На телефонный звонок Алекс не отвечает ни в первый раз, ни в третий, ни в пятый. Киости перестает считать попытки дозвониться, чтобы потом выплюнуть диджею в лицо нечто вроде «Ты хоть в курсе, сколько раз я тебе звонил? Мы договаривались сегодня встретиться». Теперь и сам Луукас не в курсе, сколько, потому что с этим горем все планы и подсчеты летят к чертям.
И привычные эмоции — тоже; спокойствие и легкое раздражение после первого звонка сменяются волнением после третьего и тревогой после пятого, потом мужчина перестает пытаться хоть как-то успокоиться и мыслить рационально.
В случае с этим идиотом невозможно мыслить рационально. И Киости полностью отдается этой тревоге и предчувствию чего-то очень плохого. Очень плохое, кажется, не заставит себя ждать.
Так и оказывается. В очередной раз на звонок вместо Алекса почему-то отвечает Нона, пытается что-то сказать, но голос у нее дрожит, а затем переходит в отвратительно громкие рыдания. Что там происходит, какого черта ты ревешь, спрашивает ее брюнет, но, разумеется, не добивается ответа. Девушка всхлипывает, телефон у нее забирает Елена и бросает короткое «Алекса нашли мертвым рядом с промзоной, мы будем ждать тебя в штабе», потом после недолгого молчания добавляет: «Мои соболезнования».
Голос у нее холодный, ровный, но под маской сурового спокойствия прячутся паника, растерянность и горе. Луукас понимает это сразу.
Елена отключается, Киости на автомате выходит из отеля, по инерции идет куда-то вперед. Кажется, он забыл уточнить в какой именно штаб Крысы прибудут с телом диджея. Или Елена говорила, но он так и не запомнил. Или просто не услышал, потому что в какую-то секунду его словно оглушило и слова перестали доходить, а мир перестал быть четким, потерял прежние очертания и расплылся разноцветными пятнами. Вот так вот. Не услышал, не запомнил и даже не записал.
С Алексом все как обычно идет не так.
Точнее теперь уже без Алекса, напоминает себе Киости и продолжает идти не останавливаясь. Нодта больше нет и не будет рядом, с этим придется как-то свыкнуться, как свыкаются со всем на свете.
Елена даже не сказала, как это случилось, вспоминает Киости, хотя какая теперь разница. С Алексом могло произойти все что угодно: может быть, до него добралась местная мафия, которой он как-то случайно перешел дорогу, или тот ублюдок, на которого Алекс точил зуб, добрался до него первым.
Или, может быть, Алексу просто окончательно надоело жить, давиться этим каждый день, как чем-то мерзким.
Вот и закончил, думает Киости. Хочется позлорадствовать, но не получается.
И смириться с этой потерей будет рационально и правильно, потому что они, вроде как, больше даже не любовники — расстались несколько недель назад, не выдержав совместного существования. Точнее не выдержал Киости, диджей тогда, кажется, просто надоел ему. И предлог они выбрали какой-то совершенно мелочный и жалкий, сейчас уже и не вспомнить, какой, но такой, чтобы можно было со спокойной душой разругаться, сказать по итогу твердое «я тебя не люблю» и хлопнуть дверью, чтобы можно было наконец-то остаться просто друзьями.
Как в подростковых сериалах, ей-богу, как-то тупо и некрасиво это у них тогда вышло, как неправильно и нерационально. Так же неправильно и нерационально, как дрожащие руки, так же неправильно и нерационально, как страдания и горечь.
Идти оказывается тяжело и почти мучительно. Киости говорит себе: мне надо туда добраться, я должен увидеть это. Нужно узнать, как все это произошло.
Правильнее всего было бы успокоиться, правильнее всего было бы не убегать, а принять и смириться.
Но в случае с этим идиотом существует одно непреложное правило:
никакой правильности и рациональности.
Брюнет повторяет это про себя несколько раз, пока слова не становятся пустым набором звуков. А потом чувствует, как волна боли наконец-то накрывает его целиком.