него в комнате и смотрится в ней так гармонично, будто комната и не Юнги вовсе принадлежит.
Юнги объясняет: — Если я прошу спеть ещё раз, это не значит, что в прошлый раз ты справился плохо, понимаешь? — Чимин жуёт губу и кивает — очень неубедительно.
Сейчас надо бы сказать что-то вроде "мне очень нравится то, как ты берёшь верхние ноты", или "ты так стараешься, что это даже восхищает", или "можешь забрать моё чёрное одеяло себе, тебе оно идёт больше" — последнее, конечно, уже слишком личное, но Юнги не может выдавить из себя и что-то из первых двух вариантов.
Говорить Чимину комплименты было до отвратительного легко — во-первых, потому что Юнги говорил то, что думал, во-вторых, потому что комплименты — мера необходимая и Юнги просто занимался благотворительностью, в-третьих, потому что говорить их случалось не так уж часто. Эти причины всё ещё актуальны, но Чимин теперь знает, насколько эти комплименты серьёзны.
У Юнги уже был похожий опыт; грабли, на которые он наступает, больно бьют его по лбу — Чимин, наверняка надеющийся на похвалу, расстраивается ещё сильнее.
Ситуацию спасает Хосок, появляющийся в дверном проёме и неодобрительно смотрящий на новую бутылку из-под молока под столом. Он выдаёт глубокомысленное "вааааааау" и с важным видом аплодирует, и — господи, благослови Хосока. Лицо Чимина просветляется, Хосок заводит с ним разговор и уводит его на кухню, чтобы не мешать Юнги; из кухни через некоторое время доносится общий смех.
Юнги пытается разобраться со сделанными записями и безбожно залипает, потому что у Чимина действительно очень красивый голос, почему Юнги не просил его участвовать в своих треках раньше?
Позже Чимин появляется в его дверях и просит: — Если сможешь закончить до моего дня рождения, вышлешь мне результат, как дополнительный подарок? — и кто Юнги вообще такой, чтобы отказывать?
Ещё позже, когда Чимин уходит, появляется Хосок и вдумчиво произносит: — Друг мой дорогой, какое же ты, оказывается, бревно.
Юнги пожимает плечами, потому что — да. Ничего не делать иногда намного удобнее. Он просит: — Можешь помочь мне с припевом? Не могу объективно определить, какая запись лучше.
Хосок пафосно закатывает рукава, уверяя: — Сейчас папочка всё разрулит.
Дёсны обнажаются сами собой.
В запись Юнги вкладывает даже больше, чем собирался изначально.
На день рождения они, как и было запланировано, идут в караоке, покупают море алкоголя и следят за тем, чтобы Чонгуку пива не досталось. Дарят Чимину брендовую куртку, на которую дружно скидывались все, — Чимин, возможно, будет единственным из них, кто точно не замёрзнет этой зимой.
Юнги узнаёт, что торт можно запивать соджу. Что у Намджуна глубокий голос, когда он поёт серьёзно. Что хуже Тэхёна пьёт только Хосок. Что Чимин красивый до невозможности. Что Чимин красиво поёт. Юнги узнаёт последние два факта заново, потому что натыкается на них, как на торчащие гвозди, каждый раз и обдирает себе предплечья.
Чимин смеётся Тэхёну в плечо, и у Юнги возникает мысль, что с ним Чимин себе вряд ли такое когда-нибудь позволит: за последние дни они вернулись к своей изначальной дистанции, когда Чимин был осторожным и ни разу не наглым. С маленькой поправочкой, что Юнги больше не кормит его чувство собственной важности.
Может быть, Чимин просто любит, когда любят его. Что ему делать рядом теперь, когда Юнги перестал как-либо показывать свою симпатию?
Хосок — благоразумно не трогающий алкоголь — спрашивает рядом: — Завидуешь?
Юнги смеётся: — Ага. — Добавляет чуть позже: — Не думаю, что у меня есть на это право.
На фоне Сокджин и Намджун орут под линкин парк. Уютно.
Хосок разводит руки в стороны и великодушно предлагает: — Утешительные обнимашки? Исключительно ноу хомо, конечно.
И кто он, собственно, такой, чтобы отказываться?
Около полуночи Юнги скидывает Чимину в какаоток аудиофайл и пишет: ты хорошо постарался. Пишет: ты мне нравишься. Пишет: мне очень жаль, что ты часто недооцениваешь себя, прости, что я перестал тебя хвалить, было бы здорово, если бы я мог подарить тебе что-то большее, чем куртку и эту песню. Пишет: Хосок прав.
Юнги отправляет: ещё раз с днём рождения. И ещё раз желаю всего самого наилучшего.
В ответ приходит неразборчивое спаибср ;).